— Кто же ты, и кто послал тебя? — спросил Валерий, стараясь выиграть время.
— Я — Иоганн. Враги Юстиниана называют меня Кровожадным. Я веду легкую конницу Велизария. Вся страна от Региума до этого места сдалась нам без боя. Ты первый задерживаешь нас. Мы были бы уже далеко, если бы собака-гот не завел нас в болото, откуда мы едва выбрались, — одна лошадь все-таки утонула. Не задерживай же нас. Я оставлю тебе жизнь и имущество, дам еще большую награду, если ты согласишься проводить нас. Отойди же, пропусти нас. И он пришпорил лошадь.
— Назад, разбойник! Пока жив Кней Валерий, ни один из вас не войдет в проход! — ответил Валерий. — Друзья, стреляйте!
— А, хорошо, — вскричал Иоганн, отступая назад, — эй, гунны, стреляйте!
Раздался крик: один из готов, стоявших впереди, упал, быстро встал Валерий на его место, держа перед собою щит, прошло еще несколько минут, — и другой гот был сражен. Наконец стрела вонзилась в грудь Валерия. Он зашатался. Стоявшие позади тотчас подхватили его и унесли в глубину прохода, а его место молча занял новый воин. Вдруг раздался крик сторожей, поставленных позади:
— Корабль! Корабль! Они высадились и зайдут нам с тылу! Беги, господин, мы тебя унесем отсюда.
— Нет, — ответил Валерий, приподнимаясь, — я хочу умереть здесь. Прислони мой меч в сене и…
Но тут раздался громкий звук готского военного рога, и вслед затем тридцать вооруженных готов с Тотилой во главе появились в проходе. Взгляд Тотилы прежде всего обратился на Валерия.
— Слишком поздно! Слишком поздно! — с горестью вскричал он. — Но прежде всего месть! За мною, готы!
И он с яростью бросился из прохода. Отчаянная борьба началась на узкой дороге между скалами и морем. Лошади, люди скатывались в море. Наконец начальник гуннов, Иоганн, упал, оглушенный ударом, и гунны в смятении бросились бежать. Тотила тотчас возвратился к Валерию. Тот лежал с закрытыми глазами.
— Валерий! Отец! — вскричал Тотила. — Не уходи от нас! Скажи хотя слово на прощанье!
Умирающий медленно открыл глаза.
— Где они? — спросил он.
— Разбиты и бежали.
— А, победа! — вздохнул Валерий. — Я умру с победой, и Валерия, мое дитя, спасена!
— Да, отец, она спасена. Я явился сюда из самой глубины морской, чтобы предупредить Неаполь и спасти вас. Корабль, на котором я выехал, был пробит врагом и потонул. Я в полном вооружении бросился в море, спасся и высадился на берег между твоим домом и Неаполем, недалеко от дороги. Там я встретил Валерию и узнал и твоей опасности. Я усадил ее на свой корабль и отправил в Неаполь, а сам с тридцатью воинами поторопился сюда, — но мог только отомстить за тебя.
И в горести он опустил голову на грудь умирающего.
— Не сожалей обо мне, я умираю победителем. И тебе, сын мой, тебе обязан я этим. — Старик с любовью провел слабеющею рукою по шелковистым волосам Тотилы. — Ты спас и Валерию. И тебе, да, тебе поручаю я и спасение Италии. Ты — герой, достойный спасти даже эту страну. Ты можешь это, ты сделаешь это, — и твоей наградой будет мое любимое дитя.
— Валерий! Отец!
— Пусть она будет твоей! Но клянись, — и, собрав последние силы, старик выпрямился и взглянул прямо в глаза Тотиле, — клянись мне душою Валерии, что она не прежде будет твоею, чем Италия будет свободна, и ни одна пядь священной земли ее не будет занята византийцами.
— Клянусь! — с воодушевлением вскричал Тотила. — Клянусь душой Валерии!
— Благодарю, благодарю, сын мой. Теперь я могу умереть спокойно. Передай ей мое благословение и скажи, что я поручил ее тебе, — ее и Италию.
Он склонил голову на свой щит, скрестил руки на груди — и умер. Долго молча смотрел на него Тотила. Но вот взошло солнце, ярко осветило и море, и скалы. Тотила пробудился от задумчивости.
— Клянусь душой Валерии, — тихо, с глубоким чувством повторил он, подняв руку. И в этой клятве нашел он силу и утешение, и спокойно распорядился перенести труп Валерия на судно, чтобы отвезти его в семейную гробницу, в Неаполь.
Глава VIII
Между тем Теодагад понемногу отправился от своего поражения при объявлении войны. «Пусть приходит Велизарий, — думал он. — Я изо всех сил буду стараться, чтобы он не встретил в Италии никакого сопротивления. Юстиниан, конечно, узнает это и наверно выполнит если не весь договор, то большую часть его».
Он так и действовал: выслал все войска из южной и средней Италии на самые далекие окраины. Вот почему Велизарий не встретил никакого сопротивления. Особенно ободрился он с тех пор, как к нему возвратилась Готелинда. Она была гораздо умнее и сильнее его и всегда поддерживала его.
После умерщвления Амаласвинты, Готелинда, спасаясь от ярости народа, скрылась в крепость Ферерти. Но вскоре к ней явился Витихис и убедил ее возвратиться в Равенну. Дело ее, заявил он, будет разбираться в народном собрании, и до его решения он ручается за ее безопасность. Готелинда знала, что на ручательство Витихиса положиться можно, и возвратилась во дворец. Она была очень рада тому, что дело будет рассматриваться в народном собрании. «Никто, кроме меня, не видел, как она умерла. А без доказательств меня не могут осудить», — думала она. Уверенность ее в хорошем исходе усиливалась еще более оттого, что все влиятельные сторонники Амалов и враги ее были удалены с войсками на далекие окраины, между тем как друзья ее все должны были явиться на собрание.
Приближался день, в который назначено было собрание, и король с женою отправились в Рим, около которого на открытом поле, называемом Регетой, обыкновенно происходило народное собрание.
Утром, в день их приезда, в комнату короля вдруг неожиданно вошел Цетег.
— Ради Бога, Цетег, — в испуге вскричал Теодагад, — какое несчастие приносишь ты?
— Я пришел сообщить тебе то, что сам только что узнал: Велизарий высадился.
— Наконец-то! — с радостью вскричала Готелинда.
— Не торжествуй, — заметил ей префект. — Теперь ты погибла.
— Погибла? Напротив, спасена! — вскричала радостно королева.
— Ошибаешься: Велизарий издал манифест, в котором объявил, что пришел наказать убийцу Амаласвинты, и назначил большую награду тому, кто доставит вас ему живыми или мертвыми.
— Невозможно! — вскричала Готелинда. Теодагад тоже побледнел.
— Притом готы скоро узнают, чья измена дала врагам возможность без сопротивления овладеть страною, и я, как префект Рима, получил приказ захватить вас и передать Велизарию. Но что в мне том, будете ли вы жить или умрете, — я согласен дать вам возможность бежать под одним условием: ты выдашь мне, Теодагад, твой договор с Сильверием. Молчи!.. не лги, я знаю, что вы заключили условие. Где этот документ?
— Бери его, теперь он все равно не имеет силы.
Получив документ, префект вышел.
— Что теперь делать? — спросила Готелинда, говоря скорее сама с собою, чем с мужем.
— Как, что делать? Конечно, скорее бежать! Единственное спасение наше в бегстве!
— Куда же ты хочешь бежать?
— Прежде всего в Равенну, чтобы захватить там королевские сокровища. А оттуда, я думаю, лучше всего к франкам, жаль, очень жаль только, что приходится бросить спрятанные здесь сокровища. Много, много миллионов золотых! Но что же делать, жизнь важнее денег!
— Как! — спросила Готелинда, — у тебя здесь спрятаны сокровища? Где же?
— О, в надежном месте: в катакомбах. Мне и самому понадобилось бы несколько часов, чтобы найти их. Вот почему я и бросаю их.
И он вышел из комнаты. Готелинда же осталась: она увидела возможность борьбы, сопротивления.
«Деньги — власть, — думала она, — а только во власти — жизнь». И она решила остаться и овладеть спрятанными сокровищами.
Веселую картину осветило на следующее утро солнце, поднявшееся над полем Регетой. Много тысяч готских воинов стекалось сюда со всех концов своего обширного государства на «тинг» — на народное собрание.
Эти собрания издревле были лучшими праздниками народа. В языческие времена на них совершались большие жертвоприношения за весь народ. Здесь же устраивались базары, военные игры. Вместе с тем тут решались важнейшие дела: избирались и низвергались короли, решались вопросы о войне и мире, об отношениях к соседям. Здесь же судились и важнейшие преступники.
На этот раз собрание было особенно многочисленно, так как должны были решаться очень важные вопросы: о войне с Византией и об убийстве Амаласвинты. Уже с восходом солнца вся площадь была в движении, и с каждым часом толпа увеличивалась. По всем дорогам сюда стекались готы — пешком, верхом, в телегах, экипажах. Здесь встречались друзья и братья по оружию, которые не виделись в течении долгих лет.
Странное, пестрое зрелище представляла эта толпа. Рядом со знатным готом в шелковой одежде, который жил в богатых городах Италии, в роскошных дворцах, и перенял утонченные нравы высшего круга римлян, стоял громадного роста грубый гот-крестьянин, хижина которого приютилась где-нибудь среди дубовых лесов далекого Марга или среди сосен быстрого Эна, где он зачастую боролся с волком, шкура которого и теперь покрывала его широкие плечи. Дальше стояли группы суровых воинов, закаленных в непрерывных битвах на далеких северных границах с дикими свевами. И тут же рядом миролюбивые пастухи из Дакии, которые, не имея ни хижин, ни полей, кочевали по лугам совершенно так, как делали это тысячи лет назад их предки, явившиеся сюда из Азии. Тут же стоял богатый гот, который научился в Риме или Равенне искусству вести торговлю и теперь получал много тысяч прибыли, и рядом — бедный пастух, который пас тощих коз на тощих лугах и устроил себе хижину рядом с берлогой медведя.
Но, как ни различна была судьба этих тысяч, отцы которых, по призыву Теодориха спустились в Италию с запада, — все же они еще чувствовали себя братьями, сынами одного народа: были все говорили одним языком, у всех светлые глаза, золотистые локоны, у всех кипело одно чувство в груди: «Как победители, стоим мы на этой земле, которую отцы наши завоевали у вельхов, и которую мы будем защищать до последней минуты жизни».