вшим одной рукой горло дракона, а другой размахивавшим топором с выражением исступления на энергичном лице, красоту которого увеличивало ожерелье из редких жемчугов. Площадка возвышения была окружена искусно сработанными толстыми перилами, над которыми возвышался целый ряд маленьких, из чистой бронзы статуэток, изображавших хорошеньких женщин в покрывалах. Посреди площадки бил фонтан в звездообразном водоёме, поддерживая приятную прохладу пред августейшим величеством. Шах сидел в глубине на толстых, богато вышитых подушках, впереди высокого, закруглённого и с вычурными рисунками щита, покрытого эмалью с позолотой и пронизанного всякого оттенка стёклами, обрамлявшими солнце из настоящих алмазов. Пол площадки был покрыт кашемирским ковром, из богатой и тонкой ткани, по какой ступала Атосса, царица мидян; трон же был убран шёлковой материей, вышитой жемчугами. Свет, проникавший через стёкла, отливался на тысячах драгоценных камней.
На этом троне восседал шах в белой шёлковой одежде, вышитой драгоценными камнями. Его стан обвивало в два ряда ожерелье из крупных, как маслины, жемчугов, запястья были украшены драгоценными камнями, редкими по величине и цене; чёрную барашковую шапку украшал султанчик из алмазов, дрожавших среди трёх перьев цапли. Портупея, широкая сабля и кинжал были также украшены драгоценными камнями.
Это изобилие драгоценностей — отличительная черта жизни Востока, где неустойчивость состояния и бессовестная алчность людей побуждают каждого складывать свои богатства в небольшого объёма ларце или глиняном кувшине. Отсюда столько восточных историй о зарытых и найденных сокровищах, как, например, о торговце старой обувью.
Однажды жена какого-то торговца старой обувью полоскала бельё в ручье и увидела, что течение было чем-то загромождено. Её муж спустился в воду, чтобы очистить со дна землю и освободить ложе ручья. Но он заметил, что препятствием послужили два больших кувшина, наполненных золотыми монетами и там застрявших. Супруги с тех пор разбогатели. Но деньги не влекут за собою счастья, и эта чета беспрестанно оспаривала друг у друга право на обладание ими. Жена настаивала, что сокровище принадлежало ей, так как она первая увидела его, муж же не хотел об этом и слышать; тогда она решилась ему отомстить и с этой целью отправилась жаловаться судье. Мужу отрубили саблей голову за то, что он похитил добро государя, так как право наследовать имущество неизвестного хозяина принадлежало Великому Софи.
Эта сказка доказывает, что богатство не есть счастье.
Шах был страшно богат, и убранство тронного зала было достойно его.
Шах Гуссейн появился в таком ослепительном блеске, как его нарисовал Корнелий Лебрен во время своего проезда через Испагань: одна его рука упиралась в бедро, в другой он держал скипетр; его талия была стянута широким кашемировым поясом с бахромою, богатая кривая сабля висела на портупее из кожи, украшенной наборной работой из драгоценных камней; просторная шуба, подбитая горностаем, распахивалась на одежде из шёлковой ткани с разводами; широкий тюрбан украшал его голову; на его лице выражался ум и мягкость; его лоб был открытый, борода чёрная, курчавая, короткая и подрезанная четырёхугольником; нос прямой, несколько толстый внизу, тубы чувственные, а глаза блестящие.
Как бог в античной трагедии среди облаков, нарисованных на каменной стене ceraunoscopeion, Гуссейн казался величественным и внушительным, вроде изображения божества на земле. Его тело выступало из подушек и тканей среди священного сияния и пёстрого ореола; это было волшебное видение, пред которым каждый пал бы ниц в почтительном ужасе.
Курильницы с благовониями вносили в светлый, белый зал тёплую и томную атмосферу. Пред ступенями трона стояли главные вельможи в пёстрых одеждах с широкими рукавами, в богатых шёлковых поясах, в парчовых плащах, отороченных соболями. Судьи и советники короля, призванные на торжественное заседание, сидели в самых богатых одеждах; все государственные сановники были размещены по чинам на трёх возвышениях. Над троном расстилался бархатный балдахин; две передние стойки, поддерживающие его, оканчивались золотыми шарами. Августейшую особу шаха охраняли двенадцать молодых, белых евнухов, самых красивых во дворце.
В это утро шах присутствовал при совершении правосудия над турецким узником, закованным в цепи. В грязной юбке, его туловище было обнажено, цвет кожи жёлтый, волосы обриты, взор испуган; он трясся всем телом, и от страха дряблые мускулы его рук и груди подпрыгивали.
В этот момент церемониймейстер, преклоняя колени и падая ниц, вскарабкался на возвышение трона, простираясь по полу.
— Что такое? — спросил шах.
Государственный сановник, прикасаясь лбом к полу, объяснил, что управитель дворцом привёл к двери молодого француза, которому поручено известить о прибытии французского посольства и попросить аудиенции у шаха. Шаху было известно, что должно прибыть посольство, и он приказал допустить просителя. Позади вводителя появился Жак, племянник покойного Фабра, в блестящем мундире французского дворянина, в шляпе с перьями, в вышитых чулках, в лакированных башмаках на красных каблуках, в василькового цвета кафтане, с бантом из лент цвета увядших листьев на чашке тонкой шпаги. Он проделал пред троном обычные приветствия и объяснил через переводчика цель своего прихода, которая состояла в просьбе попросить аудиенции для сына посланника французского короля^ Пьера Фабра, и посланницы французских принцесс Мари́ Пёти. Он кратко объяснил о многочисленных опасностях и всякого рода препятствиях, которые задерживали их движение в продолжение целого года, с тех пор как они покинули Константинополь, и поздравлял себя, что наконец мог достигнуть подножия трона наимогущественнейшего из восточных монархов, с которым Франция будет счастлива заключить союз.
Шах ответил дружеской улыбкой и подал Жаку знак сесть. За отсутствием стульев он был принуждён сесть, как другие, на корточки; это было для Жака тем более неудобно, что ему были известны персидские приличия, а согласно им неприлично выставлять кончики ног и показывать последние; надо садиться так, чтобы их скрыть: этого требовал этикет.
Между тем шах, не думая более о Жаке, принялся за своё дело и приказал объяснить себе обстоятельства,. при которых захватили этого турка в Персидском государстве.
Всё это время Жак с любопытством смотрел вокруг себя и восхищался чужеземной роскошью, счастливый, что наконец добился желательного успеха, столько раз подвергавшегося опасности. От Эривани всё шло согласно их желанию, и Жак во время правосудия над турком умственно проделал вторично это приятное путешествие по Персии, грозного и недоступного государя которой он видел теперь пред собой.
Путь от Эривани до Испагани был длинный, но они встретили повсюду наилучший приём, и теперь, впрочем, со времени обращения на путь святости Мишеля и его удаления вместе с отцом Монье, безопасность, благодаря которой они отдыхали, сократила им путь после стольких опасностей и насильственных отлагательств.
Они смело проезжали через посады и деревни, и незначительного приключения в пути им было достаточно для препровождения времени. Робэн записывал любопытные замечания относительно нравов этой необычайной страны-цветника, красные оттенки которого напоминали иногда кровяные пятна. Однажды вечером на границе одного города он увидел своих персидских собратьев за работой, позабавившей его. Они с криками носили вокруг одного дома большую чашу, наполненную плодами и цветами.
— Что это означает? — спросил он у переводчика.
— Они вызывают болезнь из жилища, — ответил переводчик. — В доме есть больной, и, чтобы отвлечь болезнь, надо её обольстить, предложив ей плодов; тогда она покинет жертву и, как муха, устремится на эту чашу, которая её очаровывает и задерживает.
— Вот так новая медицина, — сказал Робэн, качая головой, — может быть, она так же благоразумна, как и моя, и даже здоровее, чем моя? Не надо, чтобы доктор Гекэ услышал меня.
И он продолжал путь, покачивая головою.
Пока великий шах с гневным взором слушал доклад судьи относительно турецкого узника, Жак думал о перипетиях в их пути и переживал их. Жак с виду казался внимательным, но продолжал обозрение своих воспоминаний: о переходах под открытым небом, об остановках в развалинах и о ночах, наводнённых москитами. Когда они куда-нибудь приезжали, то слуги, прежде чем войти, стояли на пороге, смотрели на небо, бормоча молитву и хлопая три раза в ладоши.
— Что ты там делаешь? — спросил однажды Альвейр у своего переводчика, которого он застал в таком положении.
— Господин, теперь ты можешь войти и спать под этой крышей; я произнёс молитву против ужаления скорпионов.
Пока Жак думал обо всём этом, последовавшая суета напомнила ему о настоящем положении. В большом тронном зале доклад был окончен, и шах подал знак. Двое придворных слуг поднесли ему два медных чеканных блюда; на каждом из них лежал широкий ятаган; их рукоятка и ножны были покрыты золотой отделкой. Шах встал, взял саблю одну после другой, вытащил оружие из ножен, попробовал пальцем остриё и, выбрав одно из них, медленно направился с спокойным олимпийским величием к узнику, от страха упавшему на колени. Он приказал ему встать, и в то время, когда несчастный с трудом выпрямил своё туловище, шпага описала круг и опустилась на плечо турка; его отрубленная голова отлетела на колени сановника, сидевшего недалеко оттуда. Жак побледнел от ужаса. Это зрелище было страшно. Сановник взял за волосы окровавленную голову; её глаза и губы ещё делали рефлексивные движения. Он поставил её пред собою, как бюст, и кровь, вытекавшая из вен, окрасила ковёр, тогда как тело откинулось к одному из столбов трона. Рабы тотчас же убрали эти ужасные останки. Шах бесстрастно вытер об один из отворотов своей шубы покрасневшее остриё клинка; распространился острый запах крови и мёртвого тела; благовононосцы подали новые курильницы. Шах направился к слуге, принёсшему второй ятаган; дрожь беспокойства и тревоги пробежала по присутствующим.