«8 апреля после 21 часа, несмотря на все принимаемые партийными, советскими и правоохранительными органами меры, обстановка на митинге у здания Дома правительства республики с участием 15 тысяч человек, а также в других, частях города стала накаляться экстремистами до предела и выходить из-под контроля. Лидеры так называемого национально-освободительного движения начали оглашать планы захвата власти в республике…»
Что ж получается? В 20 часов 50 минут «владели ситуацией», а после 21 часа ситуация «стала выходить из-под контроля»…
И всё-таки сам этот вопрос: почему Шеварднадзе в тот раз ослушался Горбачёва? — небезынтересен. Но что касается Шеварднадзе, то я не могу припомнить случая, когда он хоть в чём-то перечил бы Генсеку. Для него это была давняя традиция. Известно, в адрес больного и потому работавшего не в полную силу Леонида Ильича Брежнева раздавалось немало славословий.
Шеварднадзе был первым среди таких виртуозов. Воздерживаясь от комментариев, я вынужден всё-таки процитировать несколько характерных, хотя далеко не самых ярких, высказываний Шеварднадзе относительно Брежнева. Делаю это лишь по той причине, что они имеют общественную значимость.
«В докладе товарища Брежнева перед всем миром предстала широкая панорама прогресса нашей страны в области экономики, науки, культуры. Он словно вобрал в себя всю мощь нашей партии, её единство, сплочённость. В каждом положении и каждом выводе доклада Леонида Ильича, в каждом его слове звучала ленинская деловитость, ленинская целеустремлённость, ленинская объективность, самокритичность, подлинно ленинский, глубоко научный подход к анализу современности. На трибуне стоял Леонид Ильич Брежнев, такой близкий и родной каждому. И каждый видел, всем сердцем чувствовал, как он мыслил и творил на съезде».
Скажу откровенно, в глубине души я удивлялся особой эластичности политических взглядов Эдуарда Амвросиевича, его постоянной готовности во всём поддержать лидера, быстрее выполнить его указание. Вот почему, когда я узнал, что 8 апреля Шеварднадзе вопреки указанию Горбачёва не вылетел в Тбилиси, то сильно этому поразился. Да, Патиашвили неожиданно начал слать оптимистические шифровки. Да, на совещании под председательством Чебрикова после переговоров с Патиашвили решили, что немедленный вылет нецелесообразен. Но ведь всё это происходило днём 8 апреля — в те часы, когда Шеварднадзе должен был уже находиться в Тбилиси! И итогом промедления стало то, что «не была использована дополнительная возможность урегулирования политическими методами создавшегося в республике положения». К таким выводам, повторяю, пришла комиссия Верховного Совета Грузинской ССР.
Но время показало и другое. Используя националистический угар, к власти в республике пришли именно те силы, которые тогда искусно управляли митингом у Дома правительства. Как это произошло? Каким образом националистическим силам удалось прийти к власти в Грузии, в прибалтийских республиках, из-за чего разрушено наше государство? Что этому способствовало и что этому не препятствовало?
Прежде чем продолжить разговор о перипетиях тбилисской истории, мне представляется необходимым ответить на эти коренные вопросы, ибо именно они, по моему глубокому убеждению, позволяют понять главную драму перестройки.
Политика — дело сложное, выражающее интересы классов, социальных групп, целых государств. Невозможно перечислить все основные постулаты политики — это задача специального научного труда. Здесь я хочу сказать лишь об одном из них: на сложных перекатах истории совершенно необходимо определить главную опасность, стоящую перед страной, обществом, и вовремя её устранить.
Если преобразователь не видит главной опасности, а увлекается борьбой с угрозой мнимой или второстепенной, это ведёт к неверной оценке причин возникающих трудностей, а следовательно, неизбежны ошибки в их преодолении.
Естественно, с течением времени и развитием общественных процессов главная опасность, угрожающая нормальному ходу преобразований, меняется. Прозорливость политика в том и состоит, чтобы заблаговременно предвидеть перемены в умонастроениях людей, смягчая или вовсе предотвращая неблагоприятные тенденции.
Это общие, так сказать, теоретические положения. Но если от них перейти к реалиям жизни, то можно вспомнить, что на первоначальном этапе перестройки характерным было противоборство между перестроечными силами, составляющими большинство народа, и силами, не желавшими перемен в обществе.
Думаю, что этот первоначальный ориентир был верным. Большинство народа с энтузиазмом встретило перестройку. Между тем антисоциалистические, деструктивные силы, которые нарекли себя демократами, «прорабами перестройки», используя преобладание в средствах массовой информации, принялись лепить образ «врага перестройки» из всех, кто был с ними не согласен, кто придерживался принципа постепенности, последовательности и преемственности общественных преобразований.
Этих-то несогласных антисоветская пресса и окрестила консерваторами, попыталась свалить на них вину за неудачи перестройки. Но, отвлекаясь сейчас от смысла политических ярлыков, позволительно спросить: какое отношение консервативно настроенные люди имели к расстройству потребительского рынка и денежного обращения в 1990–1991 годах? Разве консервативные силы способствовали развалу СССР, катастрофическому росту спекуляции и преступности, формированию слоя буржуа? Разве они организовали кампанию по глумлению и дискредитации Советской Армии? Разве они организовали вспышки межнациональной розни и волну митинговщины., отвлекавшие людей от дела? Конечно же, нет! Все это дело рук антикоммунистических, национал-сепаратистских сил, ревизионистов всех мастей и оттенков. А те, кого нарекли консерваторами, наоборот, прилагали максимум усилий, чтобы не допустить столь негативного развития событий.
И на поверку вышло, что так называемые консерваторы оказались самыми настоящими реалистами, реформистами. Если бы к их советам прислушались, стране удалось бы избежать многих бед. Главная, страшная опасность — национализм, сепаратизм.
Потом Горбачёв и некоторые другие ведущие политики часто повторяли: мы недооценили опасность националистических движений. Однако пришла пора спокойно спросить: кто это «мы»? Пришла пора по-настоящему разобраться в истоках и носителях национализма. Пришла пора осознать, что увлечение политической борьбой с консерваторами и потворство националистическим движениям, поначалу прикрывавшимся демократическими лозунгами, — это две стороны одной медали, это роковая ошибка перестройки.
Вообще говоря, в процессе перестроечных преобразований опасность нарастания национализма была неизбежной, о чём свидетельствует исторический, мировой опыт. Нетрудно было предвидеть, что первые «неформальные» движения, возникающие в ходе демократизации общественной жизни, используют для своей консолидации именно национальный фактор — самый простой, самый доступный для понимания масс, тем более в прошлые годы тут было допущено немало перекосов, особенно по части развития национальных культур и языков. Все ведущие «неформальные» движения в союзных республиках начинались с использования национальной идеи. Именно национальная идея всегда идет впереди, уступая место идее социальной лишь по мере того, как трудящиеся овладевают политическим опытом.
Лично я не вижу ничего дурного в том, что национальные идеи служат как бы катализатором возрождения политической активности людей. Более того, это прекрасно! Главное, чтобы рост национального самосознания не вырождался в идею национальной исключительности или приоритета одной нации. И применительно к политической ситуации 1988 года, когда повсеместно в республиках активизировались «народные фронты», для меня вопрос стоял так: поощрять политический динамизм людей, однако не допускать его перерождения в националистические, антисоветские движения.
Первым грозным сигналом на этот счёт стали события в Нагорном Карабахе. Они показали, насколько взрывоопасны национальные вопросы, по какому гибельному, тупиковому пути может пойти развитие общественных процессов, если вовремя не остановить нарастание национализма. Естественно, в начале 1988 года мы неоднократно обсуждали на заседаниях Политбюро обстановку в Нагорном Карабахе, требования Армении, Азербайджана. И единогласно пришли к единственно верному решению: в настоящее время перекройка национально-территориальных границ недопустима! Тут речь идёт о принципе. Если его нарушить хотя бы один раз, это откроет дорогу многочисленным кровавым конфликтам.
Несколько позже, в мае 1988 года, были решены и другие, уже тактические вопросы: в частности, о смене партийного руководства в Азербайджане, Армении. Для того чтобы провести пленумы ЦК, наметили направить в республики членов Политбюро: меня — в Баку, Яковлева — в Ереван.
Собственно говоря, это было предложение Горбачёва, которое все поддержали. Помимо того, решили, что вместе со мной в Баку полетит Разумовский, а вместе с Яковлевым в Ереван — Долгих.
В Азербайджане я познакомился с обстановкой и засел за подготовку выступления. Закончил его часов в одиннадцать вечера — эти рукописные листки и сейчас хранятся в моём архиве, такова многолетняя привычка: выступления пишу от руки и сохраняю оригиналы. Но поскольку ситуация в Баку складывалась непростая, несмотря на поздний час, я решил посоветоваться по телефону с Горбачёвым:
— Михаил Сергеевич, хочу согласовать стержень выступления на завтрашнем пленуме.
— Давай…
— В основе будет постановление Политбюро по ИКАО. Суть в том, что нельзя решать национальные вопросы путём изменения территориальных границ без согласия республик. Надо сохранять статус-кво. Но добиваться, чтобы законные требования всех национальных групп населения, каждого человека, независимо оттого какой он национальности, полностью бы удовлетворялись…