— Парусиновые! — Лена побежала чистить свои туфли зубным порошком.
— Жемчуг! — Фира тоже побежала. Перетряхивать шкатулку.
Голда никуда не побежала. Осталась сидеть на стуле у двери в темную комнату. Всегда там садилась: вроде как на минутку зашла и не собирается отвлекать хозяев от важных дел. И никакого чаю не надо! Даже не думайте!
Голда покачивала седой головой и бормотала, потрясенная стремительным развитием прогресса:
— Вейзмир! Спутник летал, Гагарин летал, утюг электрический, из химия колготки…
Наконец туфли сияют белизной, пыхая легкими порошковыми облачками при каждом шаге, жемчуг дважды обвивает шею и завязывается узлом на груди, капроновый бант трепещет, глаза блестят, щеки горят (это уже лишнее, но ничего не поделаешь). В одном окне теснятся бабушки Лиза и Века, в другом — Голда, Фира и Лена. Голда кричит Мире Наумовне, вернувшейся из похода по магазинам:
— Мира, где вы ходите? Вы опоздали на колготки!
Мира Наумовна ничего не понимает, но вместе с остальными зрителями любуется Ниной и немножко Ромкой. Он тоже нарядился в черные наглаженные брюки и белую рубашку. Дядей Борей не любуются. Просто вскользь отмечают, что дети под присмотром. За углом уже не видно, что дядя Боря подпрыгивает упругим мячиком впереди, не оглядываясь, а Нина с Ромкой бегут следом, но все равно отстают. Честно говоря, в колготках действительно жарко. Прямо все зудит и чешется. Но надо терпеть. Красота требует жертв. Еще надо прогонять Валерика, увязавшегося следом. Прогоняют и впрыгивают на подножку нарядного желто-красного трамвая. Он весело катится вверх вдоль Владимирской горки, звонко дилинькая.
Приехали! Дядя Боря спрыгивает со ступенек. Ромка чинно спускается и подает Нине руку, как взрослой. Она смущается и сваливается. Прямо коленками на брусчатку! Да еще в лужу! Ужас как больно! Но не это главное. Главное — колготки. Теперь уже бывшие.
— И что я теперь должен делать, по-вашему? Приклеить себе эти билеты на лоб? — озадаченно почесывает подбородок дядя Боря.
— Пап, мы сами доберемся. Переоденемся — и бегом назад, — деловито решает Ромка.
Хорошенькое дело: «переоденемся»! Колготок-то больше нет. И не будет уже никогда! Только не плакать. Нина быстро-быстро моргает, загоняя назад слезы. Дядя Боря устремляется к троллейбусной остановке, а Нина с Ромкой едут домой. На том же трамвае. Вниз он ползет уныло. Делает частые остановки, замирая со скрежетом. Боится чересчур разогнаться и улететь до самой Красной площади.
— Эй! Ты чего? — спрашивает Ромка. — Сейчас отмоешься, и никаких чулок не надо. Лето!
Нина заливается краской. С мальчиками о чулках говорить нельзя. И откуда он слово-то такое знает: «чулки»?
Но с другой стороны, и вправду — лето! А в колготках жарко. И тесно. И ну их совсем!
Вагон повидлы и секундных стрелочек
Пришел дядя Миша:
— Нинка! Иди, тебя к телефону.
— Кто? — насторожилась бабушка Века.
— Какой-то мальчик, — равнодушно бросил дядя Миша.
— Мальчик? Кто этот мальчик? — насторожилась бабушка Лиза.
Новости! Мальчики Нине еще не звонили. Ромка лично прибегал по десять раз в день, но это не считается.
— Из какой он семьи? — крикнула вдогонку бабушка Века, но ответа не получила. Внучка уже умчалась.
Звонил Иоська Шапиро, одноклассник.
— О, Иоська! Как ты мой номер узнал?
— Чека не дремлет, — хохотнул Иоська. — Пойдем погуляем?
— С какого перепугу?
Тоже мне, ухажер нашелся. Иоську в классе и за человека не считали. Скучная, серая личность. Безнадежный троечник и молчун. Даже по физре никаких успехов: ни отжаться, ни подтянуться, ни через козла прыгнуть. В лучшем случае на козлиную спину плюхался. Да и внешне, скажем прямо, не герой романа. Длинный, тощий, с аденоидным носом, висящим унылым крючком до мокрых губ. Вечно шмыгающий, со слезящимися круглыми глазками, помаргивающими редкими ресницами. С таким выйдешь — засмеют. Он и сам понимал свою несостоятельность, поэтому заторопился объяснить:
— Тут, понимаешь, какое дело. Аркаша с тобой хочет познакомиться.
— Какой еще Аркаша?
— Друг мой.
— А я тут при чем? Сам и целуйся со своим Аркашей.
— Да ты не думай. С ним знаешь как весело!
— Клоун, что ли? — засмеялась Нина.
— Почему сразу клоун? Он тебя увидел, когда вы с Ирками гуляли. Вот и просит: познакомь да познакомь. А мне чего? Мне нетрудно.
Интересно! Таинственный незнакомец наповал сражен ее красотой! Нина посмотрелась в круглое зеркальце на подоконнике. А что? Очень даже ничего. Вот только щеки… Круглые и опять как помидоры. И что с ними делать?
— Может, он не про меня? А про Иру? Или Иру?
— Про тебя, — успокоил Иоська. — Сказал: беленькая. А беленькая как раз ты.
Это точно. Иры черненькие. Не перепутаешь.
— Ну ладно, — нехотя протянула Нина, стараясь не обнаружить трепет, вызванный первым в жизни приглашением на настоящее свидание. Пусть даже через посредника. Пусть даже такого нудного, как Иоська Шапиро.
— Тогда выходи! — обрадовался Иоська. — Мы на углу напротив аптеки ждем.
— Уже ждете?
— Ну да. Отсюда и звоним. Из автомата.
— Ладно, — согласилась Нина. — Пока!
И побежала домой. Собираться. Умылась на всякий случай холодной водой — вдруг поможет от румянца? Не помогло… Переплетать косу некогда, немножко пригладила волосы, а то мелкие кудряшки опять выбились надо лбом. Хорошо хоть ситцевое платье с утра нагладила. Не то, которое в горошек. Оно стало коротковато — то ли ситец сел, то ли она вытянулась. А другое, любимое, в бордовых цветах и с карманчиками.
— Куда? — проявила бдительность бабушка Века.
С чего бы это? Маленькая она, что ли? Осенью тринадцать стукнет. Эх, все-таки бабушки старомодные. Они-то в женской гимназии учились и никаких мальчиков не видели. А у нас, между прочим, теперь равноправие.
— Пойду погуляю немного, — опустила глаза Нина.
— С кем? — встревожились бабушки.
— С одноклассниками, — успокоила Нина. — Не бойтесь! Я скоро.
И понеслась, спасаясь от бесконечных вопросов. Вдруг Аркаше надоест ждать и он уйдет?
— Нина! Нина!! Нина!!! Кто их родители? — кричала бабушка Века из окна, но внучка на бегу махнула рукой: потом.
На углу спохватилась и стала медленно спускаться по крутой улице, делая независимый вид. Пусть не думают, что стоит свистнуть — и она прибежит как собачка. У аптечной витрины, в которой пылились резиновые грелки и груши, переминался с ноги на ногу нескладный Иоська, а рядом с ним мечтательно созерцал облака, скрестив на груди руки, худой высокий мальчик.
— Салют! — небрежно бросила Нина.
— Знакомьтесь. Это — Нина. А это — Аркадий, — засуетился Иоська, по-честному выполняя обязанности друга.
Нина царственно кивнула (о! если б не эти проклятые щеки!), а Аркаша предложил:
— Может, по набережной прошвырнемся?
Почему бы и нет? Аркаша показался симпатичным, особенно на фоне Иоськи-недотепы. Глаза — как мытые сливы, и прическа забавная: стоит дыбом. Каждый волосок по отдельности закручен штопором. Получилась черная пушистая шапка. Жарко, наверное?
— Пошли, — согласилась Нина.
Как-то само получилось так, что она оказалась в центре, а спутники шли по бокам. Только неравномерно: Иоська плелся, спотыкался и натыкался на прохожих, а Аркаша норовил оказаться повыше. Балансировал то на бордюре, то на каменной кладке, раскинув руки, как канатоходец. Поначалу парил молча, а потом спросил:
— Мы тебя не оторвали? Чем занималась?
— Ничем таким. Читала.
— Ты чего, все лето в городе просидела? — пренебрежительно бросил Иоська.
Можно подумать, она в заточении была. Прямо дети подземелья.
— Как всегда. Нас с братом раньше всегда на лето в Киев отправляли к бабушкам. А теперь мы все время тут живем.
— Да ну, еще не хватало в этой пылище париться, — скривил мокрые губы Иоська. — Мы с Аркашей отдыхать ездили.
— Вместе?
— Не получилось. Я в Жмеринке был. А Аркаша — знаешь где? На море! — с гордостью объявил Иоська.
— Там же холера, — припомнила Нина несостоявшийся вояж Миры Наумовны.
— Какая еще холера? На всю Алушту одна холера была: я. Бабушка меня всю дорогу пичкала и кричала: «Кушай! Кушай, холера! Кушай, чтоб ты сдох! Что соседи скажут, когда ты такой худой? Скажут: Броня, какого смысла ехать на это море, чтобы вернуться как было!»
Нина захлопала в ладоши. Здорово! Иоська не обманул: Аркаша и вправду ужасно веселый. С ним не соскучишься. Только пусть не думает, что она ничего смешного не знает. Еще как знает! Хотя бы про пирата. К Жене и Лере приходили друзья и пели под гитару. Она тихонько сидела в уголке, чтобы не выгнали как маленькую, и все-все выучила. Вот и пригодилось!
— Где среди пампасов бегают бизоны,
Где над баобабами закаты, словно кровь, —
начала она с трагическим подвыванием, чтобы было ясно, что она относится к этой ерунде с иронией.
— Жил пират угрюмый в дебрях Аризоны,
Жил пират, не верящий в любовь.
Правда, совершенно непонятно, откуда в Аризоне могли взяться дебри и особенно пираты. Может, она неправильно запомнила и надо петь «Амазонки»? Дебри там точно есть, но вот пираты под вопросом. Да ладно, черт с ними!
— Но однажды утром после канонады,
После жаркой битвы возвращался он домой,
Стройная фигурка цвета шоколада
Помахала с берега рукой.
— Классно! — восхитились мальчики, и приободренная Нина благополучно дошла до того, как пират назвал прекрасную креолку птичкой на ветвях его души. А вот дальше петь не стоило, поскольку там начинались всякие ревности, поэтому одною пулей он убил обоих и ходил по берегу в тоске. Но мальчики обрадовались и усеченному варианту. Нину похвалили. Честно говоря, несколько незаслуженно. Сразу видно: воспитанные люди. И чего бабушки всполошились?