Заря загоралась ярче; нежная окраска лазури перешла в бронзовый цвет; кругом царил туманный полусвет, в котором выделялся только горизонт реки. Деревья, небо, низкие берега - все казалось необыкновенно свежим по сравнению с сухостью колеблющегося огня.
Вамирэху хотелось снова пуститься в путь по зеленой поверхности вод, подниматься вверх по громадной реке, с ее лесами, скалами, широкими устьями притоков, с ревом водопадов, с тихим журчанием маленьких каскадов, стремительным течением порогов, со светлыми, широкими проливами…
Между тем пламя оканчивало свое жестокое дело, бледнея в зарождающемся свете дня, то судорожно вспыхивая огромными языками, то расстилаясь по тонкой сети веток.
Вдали в глубине леса слышался лай убегающих собак, и эти звуки вывели пленника из задумчивости. Он видел, что Вамирэх догадывается об отступлении животных и понимает возможность взять верх над неприятельским лагерем.
- Чего ты хочешь от меня? - спросил он пзанна.
- Чтобы ты говорил с твоими братьями, - ответил Вамирэх.
Азиат поднялся и, направившись в сопровождении Вамирэха и Элем к берегу острова, испустил призывный крик своего племени:
- Ре-ха! Ре-ха!
Вождь короткоголовых тотчас же вышел из-за прикрытия в сопровождении молодого воина.
- Наш брат в плену у человека неведомых стран?
- Да, он в плену.
- Хочет ли он от нас помощи или отмщения?
- Нет, человек с верховьев реки просит мира.
- Тогда пусть он развяжет твои руки, потому что мудрость требует, чтобы ты говорил об этом, будучи человеком свободным.
Восточный воин передал Вамирэху желание старика. Пзанн колебался с минуту, опасаясь измены, но затем, не говоря ни слова, развязал его узы. Пленник не двинулся с места и, храня серьезный вид, только поднял руки над головой.
Глава XXII. Возвращение
В проходах среди островов, по широким светлым проливам лодка неслась вверх по реке, вздувшейся от ливней. Элем и крошечная обезьянка играли или спали в челноке, а Вамирэх работал веслами целые дни.
Мир с обитателями востока был заключен. Собаки снова удалились в бесплодные степи, окруженные лесами; бедные червоеды могли совершить свое переселение к великим озерам. Азиаты вскрыли себе жилы на руке, и их кровь смешалась с кровью Вамирэха. Старик от имени священных племен отказался от всяких враждебных действий, а Вамирэх обещал поддерживать мир от имени западных кочевников.
Весной будущего года, в третий месяц после равноденствия, пзанны выберут тридцать предприимчивых охотников и пошлют их под предводительством Вамирэха навстречу такому же числу союзников с мудрым стариком во главе.
Поднимал ли ветер волны на реке, бороздил ли дождь поверхность воды, на которой подпрыгивали мелкие пузыри, челнок все продолжал свой путь к западу, от зари до сумерек. Мычание оленей, крик мамонтов, рокочущий голос львов встречали человека-врага в его хрупком челноке, неслись за ним среди островов, под тенью деревьев, по широким, светлым проливам.
Вамирэх думал о червоедах, об их глубокой грусти в час расставания, об их тупых лицах, о лающих звуках, которыми у них выражался смех и плач, о выражении бесконечной благодарности в их глазах и о том, как они долго стояли подле него, прежде чем решились уйти. С вершины небольшого холма он послал им дружеский прощальный привет, на который они ответили своей жалкой походной песней.
Твердые в своем братском союзе, который один поддерживал их против крупных хищников и остальных людей, они уносили на руках своих раненых…
Неделя проходила за неделей среди островов и широких светлых проливов, иногда солнце обдавало своей горячей лаской, иногда поднимался ветер, суровый бич зимы, или же разражался бешеный шквал. Тогда приходилось останавливаться в бухтах или укрываться в пещерах, пока не прояснилось небо.
Грудь Вамирэха вздымалась от чувства гордости при мысли, что ему удалось победить коварство природы, нападения хищных зверей и хитрость человека. Он снова вспомнил, как Тах, старец, переживший сто двадцать зим, рассказывал при вечернем огне о разрушении гор, о трещинах в почве, о бездне, всосавшей воды великих озер. Он казался себе более великим, чем Гарм. В теплые вечера столетние старцы будут рассказывать историю его путешествия, и она заставит трепетать сердца юношей, когда они услышат о злобности пресмыкающихся, о свирепости хищных зверей, о лесном человеке, о новой стране, об Элем, о червоедах. И эти старцы скажут, что нужна непоколебимая воля, чтобы победить тоску по родине и ужас долгого одиночества.
Небо все реже посылает ласковые солнечные лучи, все чаще разражаются жестокие ливни; река кажется то зеленой, то илистой; течение становится быстрее, опять попадаются пороги и водопады, челнок быстро несется вперед, и Вамирэх неутомимо правит веслом.
Уже чувствовалось приближение дождей. Но племя, укрывшись в пещерах высоких местностей, не покинет травянистых степей юго-востока до середины осени, и Вамирэх увидит своих родителей Зома и Намиру, своих храбрых братьев и свою сестру, прыгающую как козочка. И он, уважающий стариков, смиренно приведет к ним свою жену, дочь племени далекой страны.
УДИВИТЕЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ГЕРТОНА АЙРОНКЕСТЛЯ
Пролог
СКАЗОЧНАЯ СТРАНА
Ревекка Шторм ожидала духов. Слегка прикасаясь к золотой вставочке, она держала карандаш наготове на листке серовато-зеленой бумаги. Но духи не являлись.
- Я плохой медиум, - вздохнула она.
У Ревекки Шторм было лицо библейского дромадера и волосы, почти как его же песочного цвета шерсть. Глаза ее были мечтательны, но рот, вооруженный зубами гиены, способными раздробить до самого мозга кость, свидетельствовал о реалистическом противовесе.
- Или же я недостойна? Чем-нибудь провинилась? Это опасение ее очень встревожило, но, услышав бой часов, она встала и направилась к столовой.
Там, у камина, стоял мужчина высокого роста, совершеннейшее олицетворение типа, созданного Гобино. При килеобразном лице, волосах цвета овсяной соломы, серо-зеленоватых глазах скандинавского пирата, Гертон Айронкестль в свои 43 года сохранял цвет лица светловолосой молодой девушки.
- Гертон, - спросила Ревекка скрипучим голосом, - что значит «эпифеномен»? Это, должно быть, что-нибудь кощунственное?
- Если это кощунство, то во всяком случае философическое, тетя Ревекка.
- А что это означает? - спросила молодая особа, доедавшая апельсин, в то время как официант подавал яйца с поджаренным салом и виргинскую ветчину.
Светлокудрые девы, когда-то вдохновлявшие скульпторов, создавших статуи богинь, должно быть выглядели так же. Гертон устремил взгляд на эти волосы цвета янтаря, меда и зрелого колоса пшеницы.
- Это означает, Мюриэль, что если б твоего сознания совсем не существовало… ты так же готовилась бы есть ветчину и точно так же обращалась бы ко мне с вопросом, как делаешь это сейчас… Только ты не сознавала бы, что ты ешь, как не отдавала бы себе отчета, что вопрошаешь меня. Иначе говоря, при «эпифеномене» сознание существует, но все происходит так, как если бы его не было…
- Но не философы же выдумали такую чушь? - воскликнула тетя Ревекка.
- Именно философы, тетушка,
- Тогда их нужно заключить в дом умалишенных. Официант подал для тетки яичницу с копченым свиным салом, а для Гертона, не любившего яиц, жареное мясо и две небольшие сосиски. На сверкающей белизной скатерти были разбросаны, как островки: чайник, горячие мягкие булочки, свежее масло…
Три собеседника ели с религиозной сосредоточенностью. Гертон расправлялся с последним ломтиком жаркого, когда была подана корреспонденция, состоявшая из нескольких писем, телеграммы и газет, Тетка овладела двумя письмами и газетой под названием «Церковь». Гертон взял «New York Times», «Baltimor Mail», «Washington Post» и «New York Herald».
Но прежде он распечатал телеграмму и с легкой усмешкой, смысл которой трудно было понять, сказал:
- Нас готовятся навестить французские племянник и племянница.
- Они приводят меня в содрогание, - заметила тетка.
- Моника обворожительна! - заявила Мюриэль.
- Как оборотень, принявший вид молодой девушки, - возразила Ревекка. - Я не могу видеть ее, не испытывая какого-то порочного удовольствия. Это искушение.
- В ваших словах есть доля правды, тетушка, - согласился Айронкестль, - но поверьте, что если ум Моники легковесен, как пробковый поплавок, добрая доза свинца - лояльности и чести - держит его в равновесии.
Из конверта с маркой Гондокоро он извлек второй конверт, грязный, весь в пятнах, со следами присохших лапок и крыльев раздавленных насекомых.
- А это, - сказал он с чем-то вроде благоговения, - это от нашего друга Самуэля… Я вдыхаю запах пустыни, леса и болота.
Бережно распечатал он пакет; лицо его потемнело. Чтение продолжалось. По временам Гертон начинал тяжело дышать, почти задыхался.
- Вот, - наконец сказал он, - приключение, которое превосходит все то, что я считал возможным на этой гнусной планете.
- Гнусной? - возмутилась тетушка. - Божье творенье!
- Разве в Писании не сказано: «И пожалел Господь, что сотворил человека на земле, и опечалился Он в сердце своем?…»
Ревекка, подняв бесцветную бровь и занялась своим черным чаем. А охваченная любопытством Мюриэль спросила:
- Какое же приключение, отец?
- И будете вы, как Боги, знающие добро и зло!… - лукаво подзадоривал Айронкестль. -«Но Я знаю, Мюриэль, что ты сохранишь секрет, если я возьму с тебя слово. Ты обещаешь?
- Беру Бога в свидетели! - произнесла Мюриэль.
- А вы, тетя?
- Я не призываю Его имени всуе. Я говорю: да
- Ваше слово ценнее всех жемчужин океана.
Гертон, привыкший сдерживать волнение, был возбужден более, чем позволяло видеть его лицо.
- Вы знаете, что Самуэль Дарнлей отправился на поиски новых растений, в надежде пополнить данными свою теорию круговых превращений. Объехав много страшных мест, он достиг земли, не исследованной не только европейцами, но ни одним живым существом. Оттуда именно он и прислал мне вот это письмо.