[109]. Таким образом, в конце 1701 г. Новгородская крепость была подготовлена к обороне. Попутно приступили к ее перевооружению. В 1703 г. из Москвы в Новгород было отпущено 37 тяжелых пушек, 3 гаубицы, 6 мортир и 5000 3-фунтовых ядер[110]. Однако в том же году 20 чугунных пушек было взято Б. П. Шереметевым из Новгорода в Ямбург[111].
Надо сказать, что в этот период Новгородская крепость была очень плохо оснащена артиллерией: 1 января 1704 г. в ней находилось 2 мортиры (к ним 10458 бомб) и 26 пушек, причем никаких указаний о наличии ядер в ведомости нет[112]. Таким образом, орудий, отпущенных из Москвы в Новгород в 1703 г., там еще не находилось. В 1704 г. из Москвы было отправлено 11 пушек 24-фунтового калибра[113], но, по-видимому, были и другие «привозы», т. к. в декабре того же года в Новгороде насчитывалось уже 89 пушек и 203484 ядра, однако 64650 ядер, не подходивших к имевшимся пушкам[114].
Работы по приведению в порядок укреплений Новгорода продолжались и в следующие годы, для чего туда присылали работников из ближайших и отдаленных деревень. В частности, в 1702 г. Тихвинский монастырь направил 279 человек из своих вотчин на городовое дело в Новгороде[115].
Гарнизоны Новгорода и Пскова в первые годы войны состояли из стрелецких полков. В частности, в 1701 г. из двух старых стрелецких полков был сформирован новый стрелецкий полк под командованием М. Г. Баишева. Правда, гарнизонную службу он нес не долго, и уже в следующем году был включен в состав корпуса П. М. Апраксина и принимал участие в «поисках» на территории Ингрии, позже входил в состав корпусов, осаждавших Нарву и Выборг, и лишь в 1710 г. переформирован в солдатский полк (и в том же году переведен в Новгород).
В 1702 г. гарнизон Новгорода был усилен драгунским полком майора И. А. Ознобишина (этот полк был переведен из Архангельска), но в 1703 г. он был расформирован. Комендантом крепости в 1703 г. был И. Ю. Татищев[116].
Псковская крепость, несмотря на грозный и неприступный вид, также нуждалась в укреплении. 5 января Б.П. Шереметев писал Ф.А. Головину, что «Псков де город во многих местах обветшал и пушек по стене и в башнях во многих местах поставить невозможно, а около города рву и иных никаких крепостей нет». Поэтому в середине мая 1701 г. псковскому воеводе В. Б. Бухвостову были присланы две грамоты, в которых повелевалось: «городовых стен и башен и всяких городовых крепостей осмотреть накрепко тотчас. и в каких местах городовые стены и башни обветшали и развалились, и в тех местах починить, а где от большой ветхости починить невозможно будет, и в тех местах стену, также и рвы и подлазы и всякие крепости зделать вновь псковичи и псковских пригородов посадскими людьми и уездными дворцовыми, и архиерейскими и монастырскими и всяких чинов людей крестьяны и служилыми людьми»[117].
Таким образом, для этой работы с самого начала предполагалось мобилизовать все категории населения Пскова и ближайшей округи – ситуация того требовала (как и в Новгороде). По расчетам воеводы требовалось до 10 000 работников, 30–40 надсмотрщиков, 8 плотников, 25–30 кузнецов. Инженер в то время осмотрел укрепления и пришел к выводу, что «стены в добром состоянии, что они могут быть к обороне от взятия и от осождения и набегающих разъездов», но против серьезной осады с применением артиллерии «не надежны»[118].
Параллельно с этим еще в конце 1700 г. приступили к установке палисадов и возведению земляных бастионов силами военнослужащих, посадских и даже монастырских людей[119]. В результате этого в короткое время – к лету 1701 г. – было насыпано 9 земляных бастионов, соединенных куртинами, которые были расположены параллельно каменной крепостной стене (эти бастионы прикрывали главным образом стены Окольного города, которые находились в наиболее удручающем состоянии[120]). Крепостная артиллерия и стрелковая оборона были перенесены на новые укрепления. Так же как и в Новгороде, верки башен покрыли слоем земли для предохранения от навесных выстрелов[121]. Для усиления вооружения псковских укреплений из Москвы было прислано 40 чугунных и железных пушек[122]. Ф. М. Вольтер отмечает, что в 1701 г. в Псков были посланы 268 орудий, отлитых из переплавленных колоколов[123], однако источниками это не подтверждается.
В Псков Петр I направил сразу двух инженеров – француза Ламота де Шампии, который в мае 1701 г. произвел осмотр существовавших укреплений города, и саксонца Вильгельма Адама Кирштенштейна[124]. Но вполне возможен и такой вариант, что французский специалист занимался приведением в порядок каменных стен, а саксонский – насыпкой бастионов (это косвенно подтверждается тем, что первый из них с самого начала взялся за осмотр стен).
Любопытно тут то, что в одном месте оказались представители разных школ, хотя французская в то время уже впитала в себя лучшие черты итальянской и немецкой. Во многом по этой причине именно она (в первую очередь стараниями маршала С. Вобана) считалась в то время самой передовой.
Как бы то ни было, с задачей они справились. Высота земляных укреплений равнялась 14–15 м, длина по фронту – 150 м, на каждом бастионе была возможность устанавливать до 8 артиллерийских орудий[125].
Гарнизонную службу в Пскове в 1701 г. нес рейтарский полк А. Казначеева (в следующем году он был расформирован). Кроме того, в состав псковского гарнизона входили стрелецкие полки Д. Загоскина и Ю. Вестова. Но в 1704 г. они были расформированы, а из личного состава сформирован солдатский полк М. Неклюдова, который был отправлен в Дерпт и нес там гарнизонную службу. Помимо указанных частей, в состав гарнизона Пскова входили стрелецкие полки Ю.Ю. Шкота (в 1705 г. переформирован в солдатский полк), Ф. Кара (расформирован в 1705 г.) и И. Анненкова (до 1707 г.). Некоторое время в составе псковского гарнизона были также солдатские полки С. В. Айгустова и Н. Ю. Инфланта.
В январе 1702 г., когда Б.П. Шереметев вернулся из «поиска» в Лифляндию, ему было приказано оставить в Пскове для прикрытия укреплений 7000 человек[126], но это было именно временное размещение.
Ладога, расположенная в 12 км южнее береговой линии Ладожского озера, в цепи русских крепостей, оказавшихся на переднем крае войны, занимала тыловую позицию. Ее стены также требовали починки и укрепления. Еще в 1699 г. Петр I затребовал выписку из Новгородских описных книг о состоянии ладожской крепости: «Город Каменный, а в нем. башни и прясла стоят без кровли и без починки многие годы, и на башнях кровлей и в башнях мостов нет, от дождя и снега все сгнило без остатку и провалилось», в Деревянном городе все башни, мосты и ворота также сгнили и «валились врозь». В 1701 г. ладожский воевода И. Д. Чириков должен был подготовить Ладогу к боевым действиям. Каменные укрепления оснащались новой артиллерией, земляные бастионы были расширены и укреплены, здесь также сосредотачивались постепенно поступавшие войска, вооружения и боеприпасы. Стрельцы и казаки ладожского гарнизона в составе отряда князя Григория Путятина защищали пограничную Лавуйскую заставу (оставленную, однако, после осады шведами; отряд вернулся в Ладогу под защитой «Осадного креста», с тех пор сохранявшегося в Климентовской церкви)[127].
Таким образом, в 1700–1701 гг. была найдена очень удачная и удобная форма быстрого усиления обороноспособности старых крепостей – возведение вокруг каменных оград земляных бастионов, что позволяло, к невыгоде нападающих, во-первых, выдвинуть вперед узлы артиллерийской обороны и тем самым расширить зону боя вокруг крепости, во-вторых, пользуясь изломанными линиями фронта обороны, более эффективно, чем раньше, вести заградительный огонь в нужных направлениях[128]. В дальнейшем этот способ укреплений был развит при восстановительных работах в других крепостях.
Следует иметь в виду, что возведение земляных бастионов отнюдь не являлось чем-то новым в России – начало экспериментов с укреплениями бастионных форм можно связать с деятельностью Пьетра Антонио Солари, отстроившего в 1490–1492 гг. наиболее опасную напольную сторону Московского Кремля, и в дальнейшем такой способ прижился в России и оказался очень и очень жизнеспособным[129].
Глава 3Взятие Нотербурга и Ниеншанца, организация управления в Ингрии
Осада и взятие Нотебурга
В 1702 г., воспользовавшись тем, что Карл XII «увяз» в Польше, и оправившись от поражения под Нарвой, русская армия перешла к активным наступательным операциям, целью которых стало возвращение Ингрии. Наиболее серьезной операцией того года стала осада древней русской крепости Орешек, захваченной в начале XVII в. шведами и переименованной ими в Нотебург.
Прежде всего следует отметить высокую обороноспособность крепости. Ее обеспечивало и островное положение: у самого выхода Невы из Ладожского озера на небольшом острове возвышались огромной толщины стены высотой около двух саженей, возведенные у самой воды. Безопасность сравнительно малочисленному гарнизону создавали не только мощные стены, но и высокая оснащенность артиллерией – в распоряжении 450 солдат и офицеров находилось 142 орудия[130].
Крепость, заложенная новгородцами в 1323 г. и перестроенная в начале XVI в., была снабжена семью наружными и тремя внутренними башнями. Они были круглыми; диаметр ствола внизу 16 м, толщина стен также внизу около 4,5 м. Лишь въездная Государева башня была в плане прямоугольной и отличалась усиленной защитой. В ней помещались двое ворот и две опускные решетки – герсы. Перед башней находился подъемный мост. Такой же мост и герса укрепляли вход в цитадель, дополнительно окруженную водяным рвом шириной 15 м. На стене цитадели сохранилась выемка для поднятого моста и щель для пропуска подъемного коромысла. Опускными решетками были снабжены еще два дополнительных выхода из крепости, находившиеся в пряслах между Королевской и Мельничной, также Мельничной и Флажной башнями. В отличие от выступающих наружу башен таковые же башни цитадели своими бойницами были нацелены исключительно внутрь крепостного двора; иными словами, это укрепление мыслилось последним рубежом защитников, второй и последней линией их обороны[131]. Средняя высота стен крепости от подножия равнялась 12 м (цитадели 13–14 м), башен 14–16 м[132].
Все башни (за исключением Воротной и Королевской, переложенной в конце XVII в.) первоначально членились на три яруса, причем нижний отделялся от двух верхних каменным сводом. Перекрытие второго и третьего этажей было деревянным. В каждом ярусе располагалось до шести отверстий для пушек; находившиеся в двух нижних этажах били вдоль стен[133].
Правда, нельзя забывать и о том, что каменная крепость была построена в 1352 г. и к тому времени уже несколько устарела. Во второй половине XVII в. в военных планах Швеции Нотебургу уделяли пристальное внимание. Проекты следовали один за другим. В связи с усовершенствованием артиллерии и распространением бастионной системы крепость стала казаться шведским военным «устаревшей» и даже «с самого начала плохо сложенной». В 1659 г. возник план обнести крепость бастионами, но он не был приведен в исполнение. В целом фортификационные работы в Нотебурге шли, но медленно. Пока восстанавливалась одна часть крепости, другие разрушались. Шведский военный деятель, инженер и фортификатор Э. Дальберг, с 1674 г. назначенный генерал-квартирмейстером и укреплявший Ригу, Нарву и города Ингерманландии, не раз предостерегающе торопил шведское правительство с оборонными работами. В 1695 г. он писал королю, что русские в своем движении к Балтике «не встретят ничего, кроме Нотебурга, который благодаря своему расположению в прошлом был непобедимой крепостью, но вряд ли сумеет теперь выдержать атаки, как в старые времена, так как крепость тесна, ее старые башни и стены обветшали». Но его планы по укреплению башен и стен были реализованы лишь частично. Однако, по мнению А. Н. Кирпичникова[134], не следует преувеличивать слабость шведского Орешка. Крепость по-прежнему являлась грозной преградой для неприятеля и могла держаться достаточно долго.
Считается, что Петр I принял решение об осаде Нотебурга в декабре 1701 или в январе 1702 г.[135] Но в нашем распоряжении имеется инструкция царя Я. В. Брюсу, составленная в середине сентября 1701 г. В ней содержится указание «сделать сани под 6- и 3-фунтовые пушки, також на 12 мортиров…». Кроме того, следовало «изготовить 300 или 400 лестниц штормовых и сани, на чем весть, покрытые лубьем, чтоб было не знать их.»[136]. Можно предположить, что мортиры и лестницы предназначались именно для зимнего похода под Нотебург, а легкие пушки – для лифляндского «поиска» Б. П. Шереметева, в задачу которого не входила осада крупных крепостей[137]. Но это только предположение, требующее дальнейшего уточнения. Здесь же следует обратить внимание на обеспечение секретности задуманного предприятия – «сани, покрытые лубьем, чтоб не знать их». К тому же не исключено, что эти припасы готовились для зимнего похода, просто Петр I решил заранее дать указание Я. В. Брюсу[138] (кстати говоря, именно при подготовке этой осады началась карьера Я. В. Брюса по артиллерийскому ведомству).
В январе 1702 г. была составлена инструкция Б.П. Шереметеву, в которой царь сообщил фельдмаршалу о намерении «по льду Орешек доставать» и приказал проведать, сколько людей в Канцах и в Орешке и покрыта ли Нева льдом[139]. Однако зимний поход не состоялся. Причины этого точно неизвестны, на сей счет существует две версии. П. О. Бобровский[140] и Д. Ф. Масловский[141]утверждали, что поход сорвался из-за неудовлетворительного состояния русских войск, причем последний в качестве аргумента привел резолюции монарха на докладе Б. П. Шереметева, в котором тот указывал на недостатки драгунских полков. Такой доклад действительно существовал[142], но в нем речь шла главным образом о коннице, поэтому, на наш взгляд, нет оснований считать, что из-за этого доклада поход был отменен. По другой точке зрения, высказанной А. С. Кротковым[143], Г. И. Тимченко-Рубаном[144], И. Н. Боже-ряновым[145], М. М. Бородкиным[146], Н. П. Волынским[147], Н. И. Павленко[148], а также уже упоминавшимся П. О. Бобровским в более поздней работе[149], шведов выручили половодье и распутица, помешавшие доставить к крепости войско и припасы. Здесь имеется более веский «аргумент» – письмо Б.П. Шереметева Петру, в котором фельдмаршал сообщал царю об изменениях погоды[150]. Поэтому вторая точка зрения выглядит более убедительной (видимо, не случайно П. О. Бобровский позже присоединился к ней).
Как бы то ни было, зимний поход не состоялся, но подготовка к осаде Нотебурга началась еще осенью 1701 г., когда Я. В. Брюс получил приказание изготовить 12 мортир. Надо сказать, что теперь был учтен опыт нарвской неудачи, когда орудия и снаряды подвозились по частям. Теперь все необходимое для осады сначала доставили в Ладогу, ставшую опорным пунктом экспедиции. Зимой там было приготовлено 10 мортир и 4500 бомб к ним, т. е. по 450 выстрелов на каждое орудие[151]. Как уже отмечалось выше, в тот момент они не понадобились, но зато пригодились позже. Так, 8 июня 1702 г. Петр писал Т. Н. Стрешневу: «.изволь приказать Брюсу, чтоб которое изготовлено зимним путем, изготовил водою, и к ним 18-фунтовых, что есть, да 12 мортиров, и к ним по тысяче бомб, и ядер и пороху, также. мотыг и лопат втрое перед зимним»[152]. Следовательно, в июне 1702 г. начался новый этап подготовки к походу, причем использовались припасы, заготовленные зимой. Я. В. Брюс обратился к царю за уточнениями: «к тем ли 10 мортирам две в прибавку или вновь 12 к посылке изготовить?», на что получил ответ: приготовить две мортиры[153]. Параллельно с Я. В. Брюсом подготовкой артиллерии к походу, по-видимому, занимался А. А. Виниус, сообщивший Петру I 20 июля, что в Новгороде готовы к отпуску в Ладогу 41 пушка, более 56 000 ядер к ним, лопаток и заступов до 16 000, кирок до 15 000, пороху из Москвы 28 000 пудов[154]. По мнению В. Е. Шутого[155], в Ладогу была доставлена 91 пушка (правда, автор не ссылается на источник). Но, скорее всего, часть из этого (если не все) осталась в резерве, т. е. снова был учтен печальный опыт Нарвы, когда из-за несвоевременного подвоза припасов застопорился ход осады. Теперь резервы находились «под рукой». Уже 27 июля Я. В. Брюс начал отправлять к Нотебургу осадную артиллерию, в тот день было послано 27 пушек (12-фунтовых – 12 и 18-фунтовых – 15)[156].
Естественно, приходилось учитывать и возможное противодействие шведов. В Ингрии и Лифляндии в первые годы Северной войны, помимо гарнизонов крепостей, находились также и достаточно крупные соединения полевых войск шведской армии. Кроме того, у шведов была возможность перебрасывать подкрепления из самой Швеции, да и король Карл XII с основными силами мог в любой момент оказаться в этих областях. Именно так он поступил в ноябре 1700 г., когда неожиданно для всех высадился в Прибалтике, форсированным маршем подошел к осажденной Петром I Нарве и разгромил русскую армию.
Нарвская операция Карла XII еще была свежа в памяти, поэтому Петр I постарался максимально замаскировать свои передвижения и летом отправился в Архангельск. Нельзя сказать, что это стремление стало основной целью визита в северный город. В Архангельске необходимо было проверить, как идет строительство новой крепости, осмотреть место недавней победы над шведами. Кроме того, он допускал вероятность повторения диверсии шведов на севере, хотя А. С. Кротков полагал, что «ожидавшееся прибытие шведского флота к Архангельску было придумано для объяснения, почему Петр находится с войском в Архангельске»[157].
На северо-западном театре в те месяцы шли бои. В Ингрии П. М. Апраксин действовал против шведского корпуса под командованием генерала А. Крониорта, а генерал-фельдмаршал Б. П. Шереметев осуществлял «поиск» на территории Прибалтики, ему противодействовал шведский генерал Шлиппенбах.
В Архангельске в то время, по сути дела, образовался штаб – сюда присылали все донесения и данные разведки, и Петр I следил за событиями и одновременно наблюдал за международной обстановкой. 27 мая он писал фельдмаршалу, что имеются сведения о том, что шведы собираются перебросить «транспорт» с дополнительными силами из Померании в Лифляндию, а сам король Карл XII двигается к Варшаве. В связи с этим он предлагал Борису Петровичу осуществить диверсию к Веллингу или к Дерпту (совр. Тарту) в то время, пока к шведам не прибыло подкрепление[158].
В то же время в июне 1702 г. писарь Преображенского полка И. К. Муханов и сержант Преображенского же полка М. Щепотев получили указание: «Ехати им от Архангелского города морем до реки Онеги и рекою Онегою вверх и иными местами, наскоро, для описии проведывания дорожного водяного и сухого путей, который бы имел быти от Города к Олонцу и до Великого Новагорода способной и блиской и мочно было бы тем путем проходить его, великого государя, служилым людям безо всякие остановки»[159]. Тогда речь шла еще только о разведке пути.
5 августа царь сообщил фельдмаршалу, что полученные «подлинные вести» о движении шведского короля к Варшаве («и уже о своем прибытии писал явно к Варшавским жителям, и универсалы разослал, что он идет выбирать иного короля; войска с ним 8000 человек, да из Померании будут 6 полков»), а также о том, что «война у Голанцов и прочих с французом зачалась». Из этого Петр I сделал вывод, что Карл XII увяз в Польше (оказавшийся верным), и о том, что у российского командования окончательно развязаны руки, поэтому предлагал Борису Петровичу «итить на генерала» (В. А. Шлиппенбаха) и «землю их как возможно далее к Колывани (Ревелю) разорить». Другим вариантом было «добывание Юрьева Ливонского» (т. е. взятие Дерпта)[160]. Б. П. Шереметев еще 18 июля разбил шведский корпус В. А. Шлиппенбаха при Гуммельсгофе.
Сам Петр I в этом же письме писал, «что мы к вам не зело поздно будем, но сие изволь держать тайно»[161], и уже готовился выступить из Архангельска с небольшим отрядом (17 августа он уже находился в Нюхче[162]). Здесь возникает резонный вопрос – с какими силами царь собирался осаждать Нотебург? Не исключено, что он рассчитывал главным образом на те полки, что находились при нем, а также в гарнизоне Новгорода, тогда как Б. П. Шереметев и П. М. Апраксин должны были «прикрывать» осадную операцию, сковывая полевые части шведов. В принципе, П. М. Апраксин находился значительно ближе Б. П. Шереметева и мог подойти к Орешку, но в переписке с Петром Матвеевичем о возможности такого варианта нет никаких упоминаний.
Борис Петрович к тому времени уже расправился со своим противником и мог двигаться к Нотебургу, тем не менее, как мы видели выше, ему было предложено оставаться в Лифляндии и продолжать «поиск», и лишь в конце августа он получил распоряжение идти на подмогу к царю. 3 сентября Петр I, подтвердив это, добавил: «зело время благополучно, не надобно упустить, а без вас не так будет, как надобно»[163]. Следовательно, он понимал, что с небольшими силами взять мощную крепость не получится.
Интересно, что к тому времени – 28 августа – он уже получил донесение П. М. Апраксина о победе над А. Крониортом и написал Петру Матвеевичу, что «мы чаем немедленно быть в Ладогу»[164]. Получается, что окончательное решение об атаке Нотебурга и том, какими силами это будет сделано, было принято лишь после того, как стало ясно, что шведские войска не смогут помешать этому. Сам же царь предпочитал двигаться скрытно, и этот маневр, вероятнее всего, был направлен главным образом на дезинформацию противника.
Б. П. Шереметев в спешном порядке двинулся к Ладоге, туда же были стянуты полки, имевшиеся в Новгороде. При выступлении из Ладоги у фельдмаршала было 16505 человек пехоты: полки Преображенский (2064 человека), Семеновский (1840 человек), Деидюта (993 человека), Гулица (820 человек), фон Вердена (816 человек), Р. Брюса (673 человека), Девгерина (803 человека), Романовского (669 человек), фон Буковена (811 человек), Бернера (805 человек), Апраксина (902 человека), Гурика (477 человек), Иглиса (561 человек), Гордона (454 человека), Баишева (651 человек), Трейдена (846 человек), Билса (759 человек), Островского (122 человека). Кроме того, в составе корпуса имелось до 4000 человек конницы[165].
Российское войско подошло к Неве 27 сентября, после чего начались осадные работы, сопровождавшиеся постоянными мелкими стычками, а также вылазками и ружейной стрельбой неприятеля. Но это не остановило деятельность осаждавших, и уже 29 числа начали делать батареи и кетели, на которые 30 сентября (или в ночь 1 октября) была установлена артиллерия: 31 пушка (из них 19 18-фунтовых и 12 12-фунтовых) и 12 мортир[166]. А несколько позже, 3 октября, на другой стороне Невы были установлены 6 пушек и 3 мортиры (калибр не указан)[167]. Таким образом, против крепости было задействовано 51 орудие, в том числе 37 пушек и 14 мортир.
1 октября начался артиллерийский обстрел Нотебурга, продолжавшийся беспрерывно десять дней (пока запалы у большинства орудий не разгорелись и стрелять из них стало невозможно)[168]. За это время по укреплениям было выпущено 10 725 зарядов, в том числе 2581 бомба (3-пудовые) и 8144 ядра (18-фунтовых – 3794, 12-фунтовых – 3850, 6-фунтовых – 500)[169]. Правда, А. Н. Кирпичников указывает, что по крепости было выпущено свыше 15000 ядер и бомб[170], но эта цифра не подтверждается источниками, поэтому ее следует признать завышенной. Основной удар был направлен на Церковную и Келарскую башни и стену между ними. В этой части было сделано три пролома (в двух башнях и в куртине на юго-западной стороне[171]), но в верхней части стены, что сильно затруднило успех атаки[172]. Более удачной оказалась стрельба из мортирных батарей: при помощи навесной стрельбы удалось вызвать в городе два сильных пожара (6 и 11 октября)[173]. В целом Петр I остался доволен действиями артиллерии, отмечая в письме к А. А. Виниусу, что она «зело чудесно дело свое исправила»[174]. Но при этом следует иметь в виду, что она не смогла до конца выполнить поставленной перед ней задачи, и нотебургскую крепость пришлось штурмовать при помощи лестниц.
При этом по ходу обстрела возникло несколько локальных стычек. Например, 1 октября 1000 человек из гвардейских полков было послано на другой берег Невы, где располагались неприятельские шанцы и окоп, которые они заняли практически без боя[175]. На следующий день неприятельский отряд (400 человек с 4 пушками) атаковал наш караул, стоявший недалеко от взятого накануне шанца у пильной мельницы (100 человек), но был отбит благодаря присланному подкреплению, потеряв 64 человека убитыми, 8 – пленными, а также 3 пушки[176].
Уже 7 октября, убедившись в безрезультатности обстрела крепости, Петр I приказал начать подготовку к штурму. В тот же день были собраны охотники, «которых немалое число записалось», а 9 октября раздали штурмовые лестницы[177]. 11 октября эти охотники подъехали на лодках к острову с разных сторон, после чего начался штурм крепости, отличавшийся большим упорством. Осажденным помогало и то обстоятельство, что лестницы, заготовленные для приступа, оказались короткими. Кроме того, на острове было очень мало пространства для штурмующих, и у них не было возможности развернуться. Позже Петр I, старавшийся каждый год 11 октября приезжать на остров, если находился в России, вспоминал, что «под брешью вовсе не было пространства, на котором войска могли бы собраться и приготовиться к приступу, а между тем шведский гарнизон истреблял их гранатами и каменьями»[178]. В какой-то момент даже было решено вернуть солдат назад. Существует легенда, что царь послал приказ об отступлении, но командовавший отрядом семеновцев подполковник М. М. Голицын, по праву считающийся одним из главных героев штурма, ответил, что «он уже не петров, а богов». Но это не более чем красивая легенда. Н. Г. Устрялов предположил, что посланный не смог добраться до М. М. Голицына из-за тесноты[179], но и это не подтверждается источниками. В «Реляции осады Нотебурга» сказано, что отступить не смогли «ради быстрой воды»[180].
В конце концов сказалось численное превосходство русских войск: к атакующим постоянно прибывали подкрепления, в то время как силы осажденных были ограничены. После 13-часового штурма гарнизон капитулировал, причем на почетных условиях: ему было разрешено покинуть крепость с четырьмя пушками, со знаменами, музыкой, полным вооружением и имуществом[181]. Победителям достались богатые трофеи: 138 пушек, 11 114 ядер, 1117 фузей и др.[182]
Следует отметить, что Нотебург достался довольно дорогой ценой: во время штурма российские войска потеряли 538 человек убитыми и 925 ранеными. Больше всего пострадала гвардия: в Семеновском полку насчитывалось 114 убитых и 198 раненых, в Преображенском полку – 102 убитых и 24 раненых[183]. Но тем не менее, благодаря овладению этой древней русской крепостью, был сделан первый шаг к закреплению России на Балтийском побережье.
Естественно, она сильно пострадала в ходе осады. Основной огневой удар, как уже отмечалось, был направлен на юго-западную часть острова, где были пробиты три бреши. Кроме того, пожары уничтожили почти все деревянные постройки, находившиеся на крепостном дворе, покрытия башен и настенного хода. Трудности, испытанные русскими при взятии Орешка, наглядно показали, что крепость московской поры, несмотря на возросшую к началу XVIII в. мощь артиллерии, может служить надежной защитой в случае контрнаступления шведов, которого можно было ожидать в любой момент. Кроме того, ее удобно было использовать как хорошо укрепленную базу для последующих наступательных операций. Вероятно, учитывая все это, а также новую тактику ведения крепостной войны, Петр I принял решение не только восстановить ее старые стены и башни, но и возвести перед ними дополнительные укрепления[184].
Поэтому немедленно приступили к постройке бастионов. Для строительства этих укреплений были «приставлены ради надзирания» Ф.А. Головин, Г. И. Головкин, А.Д. Меншиков, назначенный губернатором «новозавоеванной» области, Н. И. Зотов и К. А. Нарышкин[185]. В связи с этим бастионы были названы их именами. Таким образом, Шлиссельбург, после усиленных в 1700–1701 гг. земляными валами Новгорода и Пскова, представлял собой еще один пример органичного сочетания почти полностью сохранившихся средневековых укреплений и новой бастионной линии обороны[186]. Известь для стен Шлиссельбургской крепости осенью 1702 г. готовили на реке Сясь, а в следующем году также и на реке Шелони. 25 ноября 1702 г. А. Д. Меншиков распорядился, чтобы крестьяне и бобыли Софийского архиерейского дома, Валдайского, Иверского, Тихвинского Успенского и Александро-Свирского монастырей выжгли «в удобных местах пятьдесят печей»[187].
Кроме того, крепость усиливалась артиллерией. В 1703 г. из Москвы в нее были доставлены 1 медная (3-фунтовая) и 7 чугунных (6- и 3-фунтовые) пушек, 1 гаубица и 5 мортир, а также 29 335 ядер и 9842 бомбы[188]. Всего же в 1703 г. в Шлиссельбурге насчитывалось 127 орудий[189]. Гарнизон же этой крепости первоначально состоял из трех пехотных полков, оставленных здесь после окончания осады с полковником Юнгором (остальные полки, за исключением гвардии, отправившейся вместе с царем в Москву, были отпущены на зимние квартиры в Псков и в Ладогу)[190].
По мнению В. С. Воинова и Б. М. Кирикова, после взятия Орешка у Петра I возникла идея создания крепости на острове, запирающем вход в Неву со стороны ее устья. И реконструктивные работы в Шлиссельбурге явились «генеральной репетицией», предшествовавшей сооружению Санкт-Петербургской крепости[191]. Кроме того, здесь принялись и за исправление каменных стен, поврежденных в ходе артиллерийского обстрела. Однако эта работа была завершена лишь летом 1704 г.[192]
В январе 1704 г. в крепости находилось 102 пушки (причем 3 из них шведского производства), 28779 ядер, но к 2 пушкам 2-фунтового калибра не было подходящих ядер, а также 26 мортир[193]. Правда, следует иметь в виду, что к пушкам 3-фунтового калибра зарядов было очень мало, и в случае нападения противника они не могли быть использованы полностью. Но за этот год артиллерийское вооружение Шлиссельбурга претерпело значительные изменения: к декабрю количество пушек возросло до 107, однако резко (до двух пушек) уменьшилось количество орудий 24-фунтового калибра[194]. Столь резкое уменьшение количества осадных пушек можно легко объяснить, если обратиться к «Росписи артиллерийским припасам, взятым в поход под Нарву из городов», где отмечается, что из Шлиссельбурга было взято 26 осадных и 12 полевых пушек[195]. То есть Шлиссельбургская крепость в 1704 г. использовалась главным образом в качестве базы для наступательных операций. При этом осадные орудия в ней были заменены полевыми, учитывая возможность нападения шведов на данную крепость.
Следует заметить, что гарнизон Шлиссельбурга не отличался многочисленностью, на что шлиссельбургский комендант В. И. Порошин в июле 1704 г. жаловался А.Д. Меншикову. Причем беспокоила его (и обер-коменданта Р. В. Брюса) не столько крепость, сколько пильная мельница, находившаяся, по-видимому, под Шлиссельбургом. В то время он получил от Р. В. Брюса сообщение о приходе к Санкт-Петербургу и предписание быть в готовности, а на пильной мельнице, по его словам, находилось всего 50 человек солдат и два офицера (капитан и поручик). Послать кого-либо им на помощь у него возможности не было[196].
Осада Ниеншанца
Подготовка следующей операции проходила довольно вяло, и Петр I, прибывший в Шлиссельбург 19 марта, был очень недоволен этим, в частности, писал Ф. Ю. Ромодановскому, что «здесь великая недовозка артиллерии, (в том числе не довезено 3033 бомб 3-пудовых), а паче всего мастера, который зашрублевает запалы у пушек, от чего прошлогодние пушки ни одна к стрельбе негодна будут, без чего и починать нельзя»[197]. Видимо, под «прошлогодними пушками» подразумевались пушки, которые испортились при осаде Нотебурга. Нам неизвестно, как поступили с орудиями (скорее всего, привезли новые, т. к. чинить старые было долго), а за бомбами обратились на Олонецкие заводы. Так, 31 марта А. Д. Меншиков приказал И. Я. Яковлеву отправлять в Шлиссельбург вылитые бомбы[198] и повторил это указание 17 апреля, отмечая, что «у нас в них великая нужда»[199]. Как бы то ни было, 14 апреля царь приказал Б.П. Шереметеву, вновь командовавшему осадным корпусом, выступать в поход[200]; а 25 апреля русские войска подошли к крепости, после чего начались осадные работы под руководством инженера Ламберта. Шведы пытались помешать этим работам, «однако без великого вреда»[201].
Сохранилось описание крепости: «город Канцы весь земляной. величина валу 9, ширина 6 сажен, около его ров глубокой и в него из рек пущена вода с дву сторон реки Невы и Охты.»[202]. Артиллерийское вооружение Ниеншанца (да и сама крепость) значительно уступало нотебургскому и состояло из 75 пушек и 3 мортир[203], хотя гарнизон насчитывал 500 человек[204]. Комендантом крепости был полковник Опалев – новгородский дворянин из «Ижорской земли», ставший из-за территориальных уступок начала XVII в. подданным шведского короля[205].
Тем не менее русский осадный корпус был более многочисленным, нежели при прошлогодней осаде Нотебурга, и насчитывал 16 000 человек[206]. 22 апреля 1703 г. у Шлиссельбурга для похода к Ниеншанцу были сосредоточены следующие войска: два гвардейских полка, Преображенский и Семеновский, отряда генерала И. И. Чамберса численностью в 5040 человек; 11 полков дивизии князя Репнина численностью в 7571 человек; наконец, 5 полков отряда генерала Я. В. Брюса численностью 3414 человек; всего же 16 025 человек. Общее начальство над армией было вверено фельдмаршалу Б. П. Шереметеву[207].
Известно, что 26 апреля к войскам прибыл сам Петр I, а с ним было привезено 16 мортир и 48 пушек[208]. Сразу же привезенную артиллерию начали устанавливать на батареях. Однако задействованы были далеко не все орудия, часть из них осталась в резерве. Ряд исследователей утверждают, что на батареях было установлено 19 пушек и 13 мортир[209]. Однако в источниках[210] и в работах Д. П. Бутурлина[211], П. Н. Петрова[212] и А. И. Любимова[213] указана несколько другая цифра – 20 пушек и 12 мортир. На наш взгляд, ее следует считать более достоверной.
Осадные батареи (а их было пять и шестая на правом берегу Невы, у самого устья Охты[214]) были готовы к 30 апреля, после чего по устанавливающейся традиции коменданту крепости было предложено сдаться, на что он ответил отказом. Сразу после получения ответа начался артиллерийский обстрел крепости, продолжавшийся всю ночь. Однако были задействованы далеко не все орудия, установленные на батареях. Первоначально был сделан залп из 12 мортир и 20 пушек[215], после чего 6 мортир «работали» всю ночь[216]. Что же касается пушек, то они практически не были задействованы в обстреле: из них было сделано не то 9, не то 10 выстрелов[217]. Правда, Д. Бутурлин утверждал, что до наступления темноты все пушки успели сделать по 9 выстрелов (т. е. всего было произведено 180 выстрелов из пушек)[218], но эти данные не подтверждаются источниками. После наступления темноты из пушек уже не могли стрелять, т. к. не были видны цели. Из мортир же (не требовавших прицельной стрельбы) за ночь было выпушено 700 бомб[219]. Первоначально шведы отвечали довольно живо, но вскоре их огонь стал стихать, а к утру затих совершенно[220]. Утром 1 мая осажденные, не выдержав русского «презента», дали сигнал о сдаче.
Особо хотелось бы подчеркнуть, что никакого штурма Ниеншанца не было. Гарнизон крепости сдался после бомбардировки. Основную роль в этом сыграло превосходство русской артиллерии. Следует также обратить внимание на то, что крепость досталась русским войскам «без единой бреши»[221], т. е. она оставалась вполне боеспособной.
По условиям капитуляции весь гарнизон был отпущен в Нарву с четырьмя пушками, амуницией, оружием, патронами и семьями. То же самое (по желанию) было разрешено сделать и гражданским лицам. Комендант со своей стороны обязался выдать победителям весь порох и показать все подкопы[222]. Таким образом, русским войскам достались новые пушечные трофеи – 71 пушка и 3 мортиры.
2 мая в честь взятия крепости был произведен торжественный молебен, во время которого Семеновский и Преображенский полки были выставлены на городском валу, а полки Репнина на «большом старом валу в круг». После благодарственной молитвы «Тебе Бога хвалим» был трижды произведен залп из всех пушек и ружей. Затем у городских ворот комендант вручил фельдмаршалу Б. П. Шереметеву городские ключи на серебряной тарелке[223].
Однако плененному гарнизону пришлось задержаться в крепости, ибо устье Невы еще не было окончательно очищено от шведов: на взморье появилась эскадра Нумерса. Шведский адмирал выслал на разведку два судна (8-пушечная шнява «Астрель» и 12-пушечный бот «Гедан»), которые вечером 5 мая вошли в устье Невы и встали там на якорь. С наступлением темноты Петр I и А. Д. Меншиков на лодках с солдатами гвардейских полков атаковали эти суда и захватили их. После этого Нумерс не решился атаковать новостроящийся город. В память этого события была также выбита медаль с надписью «Небываемое бывает».
Взятие крепости на Охте означало взятие Россией выхода к Балтийскому морю, что имело не только экономическое, но и важнейшее политическое значение[224].
В сообщениях о взятии крепости, отправленных Петром I к разным лицам сразу после ее сдачи, Ниеншанц назван «заключительным местом». Этим царь стремился подчеркнуть завершение вековой борьбы России за выход к Балтийскому морю. В память о взятии Ниеншанца была отчеканена медаль с погрудным изображением Петра. На оборотной стороне медали был изображен воин, сидящий на берегу с ключом в правой руке и копьем в левой. В обрезе была отчеканена надпись: «Взят и разрушен 14 мая»[225].
14 мая 1703 г. состоялся «воинский совет», на котором было принято решение строить новое укрепление, «понеже оной мал, далеко от моря и место не гораздо крепкое от натуры»[226]. В тот же день Петр I, осматривая острова дельты Невы, остановил свой выбор на Заячьем острове. С этого момента участь укреплений Ниеншанца – Шотбурга была решена. 16 мая на берегах Невы была заложена крепость «Санкт-Питербурх», положившая начало будущей столице Российской империи. В дальнейшем Петр I неоднократно стремился подчеркнуть, что на берегах Невы возводится «новостроящейся город», отвергая тем самым всякую связь между Ниеншанцем и Санкт-Петербургом.
Последний документ, отправленный Петром I из Шлотбурга, датирован 25 июня 1703 г.[227]
Следует заметить, что в источниках официозного характера (в первую очередь в «Журнале Гизена»[228], а также в сочинении Феофана Прокоповича[229]) отмечалось, что Ниеншанц был снесен уже в 1703 г. Это еще раз подтверждает версию о стремлении Петра стереть из памяти потомства любую связь между Ниеншанцем – Шлотбургом и Петербургом. Опираясь на данные источники, большинство исследователей[230] также утверждали, что укрепления Шлотбурга перестали существовать уже в 1703 г.
Однако австрийский резидент при русском дворе Плейер отмечал в своей депеше к императору от 25 июня 1703 г., что «русские очень усердно укрепляют Ниеншанц и строят новую сильную крепость почти совсем вблизи.»[231]. Кроме того, среди материалов Приказа Артиллерии сохранился документ, из которого следует, что летом 1703 г. в Шлотбурге (так был назван Ниеншанц) насчитывалось 68 пушек, хотя снарядов к ним было мало: на 33 тяжелых пушки приходилось лишь 357 ядер, на 6 6-фунтовых – 898 ядер, а к 19 пушкам их вообще не было[232]. Тем не менее эта ведомость ясно говорит, что в 1703 г. крепость еще не была разрушена.
Празднование взятия Ниеншанца проводилось в Москве 1 января 1704 г. В честь этого события был устроен фейерверк. На гравюре, изображающей иллюминацию, в центре помещена огромная фигура двуглавого орла с девизом на груди «Сим через единаго», на его крыльях и в лапах изображения четырех морей, сенокос с девизом: «Расточенная собирает» и пустая клетка с девизом «Праздна будет егда прещение не поможет». Ниже планы осады Нотебурга и Ниеншанца. За левым щитом изображен Нептун. Надпись объясняет его роль в этой гравюре: «да в четвертое море великому орлу в когти тихо в сторону уходит»[233].
В годовщину падения Ниеншанца, 1 мая 1704 г., в Москве был устроен еще один фейерверк, изображенный на гравюре. Здесь помещен план осады Ниеншанца с фигурами Марса и Беллоны, а также с аллегорическим изображением женщины с короной на голове, которая, упав на колени, протягивает ключи победителю. Еще на одной гравюре Шхонебека боги помогают русскому царю в штурме – Марс своим щитом, Афина «своим хитрым огненным оружием, а Юпитер молниею крепость Шанцы, а ныне Шлотбург принуждает под власть царского величества сдаться. Иде же видимо како крепость силою и бомбами приведена ключи вратные предати…»[234].
Следует иметь в виду, что это празднование было посвящено не столько взятию данной крепости, сколько успехам кампании предыдущего года – начиная с 1703 г. новый год становился итоговым торжеством военных побед всей кампании, при этом выделялась самая крупная победа. Наиболее значимые успехи русских войск в ходе Северной войны ежегодно отмечались в Санкт-Петербурге пушечной пальбой с Санкт-Петербургской и Адмиралтейской крепостей. Такими днями стали победы под Калишем, Лесной и Полтавой, морские победы при Гангуте и Гренгаме (в конце петровского царствования они отмечались в Кронштадте), взятие Нотебурга и Нарвы. Однако день взятия Ниеншанца никогда не отмечался пушечной пальбой. Это, на наш взгляд, связано с тем, что Петр I не хотел вспоминать о существовании этой крепости и этого поселения, дабы ни у кого не возникало никаких ассоциаций между старым шведским поселением и новой русской столицей.
Показательно и то, что на карте бассейна реки Невы, датируемой августом – ноябрем 1704 г., названиями отмечены два объекта: в нижнем течении реки Невы можно прочесть название Санкт-Петербург (стрелкой показано, что надпись относится лишь к единственному пункту на маленьком острове), а в устье реки Охты – название Шлотбург[235].
16 декабря 1709 г., как свидетельствует датский посланник Юст Юль, укрепления Ниеншанца были торжественно взорваны. Эта акция, по-видимому, носила пропагандистский характер и должна была подтвердить закрепление России на берегах Невы в результате Полтавской победы. Тогда же на этом месте были установлены четыре мачтовых дерева – символ четырех морей (отраженный также и на штандарте) – пояснение, что российский царь владеет четырьмя морями – Балтийским, Черным, Белым и Каспийским. Та же символика наличествовала и на большом новом адмиралтейском флаге с четырьмя синими якорями, соединенными лапами в середине полотнища и рымами, направленными к его углам. Можно также отметить четыре фрегата, расставленные на Неве во время праздника. Эта символика устанавливала преемственность с «портом четырех морей» древним Новгородом.
Иностранцы, осматривавшие укрепления Ниеншанца во втором десятилетии XVIII в.[236], отмечали, что от старых укреплений ничего не осталось.
В середине XVIII в. крепостные сооружения еще сохраняли свои внешние формы, поэтому А. И. Богданов отнес это фортификационное сооружение «к весьма знатным и достопамятным вещам», которые могут считаться «древностию или какими старинными знаками» и «оной вид и поныне явственно зрится»[237]. На протяжении всего XVIII в. место нахождения Ниеншанца отмечалось на всех картах Санкт-Петербурга значком в виде пентаграммы.
Взятие Яма и Копорья
Крепости Ям и Копорье издавна являлись форпостами новгородской земли. Крепость Копорье (деревянная) впервые была построена в 1240 г., затем она неоднократно перестраивалась, в последний раз – в начале XVI в. Укрепления возвышаются на вершине высокой известняковой скалы, имеют форму треугольника и состоят из четырех башен[238]. Каменная крепость Ям была построена новгородцами в 1384 г., в 1448 г. она была перестроена[239]. Укрепления состояли из двух частей – кремля (четыре башни), выполнявшего роль цитадели, и окольного города (десять башен)[240]. В начале XVII в. обе крепости, как и вся территория Ингрии, оказались под властью шведской короны.
В 1658 г. русские войска предприняли попытку захватить Яму и даже ворвались в крепость, но шведы заперлись в «детинце» (кремле) и отбили атаки русских. Этот эпизод русско-шведской войны 1655–1660 гг. подтолкнул шведское командование к мысли о необходимости разрушения обветшавших стен, но сохранения кремля. В 1682 г. «Большой город» Ямы был взорван и перестал существовать. Но при этом уцелел 4-башенный кремль[241].
Осадная операция против Ям проходила параллельно с осадой Ниеншанца. 11 апреля 1703 г. Петр I приказал «послать изо Пскова в свейскую землю к городу Ямам для взятья и осады той крепости генерала маеора Фон Вердена да генерала квартермистра Аргамакова». Осадный корпус состоял из одного драгунского и 13 пехотных полков (всего 9820 человек) при 23 полковых пушках, 9 гаубицах и 5 мортирах (к ним ядер и бомб по 100 выстрелов)[242].
6 или 8 мая отряд Н. Г. фон Вердена подошел к Ямам и приступил к осадным работам. Осажденные пытались помешать им, даже сделали вылазку 11 мая, но безуспешно[243]. 12 мая батареи были готовы, и на следующий день, после отказа коменданта сдаться, приступили к бомбардировке, в ходе которой было выпущено 600 бомб. 14 мая шведы сдались[244]. Гарнизон Ям, по русским сведениям, насчитывал 80 человек при 4 чугунных орудиях[245].
Параллельно с этим войска под командованием Б.П. Шереметева (около 2000 человек конницы и 4 пехотных полка при 5 пушках[246], но позже отряд был усилен, в частности, подвезли мортиры, задействованные при осаде Ям, с ними прибыли бомбардиры и пушкари[247]) двинулись к Копорью, к которому подошли 23-го числа. 26 мая приступили к обстрелу крепости. В ходе него по городу было выпущено 500 бомб[248]. Это вынудило копорского коменданта Опалева (брата ниеншанцкого коменданта)[249] сдаться 27 мая.
После взятия крепостей приступили к их укреплению. Главным образом это касалось Ямбурга. Уже 15 мая, накануне закладки деревоземляной Санкт-Петербургской крепости, началось возведение дополнительных земляных укреплений в Ямах. В «Военно-походном журнале Б.П. Шереметева» указывается, что еще при выступлении к Ямам Н. Г. фон Верден получил инструкцию строить земляную крепость по чертежу, который Петр I вручил Аргамакову в Шлиссельбурге[250].
Инструкцией царя, составленной им в «Ямах» 5 июня 1703 г., предписывалось в первую очередь «отделывать» больверки, а уже после этого приступать к возведению куртин. Строить укрепления должны были солдаты пехотных полков, а драгунам поручалось возить припасы из леса, построить казармы «в каменном городе у той стены, что к Луге» и установить там же батарею, а также сделать три пороховых погреба[251]. Земляная крепость состояла из трех бастионных фронтов, обращенных в поле и начертанных на сторонах неправильного четырехугольника; под куртинами этих фронтов находились деревянные казармы. Горжа по берегу реки Луги была сомкнута по прямому направлению валом, который доходил до старой каменной крепостцы, обращенной в цитадель[252]. Здесь следует заметить, что земляные укрепления возводились именно на том месте, где раньше возвышались каменные стены[253].
Этим занимался инженер Гольцман, приехавший в Россию из Бранденбурга[254]. Там он, по всей видимости, оставался недолго, ибо в апреле следующего года П.М. Апраксин писал генерал-губернатору Ингерманландии А. Д. Меншикову, что «прежний инженер без меня зимою к Москве уехал и где ныне не знаю», и просил прислать туда фортификатора, поскольку многие места «требовали починки»[255]. Осенью 1706 г. Гольцман находился в Дерпте[256], куда, по всей видимости, был направлен после взятия той крепости.
С ямбургскими укреплениями дело двигалось не так быстро, как хотелось бы царю. 29 мая Б.П. Шереметев отмечал в письме к Петру I: «работа в Ямах, сказывают, зело трудна: все камень и делается медленно»[257]. Но все же к концу лета укрепления были возведены. Переименование города, по данным Ф. П. Туманского, произошло 30 июня 1703 г., когда туда прибыл Петр I[258].
Отряд Н. Г. фон Вердена, защищавший в тот момент Ямбург, насчитывал 8558 драгун (10 полков), 1158 человек иррегулярной конницы, 11 572 пехотинца (13 солдатских полков и 1 стрелецкий) и 206 артиллеристов, всего 21 494 человека[259]. Артиллерия состояла из 5 мортир, 54 пушек (в том числе 20 12-фунтовых, 2 – 10-фунтовых, 28 – 6-фунтовых, 2 – 4-фунтовые, 2 – 3-фунтовые), 4 дробовиков и 50 шмаговниц[260]. Из Москвы в Ямбург в 1703 г. было отпущено 4946 ядер, а в 1704 г. – 20 6-фунтовых пушек и 6 3-фунтовых[261]. Причем, по мнению Н. П. Волынского, 20 чугунных пушек было взято Б. П. Шереметевым из Новгорода[262]. Он, видимо, опирался на данные журнала Б.П. Шереметева, где указано, что генерал-майору Н. Г. фон Вердену было велено взять из Новгорода 20 пушек[263]. Однако Петр I распорядился взять артиллерийские припасы из Пскова[264]. Псковский комендант К. А. Нарышкин позже отмечал, что Б. П. Шереметев забрал в Ямбург 30 пушек «больших чугунных» и 2 мортиры[265]. Следовательно, орудия, скорее всего, были взяты из Пскова, а не из Новгорода.
Однако вскоре численный состав защитников города уменьшился: конница под командованием Б.П. Шереметева двинулась к Ракобору, и пехота с Н. Г. фон Верденом – в Псков на зимние квартиры. Комендантом Ямбурга был назначен полковник Болобонов, с которым остался его полк (939 человек)[266].
Весной 1704 г. Ямбург стал базой для наступательных действий против Нарвы. Там в то время находился отряд П.М. Апраксина. 4 апреля он писал А.Д. Меншикову, что в Ямбурге «без инженера быть не мочно, многие места требуют у города починки и прибавки, чего было неисправлено». Как уже отмечалось выше, это было связано с отъездом (и исчезнованием) инженера[267]. Кроме того, ощущался и недостаток в артиллеристах[268]. В конце апреля, когда отряд П. М. Апраксина передвинулся ближе к Нарве, он взял с собой из Ямбурга шесть 3-фунтовых чугунных пушек[269].
После взятия Нарвы и Ивангорода в августе 1704 г. эта крепость стала терять свое оборонительное значение. В 1705 г. в ней оставалось 52 орудия (5 мортир и 47 пушек), но заряды имелись лишь к мортирам и к 45 пушкам, причем тяжелых пушек уже не было[270]. К 1707 г. количество орудий сократилось до 34 (6 мортир, 28 пушек)[271], в декабре 1709 г. в крепости имелось только 25 пушек[272], а в 1713 г. – 17 пушек и 5 мортир[273].
Что же касается Копорья, то о нем сведения крайне скудные. Комендантом крепости был назначен Ф. Ушаков, а гарнизон составила рота солдат[274]. Первая известная нам ведомость артиллерии была составлена в декабре 1709 г. Тогда в этой крепости находилось всего 11 пушек, но лишь к двум из них имелось 6970 ядер[275]. К 1713 г. запасы несколько пополнились и состояли из 21 пушки (но снаряды имелись только к 19 пушкам, да и то в ничтожно малом количестве – 1200 ядер) и 123 «мортирцев», к которым не было ни одной бомбы. Кроме того, здесь находилось 7070 ядер, которые не подходили к имевшимся пушкам[276].
И в это же время встал вопрос об организации управления «новозавоеванными» территориями. Причем здесь управленческие структуры пришлось создавать с нуля, и именно это стало отправной точкой реформ в сфере военного и гражданского управления – в дальнейшем реформы местного управления начинались именно на Северо-Западе, и этот опыт использовали на всей территории России.
Так как в данном регионе продолжались боевые действия, то в первую очередь необходимо было наладить военное управление. Сразу после взятия Нотебурга губернатором был назначен один из ближайших сподвижников Петра I А. Д. Меншиков. В последующие годы территория, подведомственная Александру Даниловичу, стала расширяться. Точное название его должности указать сложно: в некоторых документах он именовался «генерал-губернатором», а порой – «губернатором»[277]. Важно отметить другое – большую часть времени в 1703–1713 гг. он находился в действующей армии за переделами подчиненной ему территории.
В этой ситуации руководство войсками, сосредоточенными на территории Ингерманландии, было возложено на комендантов крепостей. Первым комендантом Санкт-Петербурга стал драгунский полковник К. Э. Ренн (Ренне), назначенный на эту должность в конце октября 1703 г., когда была уже возведена деревоземляная Санкт-Петербургская крепость. Именно он в течение зимы – весны 1703–1704 гг. руководил охраной, укреплением и обустройством крепости и прилегающих к ней территорий (это и был тогдашний Санкт-Петербург). В ходе подготовки к планировавшемуся в тот период наступлению на Кексгольм успешно осуществил ряд рекогносцировок на Карельском перешейке. В частности, 11 ноября 1704 г. комендант направил отряд численностью в 300 человек конницы и пехоты в район Новой Кирхи, где они разорили крепостцу, укрепленную окопом и рогатками, и захватили в плен 17 человек. В феврале большой отряд под командованием самого К. Э. Ренне совершил разведывательный рейд к Выборгу[278].
Забегая вперед, отметим, что 20 мая 1704 г. он передал командование войсками санкт-петербургского гарнизона генерал-майору Р. В. Брюсу и отправился на театр боевых действий полевой армии. Роману Вилимовичу Брюсу, назначенному обер-комендантом, подчинялся также комендант Шлиссельбургской крепости В. И. Порошин. Со временем в его ведении оказались укрепления и гарнизоны Санкт-Петербурга, Котлина (форт Кроншлот, батареи, крепость Святого Александра), Шлиссельбурга, Ямбурга, Копорья, а позже Выборга и Кексгольма. Сам же обер-комендант, судя по всему, подчинялся губернатору. Об этом говорит переписка Романа Вадимовича: в 1704–1705 гг. все донесения об обороне новозавоеванной территории от шведского корпуса под командованием Г. Я. Майделя он отправлял А. Д. Меншикову[279].
Нужно отметить, что в работах Е. А. Андреевой, вышедших в 2005–2006 гг., указано, что в мае 1704 г. была введена должность Ингерманландского обер-коменданта, на которую был назначен Р. В. Брюс, отвечавший не только за Санкт-Петербург, но и за все крепости Ингерманландской губернии[280] (при обозначении должности автор опирается на письмо Р. В. Брюса шведскому генералу Г. Я. Майделю от 17 января 1705 г., где Роман Вилимович называет себя «поверенный обер-комендант над провинциями Ингерманланд и Эстланд»). Комендантом Санкт-Петербургской крепости, подчиненным обер-коменданту, в 1704 г., по ее мнению, стал полковник А. В. Шарф, в 1708 г. его сменил Д. В. Бильс, в 1710 г. – К. А. Нарышкин[281].
В связи с этим хотелось бы обратить внимание, что в сохранившихся документах (чаще всего – собственноручных, что являлось редкостью для русского генералитета того времени) Р. В. Брюс не указывал свою должность, ограничиваясь подписью «Роман Брюс». И единственным указанием обозначения его должности является надгробная эпитафия, где указано, что он являлся «генерал-лейтенантом и обер-комендантом императорского города Санкт-Петербурга», поэтому в отечественной историографии, начиная с А. И. Богданова[282], закрепилось наименование должности «петербургский обер-комендант» (в дальнейшем, начиная с Ю. Фаминицына и до конца XVIII в., эта должность именно так и именовалась). Указа о назначении Р. В. Брюса обер-комендантом не сохранилось (скорее всего, и не было, т. к. Петр I очень часто отдавал устные приказания, которые получали силу закона, но не отражались на бумаге), а штатных расписаний должностей до издания «Табели о рангах» 1718 г. не существовало. На наш взгляд, оба наименования (т. е. «петербургский обер-комендант» и «ингерманландский обер-комендант») применительно к обозначению должности Р. В. Брюса имеют право на существование: ему подчинялись коменданты крепостей в окрестностях Санкт-Петербурга, который являлся его основным «местом службы» (причем Е.А. Андреевой отмечено, что он в основном занимался наблюдением за возведением Санкт-Петербургской крепости, Адмиралтейства и других военных построек в Санкт-Петербурге)[283].
Что же касается упомянутых Е.А. Андреевой комендантов, то об их деятельности известно мало. Полковники А. В. Шарф и Д. Бильс участвовали в обороне Санкт-Петербурга от шведов в 1705 г., при этом Андрей Вилимович Шарф командовал полком, действовавшим на этой территории[284]. Сведения о том, что он являлся комендантом Санкт-Петербургской крепости, обнаружены Е.А. Андреевой в Национальном архиве Стокгольма. В донесении Р. В. Брюса А. Д. Меншикову в начале августа 1704 г. упоминается, что «Шарфу с полком я велел быть к Санкт-Питербурху»[285]. Вполне возможно, что в этот период в ходе переписки со шведами А. Шарф, оставшийся прикрывать крепость (сам Роман Вилимович в августе находился с основной частью вверенных ему войск в окрестностях Ниеншанца), и подписался «комендантом санкт-петербургской крепости». В дальнейшем Андрей Шарф продолжал командовать полком и вместе с ним был позже переведен в армию Б. П. Шереметева, принимал участие в Полтавском сражении.
Д. В. Билс также командовал полком, находившимся в составе войск Р. В. Брюса (21 июня 1705 г. Брюс сообщил А. Д. Меншикову, что «Билсу с полком велено быть к Санкт-Питербурху»[286]), и с 1708 г. именовался «полковник и комендант», а в 1710 г. руководил строительными работами в кронверке Санкт-Петербургской крепости[287]. Вполне возможно, что в период 1708–1710 гг. он действительно считался комендантом города (или крепости), т. к. Р. В. Брюс в то время находился за пределами города (хотя в 1708 г. занимался надзором за строительством крепости), а в 1710 г. участвовал в походе русских войск к Выборгу. Это подтверждается сведениями А. И. Богданова, который указывал, что М. О. Чемесов (о нем будет сказано ниже) пожалован в коменданты на место Д. В. Билца[288]. О дальнейшей судьбе этого офицера ничего не известно.
Помимо этого, в 1703 г. была учреждена Канцелярия городовых дел, которая заведовала строительством или восстановлением каменных крепостей Ингерманландской губернии. Первоначально канцелярия находилась в Шлиссельбурге, поскольку ее глава комиссар (с 1705 г. – обер-комиссар) У. А. Сенявин в 1703–1704 гг. занимался восстановлением Шлиссельбургской крепости. 9 августа 1704 г. была взята Нарва, и 14 августа А. Д. Меншиков приказал У.А. Сенявину прибыть в Нарву и привести с собой каменщиков и обжигальщиков извести. С сентября 1704 г. до конца 1705 г. глава Канцелярии городовых дел ведал восстановлением Нарвской крепости. Весной 1706 г. У.А. Сенявин появился в дельте Невы, где его основной задачей на долгие годы стало возведение каменной Санкт-Петербургской крепости[289].