Мари́ приблизилась одна и приветствовала шаха по-французски. Её друзья сделали то же. Шах через переводчика сказал ей любезность относительно успеха её продолжительного предприятия и очарования французских женщин, о которых он судил по ней. Мари́ мило ответила на эти лестные любезности. Шах долго расспрашивал её о её родине, короле, форме правления, положении Франции в Европе и расстоянии, отделявшем её от Персии. Он думал, как и все восточные люди его времени, что Европа маленький остров на Чёрном море, откуда приезжают к ним за всем, что есть самое прекрасное. Он, казалось, удивился, узнав, что англичане не первый народ Запада, и был счастлив, что их победные сношения, распространённые по Азии, были нередко чистым воображением. Он выразил желание войти в сношения с таким блестящим королём, как Людовик Великий.
Мари́ велела переводчику ответить, что это желание и её короля, а как залог дружбы она привезла подарки. По-видимому, они очень понравились его величеству, который долго их рассматривал со всеми признаками живого удовольствия.
Тогда посланница вручила через маленького Фабра пергамент, заключавший в себе статьи торгового договора, предложенного Людовиком XIV, чтобы добиться льгот для французских купцов, которые с своими товарами явятся в Персию для основания там своих торговых домов. Шах, благосклонно улыбаясь, выслушал его содержание и объявил, что это ему совершенно подходит, но что, однако, он рассмотрит его подробнее в совете своих министров, прежде чем иметь возможность передать ей через короткое время официальное утверждение для вручения его двоюродному брату, королю Франции. Разговаривая, он с улыбкой посматривал на толстого врача Робэна, который с бесконечным трудом старался придать себе приличную осанку, то есть сидеть на пятках, не показывая кончика своих ног, как должно делать в хорошем обществе. Он смеялся, видя, как врач запыхался и вздыхал, и объявил, что разрешает ему не стесняться и сесть, как ему удобно; это было знаком большой благосклонности.
Шах беседовал с Мари́ и её спутниками более получаса, обращаясь к каждому с любезным словом и спрашивая у Пьера, любит ли он охоту; он подарил ему свой нож, украшенный драгоценными каменьями; он также спросил Жака и Альвейра, нравится ли им Персия, и расспрашивал о вооружении французских солдат; Флоризе он сказал, что своей свежестью она превосходит скипидарное дерево его парка, и своей любезностью показал всем, что союз с Францией ему вполне подходит.
Когда аудиенция была окончена, то он предложил прогуляться по садам, и весь двор был поражён таким редким поступком шаха и его необычайной приветливостью. Шах и его свита таким образом сопровождали Мари́ до беседки Тамерлана, где самые красивые из юных грузин дворца подавали под звуки таинственной, невидимой музыки сласти, варенье, кофе, чай и трубки.
Шах втянул в себя клубы табачного дыма и предложил свой кальян Мари́; большей чести он не мог оказать ей. Она вдохнула из кальяна голубоватый дымок, и ей казалось, что в его лёгких облачках она на секунду увидела своё прошедшее: игорный дом в улице Мазарини, Константинополь, ловушку Арарата, бледное лицо Фабра — все опасности и драматические перипетии своего путешествия. Но воспоминания обо всём внезапно исчезли, как и сам дым, в лучезарной радости этого прекрасного дня, в светлой надежде будущего, озарённого любовью, в восхитительном ожидании того светлого завтра, которое её отдаст дорогому Жаку, — во всём этом ослепительном апофеозе, приготовленном для неё, как ореол её торжества.