сно, что, помимо всего этого, необходимо обязательно включить в доклад и проблему, сформулированную мною как «проблема очернительства истории». Она имела самое прямое, самое непосредственное отношение к воспитанию молодых поколений.
Впрочем, до Пленума было ещё не близко. Но, помню, в связи с приближавшимся Днём учителя Московский обком партии пригласил меня выступить на собрании педагогического актива в городе Электростали. И я решил использовать эту возможность для того, чтобы поговорить об отношении к истории.
У каждого политика бывают такие моменты, когда возникает острая потребность публично высказаться по какой-то важной теме. И он ищет случая, чтобы сделать это. Выступление перед педагогической аудиторией, на мой взгляд, было весьма удачным поводом затронуть историческую тему. И я осознанно, намеренно пошёл на это, хотя не мог не понимать, что моё выступление вызовет неоднозначный резонанс.
Однако дальнейшего развития событий я предугадать не мог. Следует сказать, впрочем, что в электростальском выступлении исторической темы я коснулся кратко, намереваясь развить её шире в докладе на Пленуме ЦК. Но поскольку именно это выступление стало отправной точкой всех последующих нападок на меня, поскольку именно после него в моих отношениях с Горбачёвым пролегла трещина, видимо, целесообразно процитировать главный «исторический» тезис выступления. Итак, цитирую:
«Сейчас немало говорят о культе личности. Очень важно ответственно разобраться в причинах этого явления, а главное — создать условия, при которых подобное было бы невозможно. Это наш святой долг, наша обязанность. Партия и народ сейчас заняты этой работой, стержень которой составляет процесс демократизации жизни общества.
Но нельзя не видеть и другое. За рубежом, да и кое-кто у нас в стране пытаются опорочить весь путь строительства социализма в СССР, представить его как цепь сплошных ошибок, заслонить фактами необоснованных репрессий подвиг народа, создавшего могучую социалистическую державу… За беззакония, совершённые в тридцатые годы, должны отвечать те, кто тогда находился у власти. Из этого и надо исходить, рассказывать молодёжи о героической истории партии и страны ответственно и компетентно, что называется, дорожить истиной».
Вот, собственно, всё. Правда, я ещё «позволил» себе сказать несколько слов о том, как работал в Сибири в «период застоя». Вот они: «В то время я жил и работал в Томской и Новосибирской областях. И если бы меня спросили, как я отношусь к тому времени, то я бы ответил следующим образом: это было незабываемое время, по-настоящему большая жизнь. На просторах Западной Сибири усилиями всей страны в ту пору складывался мощный центр советской науки, формировался нефтегазовый комплекс мирового масштаба… Но это одна сторона медали. Наряду с позитивными изменениями в стране разрастались отрицательные явления, темпы развития экстенсивной экономики замедлились, получили распространение злоупотребления властью… Всё это, вместе взятое, и составляет настоящую правду, диалектическое понимание сути времени».
Сегодня, перечитывая эти строки, я, как говорится, продолжаю настаивать на таком взвешенном подходе к истории. Это подход истинно диалектический, позволяющий в полной мере учесть уроки прошлого, не приукрашивающий историю, но и не превращающий её в мусорную свалку.
В то время Горбачёв находился в очередном отпуске. Я связывался с ним по телефону два раза в неделю, информируя о текущих делах. Иногда он звонил сам. И вот во время одного из телефонных разговоров Михаил Сергеевич мимоходом сказал:
— Посылаю тебе обзор откликов на твоё выступление в Электростали.
По-моему, в тот же день, фельдсвязью, на очередном рейсовом самолёте мне прислали из Крыма несколько страничек, переведённых с разных языков. На первой странице крупно, размашисто, почти во весь лист была написана резолюция Горбачёва — вернее, не резолюция, а записка, обращённая ко мне.
Но сначала — несколько основных выдержек из того обзора. Корреспондент газеты «Таймс»: «Егор Лигачёв заявил, что переоценка сталинских лет, происходящая сейчас в Советском Союзе, не должна чернить всю историю России после 1917 года. Историческая правда состоит в том, сказал он, что партия осудила культ личности, сняла ярлык «врага» с тысяч советских людей и восстановила социалистическую законность. Тон и содержание высказываний Лигачёва отличаются от большинства появляющихся сейчас комментариев по социальным и историческим вопросам и, как представляется, подтверждают, что у Лигачёва есть серьёзные сомнения в отношении пределов и последствий реформ советского руководителя». В итоге получилось, что я — главный сталинист, препятствующий реформам Горбачёва, тянущий страну назад, в прошлое.
Далее в обзоре печати, полученном от Горбачёва, следовало сообщение корреспондента агентства Рейтер:
«Лигачёв изменил дебаты в Кремле по вопросу о стремлении Горбачёва к гласности, выступив в защиту ряда аспектов правления Леонида Брежнева, утверждают специалисты по внешним делам. Лигачёв дал поразительно иную интерпретацию брежневских лет по сравнению с той картиной инерции и застоя, которую часто рисует Горбачёв. Специалисты утверждают, что выступление Лигачёва представляется наиболее целенаправленной попыткой этого советского деятеля изобразить правление Брежнева как период не только неудач, но и успехов. Высшие должностные лица обычно повторяют руководителя Кремля Горбачёва, подчёркивая неудачи». Далее корреспондент писал:
«Высказываясь об эпохе Брежнева, Лигачёв заявил: «Национальный доход возрос вчетверо. Жизнь людей стала богаче и материально, и духовно. Был достигнут военно-стратегический паритет между США и СССР». В абзаце, который специалисты оценивают как необычайно эмоциональный, Лигачёв описал брежневские годы, которые он провёл в сибирских городах, и заявил, что не сожалеет ни об одном дне этой работы. В январе Горбачёв говорил, что правление Брежнева отмечено «пренебрежением к законам, очковтирательством, взяточничеством, поощрением приживалыцины и подхалимством». «Лигачёв явно считает, что сказано уже достаточно много и что должен быть положен предел разговорам о грязи и стагнации. Он ощущает необходимость подчеркнуть, что, как свидетельствует его собственный опыт, и в эпоху Брежнева были отличные люди», — сказал один из иностранных дипломатов».
Эти комментарии в свою очередь тоже нуждаются в комментариях. Что ж, подмечено немало верного, но и искажений хватает. Из моего выступления была выхвачена лишь положительная оценка прошлых лет, хотя я чётко и определённо говорил не только о плюсах, но и о минусах, о диалектическом подходе к истории. По сообщению западных агентств получается, что Горбачёв критикует застой, а Лигачёв оправдывает. Тут опять-таки допущено искажение самой сути моей позиции, причём вполне целенаправленное: чтобы лоб в лоб столкнуть меня с Горбачёвым. Кроме того, в ход пошёл ярлык консерватора. За что? За то, что я позволил себе покритиковать демагогов, своекорыстно использующих гласность. Но ведь последующие события, когда пышным цветом расцвёл популизм, показали, что я был совершенно прав. И, наконец, разве желание положить предел разговорам о грязи и перейти к созидательной работе предосудительно?
Мне трудно было отделаться от впечатления, что в корреспонденциях прослеживалась тенденция противопоставить нас с Горбачёвым. Ведь, кроме всего прочего, Михаил Сергеевич мог и не читать полного текста моего выступления, опубликованного в «Учительской газете». Зато, ознакомившись с зарубежными комментариями, должен был сделать определённые выводы.
Скажу откровенно, прочитав тот небольшой — повторяю, всего-то по трём источникам — обзор зарубежной прессы, присланный мне Михаилом Сергеевичем, я сразу понял, что кто-то из окружения Горбачёва хорошо, очень хорошо «поработал» над моим выступлением в Электростали. Корреспонденции были подобраны избирательно. Цель обзора была предельно ясна: вбить клин между Горбачёвым и Лигачёвым. О том, что авторы обзора потрудились не напрасно, свидетельствовала и размашистая записка на первом листе обзора. Генеральный секретарь писал:
«Егор Кузьмич! Почитай. Это к нашему разговору последнему с тобой. Так что наши «друзья» за рубежом недовольны сплочённостью советского руководства. Потом это пойдёт через «голоса» на русском языке. М. Горбачёв».
Читать подтекст такого рода записок я, разумеется, умел. Стало ясно: Горбачёв, как говорится, принял за чистую монету мысль, подброшенную коротеньким, даже куцым обзором зарубежной прессы, составленным по просьбе кого-то из ближайшего окружения Генерального секретаря. Что касается «последнего разговора», упомянутого в записке, то ничего особо примечательного в нём не было. Я в очередной раз изложил Михаилу Сергеевичу свои соображения в связи с «исторической истерией» в прессе и говорил о том, что высшему политическому руководству надо сплочённо выступить против очернительства, этого требуют советские люди и зарубежные друзья. Таких бесед было у нас немало.
А относительно радиоголосов Горбачёв оказался прав. Вскоре в эфире развернулась мощная пропагандистская кампания по дискредитации Лигачёва, который якобы желает возврата к временам сталинщины и противостоит Горбачёву. Несколько позднее эта кампания переросла в надуманные слухи о каком-то «заговоре», планируемом в отсутствие Горбачёва. И так далее в том же духе.
Но в связи с речью в Электростали хотелось бы сделать ещё три кратких замечания. Хотя это выступление сумели использовать для того, чтобы создать трения между мною и Горбачёвым, я испытывал чувство глубокого удовлетворения, поскольку понимал, что попал в самую точку, ясно и чётко высказал свою позицию, выполнил свой нравственный и политический долг. О последствиях своих решительных действий, разумеется, не думал. И положа руку на сердце могу сказать: после всего случившегося со мной, после всех переживаний и несправедливых наветов, обрушившихся на меня, ничуть не жалею, что пошёл в Электростали «на вы» и не стал приспосабливаться к искривлявшемуся курсу перестройки…