— на них иногда кто-нибудь спал во время дальних перелетов.
Обычно до взлета мы все, словно по команде, переодевались в спортивные костюмы. Часто сопровождающие президента члены делегации не умещались в первом салоне, и шефу протокола — Владимиру Шевченко предстояло определить, кому покинуть первый салон и перейти на менее удобное и престижное место.
У меня с Виктором Илюшиным места были постоянными — мы сидели напротив друг друга. Перед глазами маячила кнопка «вызова», она была между нами. Если Борис Николаевич хотел с кем-нибудь из нас переговорить, сразу загорался сигнал. Потом установили такую же кнопку рядом с креслом врача. К тому моменту с нами уже постоянно летала целая бригада докторов.
Но где бы и как бы кто ни рассаживался, особого дискомфорта не ощущал. Кормили всех одинаково — сытно и вкусно. Стюардессы предлагали спиртное. У Ельцина, как и полагалось по инструкции, даже в самолете еда была особой — ее готовили личные повара из «президентских», тщательно проверенных продуктов.
Спустя некоторое время после взлета шеф вызывал меня и спрашивал:
— Кто там у нас в салоне?
Я начинал перечислять.
— Кого позовем сюда, ко мне?
И вот мы вдвоем обсуждали, кого же пригласить. Принцип отбора был предельно простым — кто чаще всех летал, того звали. Если нас сопровождал Козырев, значит, звали Козырева. Если Сосковец был, то его обязательно приглашали. По канонам безопасности в одном самолете или вертолете не должны летать вместе президент и премьер. Поэтому Виктора Черномырдина в нашей самолетной компании никогда не было. А вообще-то постоянный круг включал Илюшина, Грачева, Бородина, Барсукова и обязательно шефа протокола Шевченко.
Порой места всем не хватало за одним столом, и мы накрывали второй. За едой обсуждали поездку и практически никогда не критиковали Бориса Николаевича. С нами всегда сидела и Наина Иосифовна. В первые поездки Ельцин ее старался не брать, но потом, когда начались проблемы со здоровьем, мы все были заинтересованы, чтобы с президентом кто-то постоянно находился рядом. Мало ли что с ним ночью случится. Хотя в последнее время он любил проводить время в одиночестве. Вызовет официанта, прикажет что-то принести и сидит молча, в задумчивости.
В Америке ничего из ряда вон выходящего не произошло, поэтому все присутствующие за столом дружно поздравляли Бориса Николаевича с очередной дипломатической победой, от комплиментов он млел. Ельцин давно заметил, что льстивые дифирамбы мне не нравились. Когда мы оставались вдвоем, он постарчески ворчал:
— Я же знаю, как вы меня ненавидите. Никогда хорошего слова от вас не услышишь, одна критика.
Но критика утопала в потоке похвал. Андрей Козырев произносил свой фирменный тост, дипломатично называя Наину Иосифовну «секретным оружием президента». Она своим обаянием располагала жен других президентов. Наина умела вести себя безукоризненно. Я поражался ее способности находить общий язык с совершенно незнакомыми людьми. Жены высокопоставленных людей, как правило, достаточно простые милые женщины. И если они видят, что к ним относятся по-доброму, без зазнайства, протокольная чопорность исчезает мгновенно.
Борис Николаевич тоже произносил тост за команду, за тех людей, которые ему помогали, писали бумаги, охраняли…
Видимо, Ельцин чувствовал, что с ним происходит что-то неладное. Он был то чересчур возбужден, то беспричинно подавлен. Поэтому мы долго не засиживались, да и выпили совсем немного. Все устали, хотелось спать.
Когда шеф лег в своей комнатке, к нам подошла Наина Иосифовна и предложила перейти в общий салон, где обедали. Со столов уже убрали, и можно было прилечь, вытянув ноги на узких диванах. С моим ростом и комплекцией почти невозможно отдохнуть в кресле. Сергей Медведев, пресс-секретарь президента, хоть и длинный, а виртуозно складывался на сиденье. Остальные тоже за считанные минуты засыпали в смешных позах, только животы двигались, да щеки, словно жабры, раздувались. Если же я спал в кресле, то всегда задевал Илюшина ногами. Никак нас судьба не разводила, даже в самолете.
Приглашение жены президента я принял с удовольствием — улегся на диване, накрывшись пледом и положив под голову пару миниатюрных подушек. Заснул моментально.
Вдруг сквозь сон слышу панический шепот Наины Иосифовны:
— Александр Васильевич, Александр Васильевич…
Я вскочил. Наина со святым простодушием говорит:
— Борис Николаевич встал, наверное, в туалет хотел… Но упал, описался и лежит без движения. Может, у него инфаркт?
Врачей из-за щекотливости ситуации она еще не будила, сразу прибежала ко мне. В бригаде медиков были собраны практически все необходимые специалисты: реаниматор, терапевт, невропатолог, нейрохирург, медсестры, и я крикнул Наине:
— Бегом к врачам!
А сам вошел в комнату президента. Он лежал на полу неподвижно, с бледным, безжизненным лицом. Попытался его поднять. Но в расслабленном состоянии сто десять килограммов веса Бориса Николаевича показались мне тонной. Тогда я приподнял его, обхватил под мышки и подлез снизу. Упираясь ногами в пол, вместе с телом заполз на кровать.
Когда пришли врачи, президент лежал на кровати в нормальном виде. Начали работать. Была глубокая ночь. В иллюминаторы не видно ни зги, под ногами океан. Через три часа у нас запланирована встреча в Шенноне.
Доктора колдовали над Ельциным в сумасшедшем темпе — капельницы, уколы, искусственное дыхание. Наина Иосифовна металась по салону, причитая:
— Все, у него инфаркт, у него инфаркт… Что делать?!
Охает, плачет. Я не выдержал:
— Успокойтесь, пожалуйста, ведь мы же в полете, океан внизу.
Все, конечно, проснулись. Начало светать. Я говорю Сосковцу:
— Олег Николаевич, давай брейся, чистенькую рубашечку надень, на встречу с ирландским премьером пойдешь ты.
Олег опешил. А что делать?! Нельзя же Россию поставить в такое положение, что из официальной делегации никто не в состоянии выйти на запланированные переговоры.
Доктора тем временем поставили диагноз: либо сильный сердечный приступ, либо микроинсульт. В этом состоянии не только по самолету расхаживать нельзя — просто шевелиться опасно. Необходим полный покой.
Сосковец сначала отказывался выйти на переговоры вместо Ельцина, но тут уже и Илюшин и Барсуков начали его уламывать:
— Олег, придется идти. Изучай документы, почитай, с кем хоть встречаться будешь.
У Олега Николаевича память феноменальная, к тому же он читает поразительно быстро.
Приближается время посадки, и тут нам доктора сообщают:
— Президент желает идти сам.
— Как сам? — я оторопел.
Захожу в его комнату и вижу душераздирающую картину. Борис Николаевич пытается самостоятельно сесть, но приступы боли и слабость мешают ему — он падает на подушку. Увидел меня и говорит:
— Оденьте меня, я сам пойду.
Наина хоть и возражала против встречи, но сорочку подала сразу. Он ее натянул, а пуговицы застегнуть сил не хватает. Сидит в таком жалком виде и пугает нас:
— Пойду на переговоры, пойду на переговоры, иначе выйдет скандал на весь мир.
Врачи уже боятся к нему подступиться, а Борис Николаевич требует:
— Сделайте меня нормальным, здоровым. Не можете, идите к черту…
Меня всегда восхищало терпение наших докторов.
Приземлились. Прошло минут десять, а из нашего самолета никто не выходит. Посмотрели в иллюминатор — почетный караул стоит. Ирландский премьер-министр тоже стоит. Заметно, что нервничает. Олег Николаевич стоит на кухне, в двух шагах от выхода, и не знает, что делать.
Ельцин обреченно спрашивает:
— А кто тогда пойдет?
— Вместо вас пойдет Олег Николаевич.
— Нет, я приказываю остаться. Где Олег Николаевич?
Свежевыбритый, элегантный Сосковец подошел к президенту:
— Слушаю вас, Борис Николаевич.
— Я приказываю вам сидеть в самолете, я пойду сам.
Кричит так, что, наверное, на улице слышно, потому что дверь салона уже открыли. А сам идти не может. Встает и падает. Как же он с трапа сойдет? Ведь расшибется насмерть.
Тогда принимаю волевое решение, благо, что Барсуков рядом и меня поддерживает:
— Олег Николаевич, выходи! Мы уже и так стоим после приземления минут двадцать. Иди, я тебе клянусь, я его не выпущу.
И Олег решился. Вышел, улыбается, будто все замечательно. Когда он спустился по трапу, я запер дверь и сказал:
— Все, Борис Николаевич, можете меня выгонять с работы, сажать в тюрьму, но из самолета я вас не выпущу. Олег Николаевич уже руки жмет, посмотрите в окно. И почетный караул уходит.
Борис Николаевич сел на пуфик и заплакал. В трусах да рубашке. Причем свежая сорочка уже испачкалась кровью от уколов. Ельцин начал причитать:
— Вы меня на весь мир опозорили, что вы сделали.
Я возразил:
— Это вы чуть не опозорили всю Россию и себя заодно.
Врачи его уложили в постель, вкололи успокоительное, и президент заснул.
А в это время Сосковец и Рейнольдс быстро нашли общие темы для разговора. Вместо запланированных сорока минут встреча продолжалась почти полтора часа. Они даже по кружке темного пива «Пшесс» выпили.
Проспал Борис Николаевич до самой Москвы и минут за пятнадцать до посадки вызвал меня:
— Что будем делать, как объясним случившееся?
— Борис Николаевич, скажите, что очень сильно устали. Перелет тяжелый, часовые пояса меняются. Крепко заснули, а охрана не позволила будить. Нагло заявила, что покой собственного президента дороже протокольных мероприятий. И вы нас непременно накажете за дерзость.
Он согласился и все это повторил перед журналистами. Вид у президента в Москве после сна был более или менее свежий, и мысль о том кошмаре, который на самом деле пришлось пережить, журналистам в голову даже не пришла.
Сразу же с аэродрома Бориса Николаевича отвезли в больницу. Никого, он, естественно, не наказал. Пресса пошумела, погалдела да успокоилась, как всегда.