еступлением; я оправдываю себя, когда думаю о Жаке — добром, великодушном, сдержанном, который так похож на моего Жана.
— Полно, — сказала нежно Флориза, опускаясь перед ней на корточки и обнимая её, ты хорошо видишь, что любишь его. Тогда зачем же делать его несчастным?
Мари́ подняла глаза к небу, пожимая плечами, и сказала:
— Кто знает?
В это время все вернулись. Завтрак был довольно весел. Говорили о большом празднике шатира, назначенном на другой день и на который их пригласили в императорскую ложу.
Выйдя из-за стола, Мари́ удалилась одна с маленьким Пьером подышать чистым воздухом в парке. Она принялась читать, растянувшись в длинном кресле пред зелёной, цветущей рощицей, освежаемой водоёмом с падающими струями воды. Жак знал, что Флориза должна была с ней говорить. Он тотчас же догнал её, и Мари́, улыбаясь, сказала:
— Полно, большой ребёнок, садитесь.
— Как вы себя чувствуете? Вам, по-видимому, лучше, значит, вы больше не больны, потому что любезны; вы снова естественны.
— Благодарю.
— Полноте, не шутите со мною как с ничего незначащим вздыхателем, которым играют. Вы мне даёте досадную роль.
— Образумьтесь, мой друг, — сказала Мари́ строже, кладя свою руку на его, — я придаю вашему расположению важность, какой оно заслуживает, и я была бы истинно и глубоко огорчена, если бы я его лишилась.
— Предположение немыслимое, по крайней мере пока я жив. Я вас так люблю...
Он покрыл поцелуями руку Мари́; она не отнимала её.
— Что же вы ничего не отвечаете? — спросил он.
— Что же мне сказать вам?
— Вот как! Когда объясняешься с людьми, которых любишь, так желательно знать, не сердишь ли их.
— Объяснения всегда льстят женщине; вы меня не рассердили.
— Вот и всё? Полно, мы не понимаем друг друга. Я вас безумно люблю, до потери смысла, и вижу вас всегда спокойной, улыбающейся; вы отвечаете вежливым расположением на моё жгучее пламя; у вас голова и сердце одинаково свободны и голова господствует над сердцем.
— Так теперь вы со мною спорите? Вы — оригинал.
— А вы — бесчувственная, жестокая!
— Что же вам надо, требовательный друг?
— Я вам сказал, как я вас люблю, — ответил он, приближаясь к ней, — но не могу ли я узнать в свою очередь ваши чувства относительно меня?
Мари́ не ответила, но она не сопротивлялась, когда Жак охватил рукой её стан и страстно поцеловал её в губы. Тогда она поднялась улыбающаяся, смотря на Жака влажными от радости и счастья глазами, и мило сказала ему:
— Вы теперь убедились?
Жак стоял перед ней на коленях.
— О, ещё не уходите, обожаемая Мари́, дайте мне опьяниться вашим голосом и видом и излечить этой минутой опьянения мои страдания в продолжение долгих месяцев.
Мари́ улыбнулась и пожала ему с любовью руку.
Они отправились разыскивать маленького Пьера, игравшего позади кустов. Жак взял его на руки и расцеловал. Он распростился, и Мари́, сказала ему, посылая потихоньку поцелуй:
— Возвращайтесь скорее.
Она была счастлива. Играя с мальчиком, она спросила его:
— Ты очень любишь твоего двоюродного брата Жака?
— О, да, он милый.
Она была рада этой общности любви и сказала:
— Был бы ты доволен, имея его отцом?
Маленький попрыгун, потирая руки, сказал:
— Двоюродный брат Жак нас больше не покинет? Какое счастье, мамочка!
Эта радость принесла облегчение Мари́, видевшей в детском излиянии самое непорочное одобрение принятому ею решению.
Последующее затем время было как бы брачной помолвкой, в честь которой шахом были бессознательно предложены празднества. Мари́, становившаяся всё красивее и в хорошем настроении, весело вела дела посольства. Теперь она вложила в эту задачу всё своё сердце и благодаря этому замедлила посвятить себя любви, чтобы окончить с политикой.
Таким образом, посольство его величества Людовика XIV должно было окончиться одновременно торговым трактатом и тройной свадьбой: Жака, Альвейра и доктора Робэна. Свадьбы были назначены на другой день торжественной аудиенции, и настоятель монастыря капуцинов имел честь всё приготовить для них. Рабочие начали украшать церковь.
На другой день, когда Жак и Мари́ решили свой брак, было назначено празднество в честь шатира, на которое они были приглашены. Даваемое шахом такого рода празднество представляло большое торжество. Шатир был придворный слуга, в одно и то же время гонец и танцор. В Персии танцуют только слуги и распутные женщины, поэтому один персиянин, увидев в Версале танцующего Людовика XIV, сказал: «Это — хороший шатир».
Такого рода люди, согласно своему положению, хорошие бегуны, и когда один из них чувствуют себя достаточно подготовленным, то может добиться случая участвовать на королевских бегах. Если он выигрывает приз, то получает значительные подарки и почётные милости. Игра состоит в том, что надо сделать тридцать шесть миль в двенадцать часов от заката до восхода солнца. Тот, кто одержит победу, делается главою своей касты.
В это утро весь город был оживлён. Пред большими воротами дворца воздвигли палатку длиною восемьдесят футов и покрытую алой тканью, натянутой и приподнятой на золочёных столбах, оканчивающихся золотыми шарами, откуда свешивались лошадиные хвосты. Толстые ковры покрывали пол возвышения, украшенный парчовыми подушками. На мачтах висели гроздьями пояса с погремушками, вроде тех, какие носят скороходы. Подальше устроен был буфет, переполненный ценными вазами и предметами, украшенными драгоценными каменьями. Около двадцати золотых чаш вмещали в себе марципаны, сухое и жидкое варенье и цветы.
По краям стояли придверники и отряд телохранителей; палатку отделяли от толпы белые слоны, поставленные как ограда. Эти слоны были разукрашены золотыми цепями и сбруей из чистого серебра. Принадлежавший шаху слон был совершенно приготовлен для поездки. На его спине находились столь обширные носилки, что можно было в них растянуться во весь рост.
Среди животных, находившихся вокруг возвышения шаха, были также охотничьи звери: львы, ящеры, пантеры, за которыми следила вооружённая стража в парадной одежде. Эта ограда была усилена низкими тележками, запряжёнными белыми волами, стадом белых буйволов в сбруе, быками, баранами и прочими животными с амулетами на шее.
Стены, выходившие на улицы, по которым следовал шатир, были также разукрашены светлою тканью и оружием; земля была опрыскана благовониями и усыпана цветами; на всём пути виднелись мачты и флаги. Вдоль дороги на возвышенных местах зрители были распределены по отделам: здесь — индейцы, там — армяне в прекрасных нарядах, далее — гебры и отдельно — евреи.
При оглушительных барабанных звуках Великий Софи вышел из дворца, сверкая драгоценными каменьями и сопровождаемый всем двором. Он спустился с возвышения, чтобы оказать честь Мари́ Пёти́ и принять её; предложив ей руку, он посадил её с правой стороны от себя. Сиденья второго ряда были приготовлены для её свиты: племянника, Альвейра и других. Маленькому Пьеру была приготовлена подушка у ног самого шаха.
Вокруг французской миссии заняли места все высшие сановники и приглашённые, представители всех христианских миссий и управители крупных европейских товариществ.
Шатир, которому предстояло бежать в честь Мари́ Пёти́, был красивый двадцатилетний мужчина, кавказец, по имени Сиди-Бал.
Раздались звуки цимбалов. Было четыре часа утра. Воздух был чистый, согретый лучами солнца, ещё стоявшего низко.
Устроитель бегов велел расступиться толпе, и шатир подошёл, чтобы, согласно обычаю, приветствовать своего повелителя.
Последовал взмах платка, и, улыбаясь, бегун пустился, припрыгивая, чтобы перевести дух.
Шатир остался победителем, и шах сказал ему громко: — Я тебя делаю главою шатиров и даю калаат.
Калаатом называется подарок и равняется пятидесяти тысячам франков. Народ радостно восклицал и восхвалял шаха.
Шатир получил подарки от всех сановников, которым это великодушие предписывала благосклонность шаха к нему.
Среди любезностей, которыми обменивались посредством переводчика шах и Мари́ относительно великолепного празднества, французская посланница по временам забывала о своей миссии и кидала на Жака долгие взгляды.
На другой день была назначена торжественная аудиенция у шаха.
С девяти часов утра многочисленная толпа переполнила местность, прилегавшую к дворцу, где жила Мари́. Все увидели, как к нему подъехал церемониймейстер в сопровождении тридцати гвардейцев его величества и многочисленных скороходов, слуг и прочих дворцовых чинов двора. Он явился за посланницей и её свитой. Гвардейцы были в свободных красных мантиях с такими же тюрбанами; на некоторых были чёрные барашковые шапки, украшенные белыми перьями, алмазными султанами и серебряными бляхами. Кроме того, шах оказал честь Мари́ Пёти́, послав ей из своих конюшен превосходного иноходца, в богатой сбруе из красной кожи, вышитой золотом.
Мари́ Пёти́ заняла почётное место, отведённое ей в этом торжественном шествии. Её окружали друзья верхами; позади неё следовали повозки с подарками персидскому шаху от короля Франции.
Она въехала во дворец через Посланнические ворота, открывавшиеся в великолепный сад, по которому вела широкая дорожка, засаженная направо и налево чинарами. Согласно обычаю, все лошади государственной конюшни были приведены и привязаны золотыми цепями к богатым яслям. Они были в роскошной упряжи, а на сёдлах красовались арабески наборной работы из драгоценных камней. Блестящие ряды самых красивых лошадей в свете, украшенных самыми редкими чудесами, представляли приятное зрелище. Вокруг них конюхи не преминули, как это всегда делалось, разложить на толстых коврах всю конюшенную утварь из чистого золота, считая и гвозди с молотками.
Шах, окружённый всеми придворными, ожидал посольство в большом зале своей сокровищницы, находившейся в конце дорожки. Зал с куполом заключал ослепительные богатства, полученные королём в подарок от других государей. Повсюду — на стенах, в углублениях стен и на коврах — было изобилие художественных произведений, в странном беспорядке, напоминавшем базар. Там были богатое оружие, лезвия дамасской стали, ружья, украшенные драгоценными камнями, сложные часы, столы, мебель, фарфор, предметы всякого происхождения — из Германии, Италии, Китая, драгоценное собрание рубинов, бирюзы, ножны из кораллов, кубки из сердолика, хрусталя, агата, яшмы, зеркала в золотых рамах, ящики, полные запястий и драгоценностей, ларцы с золотыми вещами, с эмалью и кожами редких животных: это был самый странный и чудный музей.