том, что города один за другим добровольно сдавались Велизарию. Вскоре во власти готов не оставалось ни одного города до самого Рима. Войско готов требовало битвы у ворот Рима. Некоторое время Витихис и сам думал об этом, тем более, что Рим, благодаря заботам префекта, был прекрасно укреплен. Но вскоре он увидел, что и Рима готы не смогут удержать, потому что, как только явится Велизарий, население Рима — больше ста тысяч прекрасно вооруженных и обученных воинов — перейдет на сторону врага.
И Витихис решил оставить Рим и отступить в крепкую и надежную Равенну, стянуть туда силы готов и потом с большим войском двинуться на врага.
Это решение было большой жертвой, потому что ему было бы гораздо приятнее вступить в бой, чем отступать перед врагом царства. Притом что подумает народ, эти готы, так презирающие врага? И послушают ли они еще его? Потому что германский король должен был больше советовать и убеждать, чем приказывать. Часто бывали случаи, когда готы принуждали своих королей вступать в битву.
Занятый этими мыслями, сидел Витихис в своей палатке в Регете, как вдруг вошел Тейя.
— А, это ты, Тейя. Ну, что же?
— Оба мертвы, — ответил он.
— Как? Ты убил обоих? — спросил Витихис.
— Нет, я не убиваю женщин, — ответил Тейя. — Теодагада я догнал и убил. А Готелинда спустилась в катакомбы за сокровищами, спрятанными там. Факел ее потух, и она заблудилась в бесчисленных коридорах. Через пять дней ее нашли. Но от ужаса и голода она сошла а ума. Когда ее вывели на воздух, она умерла.
Тут в палатку вбежали Тотила, Гильдебранд, Гильдебад и еще некоторые готы.
— Бунт! — закричали они.
— Что случилось? — спросил Витихис.
— Граф Арагад восстал против тебя. Тотчас после избрания он отправился во Флоренцию, где властвует его старший брат, герцог Гунтарис. В доме его живет Матасвинта, в качестве ли его пленницы или жены Арагада — неизвестно. Но братья провозгласили ее королевой и начали сзывать на защиту этой «королевской лилии», как они называют ее, своих многочисленных приверженцев. Все сторонники Амалов также присоединились к ним. Кроме того они наняли многочисленные войска гепидов и аваров и теперь собираются идти к Равенне.
— О, Витихис, — с гневом вскричал Гильдебад, — дай мне отряд в три тысячи и пошли во Флоренцию. Я скоро привезу тебе эту «королеву готов» вместе с ее защитниками в одной клетке.
— Дело очень серьезно, — озабоченно сказал Гильдебранд: — впереди — стотысячное войско Велизария, позади — коварный Рим. Наши войска далеко, и ко всему этому еще междоусобная война в самом сердце государства!
— Теперь уже нам не остается выбора, — спокойно сказал Витихис. — Теперь мы должны отступить.
— Как? — с негодованием вскричал Гильдебад. — Отступить?
— Да, мы не должны оставлять врага за спиной. Завтра же утром мы отступим к Риму и потом дальше — к Флоренции Равенне. Восстание должно быть погашено прежде, чем оно разгорится.
— Как? — ты отступаешь перед Велизарием? — негодовал великан Гильдебад.
— Только для того, чтобы вернее поразить его, Гильдебад.
— Нет! — вскричал Гильдебад. — Этого ты не посмеешь сделать!
Витихис спокойно подошел к нему и положил руку ему на плечо.
— Я твой король, — сказал он. — Ты сам избрал меня. Громче других звучал голос: «Да здравствует король Витихис!» Ты знаешь, — и Господь знает, — что я не стремился к этой короне. Вы сами надели мне ее на голову: возьмите же ее теперь, если вы мне не доверяете. Но, пока я король, — вы должны верить и повиноваться мне, иначе мы все погибнем.
— Ты прав, — опустив голову, ответил Гильдебад. — прости, я постараюсь загладить свою вину в битве.
— Теперь отправляйтесь к своим отрядам и распорядитесь снять лагерь. Завтра утром мы отступаем. А ты, Тотила, поедешь в Галлию к королю франков с важным поручением…
Вечером в тот день, когда войска готов вступили в Рим, в комнате Цетега собралось несколько молодых римлян.
— Так это список слепых приверженцев Сильверия? — спросил он.
— Да, — ответил Люций Лициний. — Но это была большая жертва, префект: вместо того, чтобы сражаться, я все время должен был выслеживать этих попов.
— Терпение, дети мои. Мы должны иметь своих врагов в руках. Скоро…
В эту минуту слуга доложил, что какой-то воин-гот желает видеть префекта.
— Впусти его, — сказал Цетег.
Через минуту молодой человек в шляпе и плаще готов бросился на грудь Цетегу.
— Юлий! — холодно отступая, вскричал Цетег. — Ты смотришь совсем варваром! Как попал ты в Рим?
— Я сопровождаю Валерию под защитой готов. Мы прямо из дымящегося Неаполя.
— А, так ты сражался там со своим златокудрым другом против Италии? Для римлянина прекрасно, — не правда ли, друзья? — обратился он к молодежи.
— Нет, отец, я не сражался и не буду сражаться в этой несчастной войне. Горе тем, кто возбудил ее!
Префект смерил его холодным взглядом.
— Горе, что подобный отступник — мой Юлий! Вот, римляне, смотрите на римлянина, в котором нет жажды свободы, нет ненависти к варварам.
— Где же те римляне, о которых ты говоришь? — пожимая плечами, спокойно ответил Юлий. — Разве римляне поднялись, чтобы разбить свои оковы? С готами сражается Юстиниан, а не мы. Горе народу, которого освобождает тиран!
В глубине души Цетег был согласен с Юлием, но не хотел высказать это при посторонних.
— Мне надо самому поговорить с этим философом, — обратился он к молодым людям. — Уведомьте меня, если святоши затеют что-нибудь.
Все вышли.
— Отец, — с чувством сказал Юлий, когда остался с префектом. — Я пришел сюда, чтобы вырвать тебя из этого душного воздуха, из этого мира лжи и коварства. Прошу тебя, друг, отец: едем со мною в Галлию.
— Недурно, — улыбнулся префект. — Бросить Италию, когда освободитель ее уже здесь! Знай, что эту войну, которую ты проклинаешь, вызвал я.
— А кто прекратит ее? Кто освободит нас от этих освободителей? — спросил Юлий.
— Я же, — спокойно и величественно ответил Цетег. — И ты, мой сын, должен помочь мне в этом. Да, Юлий, твой воспитатель, которого ты так холодно порицаешь, лелеет мечту, которой посвятил себя. Даруй последнюю радость моей одинокой жизни: будь моим товарищем в этой борьбе и наследником моей победы. Дело идет о Риме, о свободе, могуществе! Юноша, неужели эти слова не трогают тебя? Подумай, — все с большей горячностью продолжал он, — подумай: готы и византийцы, — я их ненавижу, как и ты, — погубят друг друга, и на развалинах их могущества поднимется Италия, Рим, в прежнем блеске. Повелитель Рима снова будет властвовать над востоком и западом, восстанет новое всемирное государство, более великое, чем древнее.
— И повелителем этого государства будет Цетег, — прервал Юлий.
— Да, Цетег, а после него Юлий Монтан. Юноша, ты — не человек, если тебя не прельщает подобная цель.
— Цель высока, как звезды, но путь к ней не прямой, — ответил Юлий. — Если бы этот путь был прям, — клянусь, я боролся бы рядом с тобой. Действуй открыто: созови римскую молодежь, веди их в битву против варваров, против тиранов, — и я стану подле тебя.
— Глупец, да разве же ты не видишь, что так повести дело невозможно! — вскричал Цетег.
— Поэтому и недостижима твоя цель. Отец, позволь мне говорить прямо, я для этого и пришел. О если бы мне удалось отозвать тебя с этого пути лжи и хитрости, который может привести только к гибели! Ведь все, что было ужасного в это последнее время, — смерть Аталариха, Камиллы, Амаласвинты, высадка византийцев — все это люди связывает с твоим именем. Скажи мне прямо, правда ли это?
— Мальчишка! Ты вздумал исповедовать меня? Неужели ты думаешь, что мировая история создается из роз и лилий? Великие дела требуют иногда крупных жертв, и только мелкие людишки считают их преступлениями.
— Нет! — вскричал Юлий. — Будь проклята цель, к которой ведут преступления! Наши дороги расходятся.
— Юлий, не уходи! Ты отталкиваешь то, что не предлагалось еще ни одному смертному! Будь мне сыном, ради которого я буду бороться и которому мог бы оставить наследство моей жизни.
— Нет, это наследство обросло ложью, залито кровью. Никогда не приму его. Я ухожу чтобы твой образ не омрачился еще более в моих глазах. Но об одном молю тебя: когда наступит день, — а он наверно наступит, — когда тебе опротивеет вся эта ложь и даже сама цель, требующая ее, позови тогда меня. Я возвращусь, где бы я ни был, и освобожу тебя от этой власти дьявола хотя бы ценою своей жизни.
Легкая усмешка появилась на губах префекта. Он подумал: «Юлий все еще любит меня. Хорошо пусть уходит. Я сам кончу дело и тогда позову его. Посмотрим, сможет ли он отказаться от трона мирового государства?» Но громко он сказал:
— Хорошо. Я позову тебя, когда ты мне понадобишься. Прощай!
И холодным движением руки он отпустил его.
Но когда дверь закрылась за юношей, холодный префект вынул из потайного ящика своего стола маленький медальон и долго-долго смотрел на него. Он поднес было его даже к губам, но вдруг насмешливая улыбка появилась на его лице. «Стыдись, префект!» сказал он сам себе и снова спрятал медальон. В медальоне был портрет: женская головка, и Юлий был очень похож на нее.
Когда совсем стемнело, в кабинет префекта снова вошел раб и доложил, что готский воин хочет видеть его.
— Введи, — ответил префект и спрятал кинжал у себя на груди.
Вошел мужчина высокого роста. Голова его была скрыта под капюшоном. Когда он отбросил его, Цетег в изумлении вскричал:
— Король готов, что привело тебя ко мне?
— Тише, — ответил Витихис. — Никто не должен знать о нашем свидания. Ты знаешь, что мои войска сегодня вошли в Рим. Завтра я выведу их из города.
— Стены Рима прочны, — спокойно ответил префект, становясь внимательным.
— Стены, — да, но не римляне. Я не имею желания очутиться между Велизарием и римлянами. Но я пришел не для того, чтобы жаловаться и укорять. Я хочу прямо и открыто сделать тебе предложение для нашего общего блага.