– Да, братцы мои, никогда не думал, что буду выпивать в кабинете самого Берии!
На журнальном столике напротив дивана накрыт военно-полевой дастархан – литровая бутылка виски, минеральная вода, большая банка зеленых маринованных помидор, а на тарелочках два рукотворных террикона грубо порубленной колбасы. Генерал с ординарцем-полковником настроены по-боевому, а потому любые напоминания о завтрашних трудовых буднях воспринимаются ими как недостойное малодушие. Приходится соответствовать – сижу, пригубляю понемногу, отвлекая внимание генерала россказнями про кремлевские страхи и привидения. Но его, десантника, да к тому же еще и «афганца», ими трудно пронять. Даже как-то обидно. Все ж таки я все это не из пальца высосал – что-то рассказал комендант, тоже, кстати, генерал, а чему-то я и сам был свидетелем. Вот, к примеру:
– Представь себе: поздний вечер, верхний свет в кабинете погашен, шторы опущены, горит только настольная лампа…
– Погоди! Давай для храбрости сначала по рюмочке, после продолжишь. Эх, хороша! Так говоришь, горит только настольная лампа? А ты что в это время делаешь?
– Не помню. То ли пишу, то ли читаю, неважно. В общем, сижу за столом. Слушай дальше: поднимаю глаза – он стоит в дальнем углу!
– Кто? Борис Николаевич?
– Берия! Лаврентий Павлович!
– Фу-ты, господи, я-то думал, – привидение шефа НКВД явно не леденит привыкшую к опасностям солдатскую душу. – Ну, стоит он в углу, и что с того? Перекрестился, плюнул трижды через плечо, маму родную помянул, – и страхам твоим пришел конец!
Грачев – первый экскурсант, которого не пронял мой рассказ про привидение Берии, время от времени появляющееся у меня в кабинете. Чем же таким его еще удивить?
– Ты, ваше превосходительство, напрасно иронизируешь. Была б на то моя воля, я бы для всех, кто работает в Кремле, установил сокращенный рабочий день и, может быть, приплачивал за вредность. Потому что здешняя обстановка давит на психику. Она некомфортна даже в мелочах. Вот тебе пример: мой секретарь.
– У тебя мужик, что ли?
– Почему мужик? Женщина.
– Тогда – секретарша.
– Нет, секретарь. «Секретарша» я так и не научился выговаривать. Но ты послушай: она как-то заранее узнает, что я въехал в Кремль! Проезжаю Боровицкие ворота, вхожу в здание, поднимаюсь в лифте, иду по коридору – ей об этих моих перемещениях ничего не известно. А подхожу к своему кабинету – дверь распахнута, и она с приветливой улыбкой встречает на пороге. Даже кофейник уже закипает. Вот как такое возможно?! Спросил – улыбается.
– А сам не догадался? – Грачев смотрит на меня с насмешливым состраданием, как на бойца-первогодка, натершего кровавые мозоли из-за неумело завернутых портянок. – Такой у них здесь порядок: ты только въехал на территорию, а офицер на воротах уже шлет сигнал дежурному на входе в корпус: прибыл пресс-секретарь президента! А тот сразу же звонит тебе в приемную, и тебя уже ждут.
– И зачем нужен такой порядок?
– Такой порядок нужен для порядка! – и генерал покровительственно похлопывает меня по спине.
Есть только один шанс быстрее отправиться домой – в рекордно короткий срок опустошить ненавистную бутыль шотландского зелья. Но для троих, а, по сути дела, для двоих (я не догоняю вояк) эта задача трудновыполнима и потребует времени. Значит, надо во что бы то ни стало увеличить число участников. Из всех коллег, кому могу предложить присоединиться к выпивке на рабочем месте, в Кремле оказывается только Валерий Семенченко, видимо, окончательно утонувший в половодье президентского документооборота.
– Мы тут у меня с будущим министром обороны России выпиваем. Нет желания составить компанию?
К счастью, соответствующее желание имеется, и самое что ни на есть желаемое. Но, примкнув к нашей компании в качестве опоздавшего и опорожнив наполненный генералом штрафной стакан, Семенченко произносит спич, на который я никак не рассчитывал:
– Подумаешь, Берия! Эка невидаль! У меня, если хотите знать, кабинет в квартире самого Ленина! Можно сказать, сижу на кухне у Надежды Константиновны Крупской!
Генерала от этих слов подбрасывает будто пружиной:
– Как?! И мы у Крупской на кухне даже по рюмке не выпьем?!
Становится очевидным, что теперь не скоро увижу семью и родной
дом. Да и Семенченко понимает свою оплошность. Но пути к отступлению отрезаны, и мы дружно перебираемся в святая святых советской эпохи – в личные апартаменты верхового коммунистического гуру. Но на душе как-то не по себе. Все-таки не по-людски это – бражничать в месте, которому по убеждению или вынужденно поклонялись твои предки.
.. Декабрьское утро под стать похмелью, бесцветное и беззвучное. С тоской смотрю на распорядок сегодняшнего дня: сразу после обеда совещание у президента по предстоящему визиту в Германию. Это значит – придется мучиться до вечера, пока Ельцин с Коржаковым не отправятся на какое-нибудь спортивное или неспортивное мероприятие. И угораздило же меня вчера откликнуться на генеральскую просьбу! Ведь знал же, чем подобные экскурсии обычно заканчиваются. Приходили писатели с актерами, люди тонкой душевной организации, и те в итоге желали выпить «у самого Берии». А тут фронтовики-десантники! Отчего ж я силен-то только задним умом?! От неумения отказывать. Правильно моя матушка говорит: погубит меня моя бесхарактерность.
– К вам идет Борис Николаевич! – влетевшая в кабинет секретарь сообщает весть с таким испугом на лице и в голосе, словно только что своими глазами видела, как через Ивановскую площадь в сторону президентского корпуса движется отряд лучников беспощадного Тохтамыша. – Он осматривает кабинеты всех помощников, но вашим почему-то интересуется в первую очередь.
– Почему вы решили, что в первую?
– Позвонили из приемной и предупредили.
Ожидаю Ельцина у себя в приемной и теряюсь в догадках, чем может быть вызван его неожиданный визит. Неужели охрана доложила Коржакову о вчерашнем загуле, а тот наябедничал президенту? Но чтоб всыпать провинившемуся подчиненному по первое число, вовсе не надо к нему ходить. Можно вызвать к себе. Так статусней и эффективней. Значит, причина не в этом. Тогда в чем же?
– Ну, показывайте мне, что у Павла Вощанова за хоромы!
Ельцин входит в кабинет в сопровождении Коржакова и
коменданта Кремля. Прежде всего, его интересует не внутреннее убранство, а имена прежних владельцев: «У Горбачева тут кто сидел? Понятно. А при Хрущеве? При Брежневе?», и наконец, очередь доходит до самого главного:
– А при Сталине кто тут сидел, что за душегуб?
– Это был кабинет Лаврентия Павловича Берии, – комендант отвечает таким тоном, будто извиняется за допущенную оплошность.
– Вот как? И с тех пор тут ничего не менялось, все осталось, как было при нем? – получив утвердительный ответ, Ельцин садится в кожаное кресло и, поелозив по нему задом, несколько раз щелкает выключателем настольной лампы с зеленым абажуром. – А там у него комната отдыха?
– Так точно!
…Совещание по предстоящему визиту в Германию состоялось только на следующий день, но не сразу после обеда, а ближе к вечеру. И без участия президента.
Открытый для диалога (откровение в двух частях)
Память не поспевает за быстро текущим временем. Кажется, еще только вчера я бегал по Белому дому, увешанный оружием, как новогодняя елка игрушками. Кажется, еще только вчера по этому поводу надо мной насмехался ныне уже покойный Геннадий Харин, в ту пору главный президентский спичрайтер. Кажется, только вчера москвичи стекались к Белому дому, готовые защищать обещанную Ельциным новую жизнь, достойную и благополучную. И вот все это уже в прошлом. Путч стал ярким эпизодом пусть недавней, но все же истории, путчисты – узниками «Матросской тишины», а Горбачев – президентом полумертвого государства. Он пока еще единоличный хозяин Кремля, но тамошние чиновники, похоже, уже осознали, что это ненадолго, и втайне от коллег и начальства освобождают рабочие кабинеты от личных и памятных им вещей. Время от времени Михаил Сергеевич, найдя подходящий повод, звонит Ельцину в Белый дом для того, чтобы чего-нибудь согласовать, но тот всякий раз уклоняется от разговора, а если не удается уклониться, ограничивается ничего не значащими словами. Очевидно, что все идет к развязке. Для одних она будет радостной и вселяющей уверенность в завтрашнем дне, для других – трагической, подводящей черту под прожитой жизнью.
По вечерам, когда поток ходоков-демократов, рассчитывающих на благодарность за мужество, проявленное в борьбе с путчистами, идет на убыль, в приемной Ельцина появляются люди из ближайшего окружения советского президента. Те, кого тот и по сей день считает своими соратниками и на кого опирается в борьбе с сепаратизмом возвысившихся после августа региональных вождей. Они приходят в Белый дом поговорить ни о чем: или посоветоваться по какому-нибудь пустячному вопросу, или высказать пару-тройку ничего не значащих мыслей о состоянии российской государственности, или поделиться планами политических и экономических реформ, якобы нереализованных исключительно по вине нерешительного Горбачева. Но потаенная цель у всех одна – заранее подстелить соломку, на которую в ближайшее время всем им предстоит свалиться с высокой кремлевской стены. Приходят, садятся на диванчик в дальнем углу приемной и, ни с кем не общаясь, терпеливо дожидаются высочайшей аудиенции. Иногда ждут по часу, иногда даже по два.
Ельцин уже чувствует себя полновластным Хозяином, а потому визиты политически уцененных кремлевских сановников воспринимает с высокомерным радушием. Как правило, принимает их не по-свойски в рабочем кабинете или в апартаментах для неформальных встреч, а в помпезной парадной зале, как бы подчеркивая возникшую между ними дистанцию. Разговаривая, он не намекает на занятость, но и не предлагает отужинать или хотя бы выпить по ритуальной рюмке за победу российской демократии. Общается уважительно, но без теплоты: по