— Что у тебя болит, Леночка?
Девочка снова открыла глаза, но посиневшие веки омертвело сползли.
— Горлушко.
Прибежала Катя.
— Доктор уехал в деревню к больному, — сообщила она, преодолевая слезы.
Гурьян безнадежно смотрел то на дочь, то на Варвару.
— Дайте мне чайную ложку и поднимите ребенка, — решительно сказала Татьяна Александровна.
Ленка жалобно застонала. Темноволосая ее головка упала на грудь матери.
— Подержите, — обратилась Вандаловская к растерявшемуся Гурьяну.
Ленка захрипела, захлебнулась, судорожно обхватила ручонками шею отца.
Вандаловская стряхнула липкую слюну в таз и, морщась, вытерла ложку.
— Желтые налеты… Есть намек на дифтерит, — сказала она. — Нужен немедленно доктор. Катюша, садитесь на машину, а вы, Гурьян Минеич, бегите в аптеку.
Она наскоро набросала записку, заботливо помогла Варваре уложить больную. Ленке обложила шейку теплым платком. Она забылась в тревожной дреме.
Пораженный случившимся, Гурьян бесцельно бегал по комнатам. Он теперь только почувствовал, как дорога ему Ленка. Заметив это, Варвара притихла. Она поняла. Снова пришла вера в него, в незыблемость семейного очага.
— Чаю бы выпили с дороги, — примиренно предложила она Вандаловской.
— Нет, спасибо. Вы положите Леночке на голову прохладный компресс и понаблюдайте. Если будет плохо, немедленно пошлите за мой.
После ухода Татьяны Александровны Варвара опустилась на стул. В ее округленных провалившихся глазах Гурьян увидел боль матери, бессилие отживающей женщины и раскаяние перед ним за оскорбительный поступок. Он зажал ладонями виски и прошел в кабинет. Здесь долго и тупо глядел в окно. Перед затуманенными глазами плыли волнистые сопки тайги. Директору вспомнился зимний день, когда Кармалюк привел его на Улентуй. Гурьян не любил раздумий над прошлым, но они наплывали, как весенние воды, как сменяющиеся дни и ночи. И опять пришли черные мысли, что вся его совместная жизнь с Варварой была ошибкой, но теперь острее сознавал, что порвать с женой невозможно. Любовь к Ленке глубоко трогала. В ней было возвышенное неподкупное человеческое чувство. «Может быть, он сам виноват в отсталости Варвары? Разве он не мог настоять, заняться ею?»
Между темными вершинами сопок и голубеющим небом протянулась малиновая полоса отцветающей утренней зари. Солнце красным комом выкатилось из-за темных гор.
Катя с врачом вернулись к концу дня. Ленка хрипела, кусала обожженные губы. Тельце ее покрылось сине-багровыми пятнами, а на личике выступили желтые лепестки.
Пожилой толстяк доктор осмотрел больную и пригласил Гурьяна в кабинет. В беспокойных глазах доктора все прочитали безрадостный ответ.
— Скверно, — сказал он. — Можно попробовать операцию, но…
Подслушавшая Варвара дико крикнула и подстреленной куропаткой присела к полу. Катя, доктор и подоспевшая Татьяна Александровна бросились к ней.
— Ну, решайте, время дорого, — настаивал доктор, глотая дым.
Гурьян скрипнул зубами, почувствовав ожог в груди, и вздохом ответил:
— Режьте!
— Мать нужно изолировать, а вас попрошу помочь мне, — обратился к женщинам взволнованный доктор.
Гурьян подсобил одеться Варваре и под руки вывел ее из квартиры.
Когда он вернулся, посредине комнаты стоял стол, покрытый белой клеенкой. Вандаловская кипятила на спиртовке инструменты. Доктор в белом халате старательно мыл руки. При виде этих приготовлений у Гурьяна дрогнули ноги, на мгновение потемнели окружающие предметы. И он, не раз видевший поражающие удары смерти, впервые с животным страхом ощутил тлетворное дыхание ее на себе.
Он захлопнул двери кабинета; не хотел видеть и слышать мук Ленки, не хотел верить, что Ленка, для которой в тайных помыслах задумывал хорошую, непохожую на свою, жизнь, погибнет так глупо, неожиданно, и после него не останется потомства. Теперь чувствовался за плечами тяжкий груз крутых лет.
За стеной звенели инструменты, теплилась спиртовка. Наконец скрипнула кровать и вырвался глухой стон Ленки… Гурьян рванулся к двери, задел ногой стул и остановился, борясь с сердцем.
От напряжения болел мозг. Он, взявший в жизни бесчисленное множество препятствий, почувствовал полное бессилие и стоял, опустив голову против страшной двери.
В кабинет вошла Татьяна Александровна с побледневшим лицом. Она подалась назад, оробев перед взглядом Гурьяна.
— Умерла?!
— Да… Нужно подготовить мать.
Гурьян порывисто шагнул через порог. Немигающими глазами долго смотрел на вытянувшееся, синеющее тело Ленки. По щекам отца перекатывались желваки, а по ним сползали крупные слезы.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Гурьян проболел три недели. Изнуренный продолжительной бессонницей, он наконец крепко проспал целые сутки и поднялся. Не было головной боли и озноба. Только все вещи вокруг казались игрушечными, незнакомыми.
— Есть хочу, — сказал он, не узнавая своего голоса.
— Подожди, я сейчас аладьев поджарю, — захлопотала Варвара. — Ох, Гурьян! Я думала, что и ты… Ко мне все дни приходила Леночка. Придет вот так и станет в дверях, а горлушко у ней перерезано. Набоялась-то я, матушки мои.
Гурьян оделся и, пошатываясь, прошелся по комнате. Ноги еще дрожали, а голова казалась пустой. Он сел к окну, залитому солнцем. На улице звенела первая капель, пригретый снег поголубел.
Варвара накрыла плечи больного одеялом и подала свежие газеты.
— Тут што-то шибко хорошо пишут про Улентуй.
Гурьян посмотрел сводку за февраль и первую половину марта. Добыча золота против декабрьского опять повысилась. Зато запасы руды встревожили директора. «Гора» росла, и было ясно, что с открытием весенних работ ветхая бегунная фабрика не обслужит рудника и опять получится пробка.
Гурьян взял краевую газету и улыбнулся. Над шапкой подвальной статьи стояли фамилия и инициалы инженера Клыкова.
Статья была подслащена похвалами новой администрации. Автор не отрицал достижений Улентуя. Однако успех рудника он объяснил случайным нахождением богатых золотоносных жил в шахтах «Соревнование» и «Третьей». Но абзацы о дальнейшем развитии поиска директору очень не понравились. Клыков держался прежних взглядов на Улентуйские непроверенные месторождения.
Гурьян отложил газету, хотя раздражаться на статью у него не было основания.
— Старовер! — усмехнулся он.
— Кого это ты? — спросила Варвара от печи.
— Да… Иван Михайлович… упрямый, как черт…
Варвара облизала ложку и подперла бока.
— Все они хороши и одним миром мазаны. Эта антроповская вертушка совсем истаскалась с Гирланом, а на нашего брата и посмотреть по-людски не хочет. Тоже и Татьяну Александровну на такое место поставили. И опять, кто знает, хоть она и мозговита, слов нет, а женское ли это дело? И опять, кто знает, что у них на уме. По обличью тоже из таких…
— Это ничего не значит. Таких надо ценить и беречь, как глаз.
Гурьян раскаивался, что поделился с Варварой, но она заметно сдерживала себя, хотя похвалы Вандаловской и резали по сердцу. После смерти Ленки Варвара более чем когда-либо боялась потерять его, последнюю опору в жизни.
…Вечером зашел Стуков.
— Читал? — спросил он, указывая на газету.
— Просмотрел, — хмуро ответил Гурьян.
— Здорово!
— Не поймешь его…
Секретарь щелкнул замком портфеля. Он достал два письма и оглянулся на Варвару.
— Это пишу я. Надо пришить всю черную компанию во главе с Гирланом. Тут дело идет о расследовании постройки обогатительной фабрики. Пусть Степанов пошевелит мозгами. Зашились они там.
Гурьян прочитал письмо и задумался.
— Копию крайкому пошли, — посоветовал он.
— Ну, конечно! — Стуков прищурил глаза и снизил голос до шепота.
— А это вот другое.
Гурьян просматривал текст помутневшими глазами. Голова его закружилась, стала тяжелей. В бумажке сообщалось относительно Вандаловской. Указывалось, что она дочь богатого золотопромышленника и жена белого офицера. Намекалось на возможность «тонкой» связи ее с иностранным капиталом.
Гурьян позеленел.
— Это отсюда запах идет, — кивнул он на окна перебоевской квартиры.
— Ну, да. Посмотри снизу анонимку…
— Сволочи!
Кулаки Гурьяна поднялись и задрожали в воздухе.
— Это им не отломится, — сказал он.
После обеда директор, вопреки всяким предостережениям врача, сходил в контору, осмотрел растущие яруса леса и вернулся домой усталым, но в хорошем настроении. От тайги, вместе о запахами смолы, летел густоголосый шум — предвестник быстро надвигающейся весны. С шумом этим незаметно, год за годом, сжилась привычка к переходу на кипучие весенние работы. Такое время было подъемом сил, пробуждением молодости.
Разведывательные работы начались в конце апреля. Это противоречило установившимся правилам. Из треста опять летели телеграммы, указывающие, что в такое время года разведки стоят дорого, предлагалось отложить их на июнь.
Гурьян засунул пачку в портфель и сел в машину рядом с Вандаловской.
— Значит, не послушались? — усмехнулась она.
— Ерундой там занимаются. Нужно всех их приблизить к живому делу, тогда поймут…
Дорога рыхлела. Резиновые шины автомобиля разбрасывали комья посеревшего влажного снега, грузли до земли, шипели. По пробуравленным колеям набиралась мутная подснежная вода. Долина реки плешивела прогалинами, отсвечивающими сединой.
Старатели отогревали кострами старые шурфы.
— Варварский способ, — указала глазами Вандаловская.
— Да… но пока мы не можем его отбросить. — Директор заглянул в ее глаза, опьяненные весенней радостью.
— Что это вы?
— Так… Интересно жить становится. Смотрите, как наступает весна. А главное, мы беремся за Улентуй по-настоящему. — Она повернула к нему лицо. По щеке инженера ползла бороздка грязи.
— Сотрите, товарищ директор, поухаживайте за буржуйкой, — усмехнулась она. — Как я рада, что вы поднялись.