– Жди меня здесь! – распорядилась Мага, уже открывавшая с бесконечными предосторожностями маленькую дверь, которая связывала кабинет со спальней.
Мать Лукреции вошла в эту дверь, оставив ее полуприкрытой, и на мгновение остановилась. Она поискала на груди миниатюрный флакон и медленно, недрогнувшей рукой, откупорила его.
Она приблизилась к кровати бесшумно, скорее скользя, чем ступая.
– Одна капля… только одна капля на твоих губах, и ты погибнешь, Лукреция… Агония будет страшной… Завтра папская семья облачится в траур… Завтра душа старого греховодника испытает первый удар моего отмщения.
При свете ночника она увидела Лукрецию. Та спала, и улыбка играла на ее губах. Одна рука свешивалась с постели, тогда как другая поддерживала голову, обрамленную волной распущенных волос… Она была изумительно хороша.
«Дочка!» – подумала Мага.
Застыв в неподвижности, она молчаливо созерцала Лукрецию. Молодая женщина шевельнулась, вздохнула, произнесла несколько невразумительных слов, и ее улыбка расплылась еще шире… Когда Лукреция снова погрузилась в глубокий сон, Мага едва слышно приблизилась к постели.
«Ей что-то снится, – подумала колдунья. – Ей привиделось что-то хорошее, потому что у нее счастливая улыбка… Когда-то… там… я зашла ночью в ее комнату и наклонилась над ее колыбелькой… Так же, как сейчас… Тогда случалось порой, что она пробуждалась… Она протягивала ко мне свои ручки, смеялась и говорила: “Добрый вечер, мамочка”. А теперь я пришла, чтобы ее убить!..»
Колдунья наклонилась, почти коснувшись лица Лукреции. Странная галлюцинация наплыла на нее. И в ее изъязвленной душе совершилось чудо. Она увидела Лукрецию, свою дочь, совсем маленькой – такой, какой она качала дочку в своих материнских руках… О, лучезарная мощь таинственной и нежной природы!
И бедная старуха заплакала горючими слезами. Машинально она закрыла флакон и спрятала его в пояс… И ни одной капли яда не упало на губы спящей Лукреции… Только слеза.
Эта теплая, соленая капля заставила спящую вздрогнуть… Еще секунду она боролась со сном. Потом, внезапно очнувшись, она поднесла руку к губам.
– Кто здесь? – закричала испуганная Лукреция, соскакивая с постели.
Мгновение спустя в комнату вбежали с факелами проснувшиеся слуги. Лукреция в бешенстве отдавала приказания:
– Искать!.. Всё перерыть!.. Здесь кто-то есть, я в этом уверена… Я почувствовала… здесь… на моих губах… О! Возможно, это поцелуй призрака!
Слуги искали повсюду, но никого не нашли…
Тем временем Джакомо проводил Магу до маленькой двери, через которую колдунья проникла в Веселый дворец.
– Вы довольны, синьора? – спросил он в тот момент, когда колдунья собирались уходить.
– Нет! – ответила Мага странным голосом. – Но я видела свою дочь…
Она исчезла в ночи, направляясь к одним из римских ворот. Там она дождалась рассвета. Когда ворота открылись, она решительным шагом вышла из города.
ХХ. Призраки истерии
Мы находимся в Ватикане, через два дня после ареста Рагастена.
Библиотека, любимое местопребывание Александра VI, маленькая комнатка, не имевшая ничего общего с официальной большой дворцовой библиотекой, была комнатой для раздумий, великолепно подходившей для отдыха ума и тела.
Время приближалось к восьми часам вечера. Возле открытого большого окна, из которого был виден весь Рим, тихо беседовали папа, Чезаре и Лукреция.
– Семейный совет, – перешептывались прелаты и синьоры, оказавшиеся во дворце. Что из этого получится? Какая булла? Какая война?..
Александр VI сидел в кресле, Чезаре развалился на подушках. Лукреция, лежа на ковре, блуждающим взглядом рассматривая Рим.
– Асторре уехал? – спросил папа.
– Сегодня утром, – ответил Чезаре.
– Один?..
– Нет, я послал с ним Гарконио, как вы мне и сказали. Сейчас они в пути… Но, папа, всё это мне кажется слишком долгим.
– Терпение, Чезаре. У тебя еще есть время… Перед тобою – вся жизнь… А чтобы ты стал говорить, если бы тебе оставалось жить всего несколько месяцев?
– Да черт меня побери! Я бы торопился изо всех сил… А теперь я кисну… Временами я прямо-таки тоскую по битвам… Я мечтаю о конных атаках. Я вижу огромные человеческие массы, которые рассекают мои всадники, точно так же, как железо разрубает плоть… Это красивая музыка, отец, шум сражения. А наслаждение разрушением! Наслаждение сталью, поражающей грудь или спину… Брызги мозга, разлетающиеся под сильным ударом, черные пятна крови, в которые погружаются конские копыта… Я мечтаю обо всем этом… Я скучаю, не убивая.
Чезаре излагал свои ужасные мысли тихо и спокойно, не повышая голоса, и тем страшнее они казались слушателям. Однако глаза его налились кровью, словно Чезаре уже совершал привидевшиеся ему подвиги.
Отец смотрел на сына с любопытством и восхищением.
«Какой великолепный тигр!» – думал он.
Лукреция ничего не говорила. Она рассеянно глядела вдаль, словно рассматривая нечто, видимое только ей и обитавшее в глубине ее души.
– Словом, отец, – продолжил Чезаре, – чем раньше, тем лучше. С этой проблемой надо покончить поскорее. Не решив ее, мы никогда не сможем установить власть над всей Италией. Да… да… Как можно раньше. Надо захватить это змеиное гнездо Монтефорте.
– Время наступит только тогда, – возразил папа, – когда я получу сведения о графе Альма. Ты вечно ввязываешься в потасовки, тогда как я должен убедиться в успехе нашего дела… Впрочем, я собираюсь отъехать, чтобы понаблюдать за кампанией.
– Как, отец? Вы хотите отправиться в Монтефорте?
– Нет, я собираюсь остановиться гораздо ближе, в Тиволи. Оттуда я смогу наблюдать и за Римом, и за Монтефорте. Мне будет близко и до тебя, ведущего военные действия, и до Лукреции, решающей дипломатические вопросы… Кстати, Лукреция, надо предупредить Магу из Гетто, что один человек хочет нанести ей визит, тот самый, кому она обещала некое зелье.
– Маги нет в Риме, – небрежно бросила Лукреция.
Папа даже подскочил в своем кресле и нахмурил брови.
– Она в Тиволи, – добавила Лукреция.
– В Тиволи! – ужаснулся старый Борджиа. – Можно подумать, что эта проклятая колдунья угадывает мои намерения… Я ведь хотел приказать ей отправиться туда… Но что ей делать в Тиволи?
– Без сомнения, поклониться своей предшественнице, античной колдунье. Она, видимо, живет в одной из пещер, примыкающих к храму Сивиллы.
– Я знаю это место… Пока все идет хорошо, дети мои.
– Для вас двоих, – надув губы, заметила Лукреция. – Чезаре уедет сражаться в Монтефорте, где сможет искупать своего коня в потоках крови, что, несомненно, вызовет привязанность юной и чистой Беатриче…
Под колким взглядом сестры Чезаре побледнел от бешенства.
– Любит она меня или нет, – прорычал он, – но будет моей!
– А вы, отец, – продолжала Лукреция, – вы отправляетесь в отрадное место, в Тиволи… Вы хотите вволю насладиться великолепными сельскими пейзажами, которые предстанут перед вашими глазами. К тому же ваше восхищение будет куда непосредственней, когда кто-то поможет вам любоваться природой. Я хочу уточнить, что вас там ждет девственница Форнарина. Она, без сомнения, жаждет ласк, которыми вы хотите наградить ее.
Теперь и папа вздрогнул при упоминании имени Форнарины, как это только что случилось с Чезаре, услышав имя Примаверы. А Лукреция не унималась:
– И только я остаюсь скучать здесь.
– Ты будешь разыгрывать своего дорогого супруга, – сказал Чезаре.
– Герцог ди Бишелье![18] Горемыка!.. Да стоит ли он того, чтобы я занималась таким ничтожеством!
– Ты найдешь себе развлечений!
Лукреция пожала плечами.
– Кстати, о развлечениях, – вмешался папа. – У наших римлян будет возможность повеселиться. Надеюсь, это развлечение им понравится…
– Ты говоришь о казни шевалье де Рагастена? – спросил Чезаре.
Теперь пришел черед Лукреции вздрогнуть при упоминании дорогого имени.
– И когда же ему отрубят голову? – хладнокровно спросила она.
– Послезавтра на восходе солнца, сестра. Придешь посмотреть?
– Обязательно.
– Храбрый шевалье!.. Самое большое удовольствие я испытаю, когда увижу его в львиной яме.
Так Чезаре называл камеру с рептилиями. Он продолжал:
– Завтра утром его туда опустят. Я хочу при этом присутствовать, чтобы от всей души посочувствовать этому достойному другу… Тысяча чертей! Я буду наблюдать за ним в веселой и многочисленной компании. Сегодня я отправил в окрестности города двенадцать лучших охотников. У меня будет великолепная коллекция ужей, гадюк, жаб… Мне кажется, я уже представляю шевалье…
Чезаре захохотал, поскрипывая зубами. Это была жуткая картина. Внезапно он уперся локтем в колено, а лоб его сложился в складку.
«Он любит Примаверу! – размышлял он. – И кто знает, не любит ли она его. О! Если это так, то я хотел бы придумать какую-либо бесконечную муку… Ах! Посмотрим на этого… негодяя!»
Он сдерживал свой гнев, сжимая кулаки. Он боялся, как бы его не увидели Лукреция, папа. К счастью, они его не видели.
Папа в мечтах уже был в Тиволи. Он блуждал в тенистых аллеях своей виллы, сжимал в объятиях девственницу, которую он выбрал для утешения своей старости. А Лукреция, уставив неподвижный взгляд в пустоту, не шевелилась и предавалась мечтаниям:
«О! Какое неиспытанное наслаждение! Спуститься в ад к узнику в час, когда его душа агонизирует в страхе перед близкой смертью!.. Отдаться ему посреди цепей… Насладиться его любовью, удесятеренной ужасом… Умирать в его поцелуях, в его цепях… Сделать так, чтобы крик ужаса, который он издаст, оказавшись в клетке с животной мерзостью, объединился с криком страсти, исторгнутым вместе с моим поцелуем… Вот это наслаждение!.. Да, такое ощущение я хочу испытать!..»
Так трое собеседников, предавались каждый своим мечтам, забывая о других. Около часа прошло в молчании. Придя в себя, они посмотрели друг на друга; все были очень бледны, но это никого не удивило.