Так раздумывал Мишель, сидя на камне; его сабля упала на землю и лежала поперёк ружья; над ним летали ласточки и куропатки с одной расщелины стены, покрытой зеленью, на другую. В развалинах стояли лагерем солдаты — те же самые, что стреляли в Араратском ущелье. Пасущиеся лошади сдвигали ногами камни, перебегая от кустарников к кустарникам, растущим у колонн и разрушившихся стен. Верблюды пережёвывали пищу: одни — лёжа, другие — стоя, со сложенной надвое и связанной одной ногой. Красная сбруя, наборной работы ружейные приклады, медные кобуры, одеяла и бурнусы — всё это представляло беспорядочную кучу, отливавшую разными красками на тёмном фоне влажных плит. Солдаты развели огонь между большими булыжниками и котлами, висевшими под козлами из толстых палок, соединённых наверху. На четырёх главных углах Мишель поставил часовых верхами, для предупреждения при каждом приближении, и с той стороны, где вид не был закрыт никакими возвышенностями, можно было заметить на горизонте неподвижный силуэт одного из наездников.
Наступил вечер. Слуга принёс Мишелю его ужин: миску с пилавом, в которой кусочки мяса плавали в рисовом соусе. Мишель к нему не прикоснулся и ударом сапога опрокинул миску на траву. После нескольких минут раздумья он встал и направился к биваку. Там, вокруг огня, сидело около двадцати человек, истреблявших с беззаботным смехом содержимое в их громадной суповой чашке.
Мишель подал свисток, чтобы они замолчали. Ему надо было сообщить им несколько распоряжений.
— Вот и ночь, — сказал он, — надо хорошо следить. Не вероятно, чтобы отряд Мари́ Пёти путешествовал в темноте, но с наступлением зари наблюдайте за окрестностями. Добыча будет хороша для всех. Так как у этой распутницы есть разведчики, то останавливайте всех, кто бы ни проезжал, и приводите в мою главную квартиру.
Он удалился; все принялись за трапезу и опять развеселились.
Мишель мрачный и скучный блуждал среди развалин. Позади отдалённых гор поднялась луна, и фиолетовый пар покрыл угрюмую равнину. Серебристый отблеск сиял на углах старых камней, покрытых мхом, в развалившихся арках и раскрытых портиках. Воровской шорох ящериц и крыс заставлял дрожать сухие листья. Мишель слышал, как под его ногами хрустели камни, которые звучно ударялись с побелевшими от времени костями.
Солдаты закутались в свои серые одеяла и растянулись пред огнём, пламя которого отбрасывало на разрушившиеся стены красный отблеск пожара. Иногда на крик совы отвечало лошадиное ржанье и наполняло этот угрюмый пейзаж продолжительным стоном, который разносился эхом в соседних лесах.
Внезапно со стороны, где сторожил один из часовых, раздался выстрел. Грохот раскатился, как гром. Тотчас же все часовые были на ногах с ружьями в руках. Мишель прибежал на бивак.
— Что такое? — воскликнул он осторожным голосом.
Можно было ожидать всяких неожиданностей. Одни хотели бежать к сторожевому посту, чтобы разузнать, другие считали более осторожным окружить себя баррикадами и занять позицию позади развалин, чтобы находиться в более выгодном положении на случай нападения.
— Подождите, — приказал Мишель, — пусть каждый возьмёт свои заряды.
Несколько солдат вышли на передовой пост, чтобы исследовать горизонт. Вскоре были слышны их смех и песни, как будто они совершенно успокоились. Они почти тотчас же вернулись в сопровождении часовых, видя одетого в чёрную рясу иезуита, со связанными руками; позади старый солдат вёл под уздцы осёдланное животное пленника, раненное в лопатку.
— Это монах! Это монах!
И посыпались шутки.
— Что ты делаешь здесь в такой час?
— Он шёл служить обедню лягушкам, — говорили одни.
— Он искал Вифлеемскую звезду, — говорили другие.
— Он идёт собирать подаяния у колдуний развалин.
— Надень ему на голову его капюшон, а то он зачихает.
Отец Монье — так как это был он — не сморгнул глазом. Его бледное лицо было спокойно, а скрещённые руки он спрятал в широких рукавах.
Мишель привёл монаха к своей палатке и принялся его рассматривать при свете дымившихся факелов, которые держали солдаты воткнутыми на остриях своих штыков. Он приказал:
— Обезоружьте его; это какой-нибудь шпион.
Солдаты принялись за свою обязанность обыскивать пленного. Они у него ничего не нашли, кроме чёток, нескольких медалей, бумаг и немного денег.
— Он бросил своё оружие в тот момент,. когда его хотели захватить, — сказал Мишель. — Дайте эти бумаги.
И, принимаясь за допрос, он прибавил, обращаясь к заключённому:
— Бесполезно притворяться долее. Это тщетное переодевание не обманет нас. Откуда ты едешь и что ты здесь делаешь?
— Я еду из монастыря на озере Урми, — ответил степенно св. отец, — и отправляюсь в Испагань.
— По какому делу?
— Чтобы служить на пользу моему Богу и моему королю.
— Объяснись.
— До сих пор моя миссия — тайна, и я могу ей повредить, обнаружив её.
— Славное извинение! Эй, вы свяжите-ка мне хорошенько этого человека, пока я буду просматривать эти негодные бумажонки.
При свете факелов Мишель перелистал бумаги. Это были рекомендательные письма ко всем общинам, находящимся на его пути, послания вавилонского епископа и путеводитель до соседнего города, Али-Абада, где находилась в тот момент Мари́ с своей охраной.
— Ах! — сказал Мишель с недоброй улыбкой, — вот что обнаруживается. Так ты следуешь из Али-Абада и, по всей вероятности, так спешишь тёмной ночью, чтобы полюбоваться природой. Не служит ли данное тебе поручение скорее для разведки пути, чтобы проводить путешественников, которых, без сомнения, ты оставил позади?
— Я никого не знаю в Али-Абаде, исключая преподобного настоятеля капуцинов.
— Твоё переодевание заставляет тебя так отвечать. Полно, довольно ломаться. Я всё угадываю. Ты только что покинул Мари́ Пёти́ и предшествуешь ей.
— Мой брат, вы говорите истину.
— А! Ты признаешься в этом и насмехаешься? Ты рассчитываешь наверняка, любезный.
Он велел раздвинуться окружавшим пленника стражникам, желая поговорить с этим человеком, которого, быть может, ему удастся обольстить, и надеясь выведать у него кое-какие полезные сведения.
— Эй, вы удалитесь и наблюдайте за выходами. Наш малый основательно связан; я хочу поговорить с ним наедине.
Огонь потухал пред палаткой, освещённой смутным красным отблеском. Звёзды испещряли небесный свод, будто дорожка из драгоценных камней, рассыпавшихся на тёмном бархатном ковре. Луна, как бы отделившись от фона, будто качалась в пространстве. Сквозь тёмную зубчатую преграду развалин проникнувший пучок лучей отбрасывал стальной отблеск, осветивший бледное лицо св. отца, походившего при этой романической обстановке на привидение Франциска Ассизского.
Св. отец, неподвижный и бесстрастный, остался стоять перед Мишелем, который допрашивал его.
— У тебя есть простой способ спасти себя, если ты этого хочешь, мой дворянчик: дай мне необходимые сведения о Мари́ Пёти́, и, может быть, нам заблагорассудится помиловать тебя.
— Я вполне готов, мой брат, и не сделаю для этого никаких затруднений.
— В добрый час! Скажи мне, как велик состав её охраны и в особенности когда она рассчитывает проехать здесь?
— Я этого не знаю, мой брат.
Мишель поднялся, покраснев от гнева, и ответил:
— Я тебе не брат, а ты не монах; итак, оставь твои шутки: не время для них. Ты знаешь, о чём я тебя спрашиваю, потому что ты разведываешь путь.
Отец Монье простёр к небу обе руки, закованные в кандалы, что произвело стук железа, и произнёс:
— Клянусь небом, что не знаю того, о чём вы меня спрашиваете, и вы — мой брат во Христе, служба которому занимает каждую минуту моей жизни.
— Довольно, лицемер! Ты лжёшь, и я тебе всажу пулю в лоб.
Он вытащил из-за пояса пистолет. Иезуит не шевельнулся, и Мишеля поразила эта дерзость. Впрочем, он не имел желания уничтожить человека, от которого надеялся добыть драгоценные сведения. Он смягчился.
— Полно, не бахвалься! Это бесполезная храбрость. В этой пустыне ты — в моей власти, и у тебя нет другого исхода, как повиноваться мне и говорить. В котором часу пройдёт отряд Мари́ Пёти́?
— Я не знаю.
— Неужели! Может быть, ты также намереваешься утверждать, что ты не имеешь никакого отношения к ней и если путешествуешь ночью по полям, то для своего удовольствия.
— Перестаньте насмехаться, мой брат. Я — не шпион. Я — воин на службе Христа и сражаюсь ради него; я не служу Мари́ Пёти и не ненавижу её; интересы Бога требуют, чтобы это несчастное, потерянное создание не довело до доброго конца миссии, которую она захватила в свои руки, и я ей предшествую.
Мишель разразился хохотом:
— А! Ей-богу, это забавно, мой дворянин! Так, нас трое в игре, как видно?
— Я вас не понимаю.
— Однако это ясно! Мари́ Пёти́ намеревается пробраться посланницей к Великому Софи, ты говоришь, что опередишь её, а я утверждаю, что ни тот, ни другой из вас обоих не достигнет этого, так как это посольство не касается никого другого, кроме меня. Так, значит, полная игра; это скачка с препятствиями, и три соискателя принадлежат к трём различным орденам: религиозному, женскому и гражданскому.
— Вы не доверенное ли лицо, как я предполагаю, его превосходительства французского посланника в Константинополе?
— А, так о нас говорят у вас в монастырях? Боже мой! Да, я также соискатель, и, клянусь тебе, не ничтожный. Признайся, что тебе не везёт счастье, так как ты попал в когти именно твоего соперника. Вот твоя миссия и окончена; считай себя счастливым, что я помиловал тебе жизнь.
— Моя душа предвидела все опасности, и, отправляясь, я сказал, как древний поэт: omnia praecepi atque animo mecum ante peregi. Мне казалось, Бог не хотел, чтобы этот случай возвеличить Его имя и Францию на Востоке находился в недостойных руках. Ему же угодно иначе. Да будет воля Его. Пусть появятся пред Великим Софи от имени французского короля распутная женщина или убийца: в том или другом выборе Бог имеет свои тайные предначертания и обернёт во зло, что было посеяно во зле.