Но вот однажды Гильдебранду донесли, что крепкий замок Цезена, стоявший среди леса на вершине крутой скалы, неподалеку от их лагеря, занят отрядом Велизария. Гильдебранд давно уже с неудовольствием смотрел, как мелкие отряды врага проникали таким путем все дальше вглубь страны, и теперь решил выступить против них. Взяв с собою тысячу воинов, он ночью отправился к замку. Чтобы подойти незамеченным, он велел солдатам обвязать копыта лошадей соломой. Действительно, нападение было вполне успешно: византийцы бросились бежать врассыпную в лес, где готы, окружившие скалу, перебили почти всех. Только небольшой группе удалось добраться до мостика, переброшенного через речку, протекавшую у основания скалы. Готы бросились за этой группой, но у мостика их задержал один из беглецов, судя по богатству вооружения — их начальник.
Этот высокий, стройный и, как казалось, молодой человек, — лицо его было закрыто спущенным забралом, — сражался, как лев, прикрывая бегство своих. Он убил уже четырех готов.
В эту минуту подъехал Гильдебранд. Видя, как неравна битва, он крикнул одинокому воину: — Сдайся, храбрец! Я ручаюсь тебе за твою жизнь!
Римлянин вздрогнул, с минуту как будто раздумывал и взглянул на старика, но затем с новой яростью бросился вперед и убил еще одного гота. Готы в ужасе немного подались назад. Но старый Гильдебранд бросился на него с криком:
— Вперед! Теперь нет ему милости! Берите копья!
А сам бросил в него свой каменный топор, — он один только и имел еще это древнее оружие. Храбрец получил удар в голову и, точно сраженный молнией, упал.
Два гота подскочили и сняли с головы шлем.
— Да, это не римлянин, — вскричали они. — И не византиец. Смотри, Гильдебранд, золотистые локоны. Это гот!
Гильдебранд подошел и вздрогнул.
— Факелов сюда! Свету! — вскричал он и, всмотревшись в лицо воина, медленно поднялся. — Да, это гот, — мрачно сказал он и затем прибавил с ледяным спокойствием. — И я, я убил его! — Но рука его, державшая поднятый топор, сильно дрожала.
— Нет, — вскричал вдруг гот. — Он не умер, а только оглушен: вот он открывает глаза.
— Он жив? — с ужасом спросил Гильдебранд. — Тогда горе и ему, и мне!.. Но нет, сами боги готов отдают его в мою власть. Привяжи его, Алигерн, к своей лошади, да покрепче! Если он убежит, ты ответишь своей головою. Теперь домой!
— Что приготовить для пленника? — спросил Алигерн старика, когда они приехали в лагерь.
— На ночь связку соломы, а к утру виселицу, — ответил он и отправился в палатку Витихиса сообщить об успехе нападения.
— В числе пленных есть один гот-перебежчик, — яростно закончил он свое донесение. — Он должен быть повешен завтра же.
— Как это печально! — со вздохом сказал король.
— Да, но необходимо. Я созову на завтра военный суд. Ты будешь председательствовать?
— Нет, пусть мое место займет Гильдебад.
— Нет, — сказал старик. — Я — военачальник, пока ты не выходишь из палатки. И право председательства принадлежит мне.
Витихис взглянул на него.
— У тебя такой сердитый, холодный вид. Что, это старый враг твоего рода?
— Нет, — ответил Гильдебранд.
— Как его зовут?
— Как и меня — Гильдебранд.
— Слушай, старик, ты, кажется, ненавидишь этого Гильдебранда! Суди его, но остерегайся чрезмерной строгости. Не забывай, что я охотно помилую его.
— Благо готов требует его смерти, — ответил старик, — и он умрет.
Глава IX
Рано утром на следующий день пленник с покрытым лицом был выведен на луг, где собрались военачальник и большинство готов.
— Слушай, — сказал пленник сопровождавшему его воину Алигерну. — Старый Гильдебранд будет на суде?
— Да, он главный судья.
— Ну, так окажи мне услугу. Он мог бы избавить меня и еще более мой род — слышишь? — от позора виселицы. Он мог бы тайно прислать мне оружие.
Гот пошел искать Гильдебранда, который готовился открыть суд. Суд был крайне прост. Прочли закон. Позвали свидетелей, заявивших, где был взят пленник, и велели привести самого пленника. В эту минуту Алигерн шепнул Гильдебранду его поручение.
— Нет, — ответил тот. — Род позорится его поступками, а не наказанием.
В эту минуту ввели пленного.
— Откройте ему лицо. Это Гильдебранд, сын Гильдегиса.
Раздался общий крик удивления и испуга.
— Это его родной внук!
— Старик, ты не должен судить его! Ты жесток к собственной плоти и крови! — вскричал Гильдебад.
— Нет, только справедлив, — ответил старик.
— Несчастный Витихис! — прошептал Тейя. Гильдебад же вскочил и опрометью бросился к лагерю.
— Что можешь ты сказать в свою защиту, сын Гильдегиса? — спросил Гильдебранд.
Молодой человек выступил вперед. Лицо его разгорелось, но не от стыда, а от гнева. Ни малейшего следа страха не виднелось в прекрасных чертах его лица.
Толпа, знавшая уже, как геройски он сражался, смотрела на него с видимым сочувствием.
Сверкающими глазами окинул он ряд готов и остановил их на Гильдебранде.
— Я не признаю этого суда! — гордо заявил он. — Ваши законы меня не касаются! Я — римлянин, не гот! Отец мой умер до моего рождения, а мать — благородная Клелия — была римлянка. На этого варвара-старика я никогда не смотрел, как на родственника. Я одинаково презирал и его любовь. Он заставил мою мать дать мне его имя. Но как только я смог, я отбросил его: Меня зовут Флав Клелий. Все друзья мои — римляне. Я думаю, как римлянин, и живу, как римлянин. Все друзья мои пошли за Цетегом и Велизарием, мог ли я оставаться? Убейте меня, вы можете сделать это и сделаете. Но сознайтесь, что это — не исполнение приговора суда, а простое убийство. Вы не судите гота, а убиваете римлянина.
Молча, со смешанными чувствами, слушала эту речь толпа. Наконец поднялся Гильдебранд. Глаза его сверкали, как молния, руки дрожали.
— Несчастный, — вскричал он. — Ты же саги сознаешься, что ты сын гота, следовательно, и сам ты гот. А если считаешь себя римлянином, то уже за одно это достоин смерти. Сайоны, ведите его на виселицу!
Сайоны тотчас отвели его к огромному дереву и повесили там. В эту минуту послышался топот скачущих лошадей. Ехало несколько всадников с развевающимся королевским знаменем, впереди были Витихис и Гильдебад.
— Остановитесь! — издали кричал Витихис. — Пощадите внука Гильдебранда! Милость! Милость!
— Слишком поздно, король! — громко закричал ему Гильдебранд. — Изменник уже мертв. И так будет с каждым, кто забудет свой народ. Прежде всего, король Витихис, следует думать о государстве, а потом уж о жене, сыновьях, внуках.
Витихис, понял, что теперь старик еще настойчивее будет требовать жертвы и от него. И с тяжелым сознанием, что теперь еще труднее будет сопротивляться ему, поехал обратно.
Действительно, в тот же день вечером Гильдебранд вошел в палатку короля вместе с Тейей. Витихис взглянул на старика и понял, что тот твердо решился какою бы то ни было ценою настоять на своем требовании.
С минуту все молчали. Наконец старик сказал:
— Раутгунда, мне придется сурово говорить с твоим мужем. Тебе будет это тяжело. Выйди лучше.
Раутгунда встала, но не для того, чтобы уйти. Выражение глубокого горя и любви к мужу придали особое благородство ее красивому лицу. Не отнимая правой руки своей из руки мужа, она положила левую на его плечо.
— Говори, Гильдебранд. Я, его жена, готова нести половину тяготы. Говори, потому что я ведь и так знаю все, — твердо и спокойно сказала Раутгунда. — Да, мой Витихис, я все знаю. Вчера я проходила через лагерь. У костра сидели воины и в темноте не узнали меня. Они бранили тебя и превозносили этого старика. Я остановилась и услышала все, чего он от тебя требует.
— И ты ничего не сказала мне? — вскричал Витихис.
— К чему? Ведь я знаю, что ты не оттолкнешь свою жену ни ради короны, ни ради красавицы-девушки. Кто же может разлучить нас? Пусть старик грозит: я знаю, что ни одна звезда не держится крепче на небе, чем я в сердце моего мужа.
— Ее уверенность подействовала на старика. Он наморщил лоб.
— Витихис, — сказал он, ты знаешь, что без Равенны мы погибли, а Равенна откроет тебе свои ворота, только если ты женишься на Матасвинте. Желаешь ты этого или нет?
Витихис вскочил.
— Да, враги наши правы: мы действительно варвары. Вот перед этим бесчувственным стариком стоит женщина, у которой только что убили ее единственного ребенка, а он при ней же предлагает ее мужу жениться на другой! Нет, никогда!
— Час назад представители всех войск шли к тебе, чтобы принудить тебя исполнить мое требование. Я едва удержал их, — сказал старик.
— Пусть приходят! Они могут взять у меня только корону, но не жену.
— Кто носит корону, тот не принадлежит уже себе, а своему народу.
— Вот, — Витихис схватил корону и положил ее перед Гильдебрандом, — вот я еще раз, в последний уже, отдаю ее вам. Я никогда не добивался ее. Вы все это знаете. Берите ее — пусть, кто хочет, женится на Матасвинте и будет королем.
— Нет, ты знаешь, что это приведет нас к гибели. Только тебя одного все партии согласны признать королем. Если же ты откажешься, явится сразу несколько королей, начнутся междоусобия, и Велизарий шутя уничтожит нас. Хочешь ты этого?.. Раутгунда, ты королева этого народа. Слушай, что я расскажу тебе об одной королеве готов в древние, языческие времена, голод и заразные болезни тяготели над народом. Их мечи не побеждали. Боги прогневались на готов. Тогда Свангильда обратилась к лесам и волнам моря, и они прошептали в ответ на ее вопрос, как спасти народ: «Если умрет Свангильда, готы будут жить. Если будет жить Свангильда, то умрет ее народ». И Свангильда не возвратилась более домой. Она поблагодарила богов и бросилась в море. Но, конечно, это было еще в языческие времена.
— Я люблю свой народ, — ответила тронутая Раутгунда, — и с тех пор, как от Атальвина мне осталась только прядь волос, я думаю, что пожертвовала бы жизнью для своего народа. Умереть — да, я согласна. Но жить и знать, что сердце этого человека принадлежит другой, — нет!