До полета Ельцина с моста я, работая в кооперативе и возглавляя одну из охранных структур, получал около трех тысяч рублей в месяц. В десять раз больше! Причем фирма оплачивала сервисное обслуживание моей «Нивы». Но мне, честно говоря, работа в кооперативе давно обрыдла. Даже стыдно вспоминать, как я инструктировал своих подчиненных.
– Мужики, – обращался к ним. – Мы все работаем здесь без юридической базы, мы бесправны. Как мы можем защитить хозяина? С правовой точки зрения – только грудью. Стрельба, дубинки или кулаки чреваты последствиями. Поэтому я вас прошу: если кто-то где-то на нашего буржуя нападет или вдруг начнется выяснение отношений со стрельбой, немедленно ложитесь на землю, на дно машины. Жизнь каждого из вас – мне дороже…
На другой день я провел, пока шеф болел, собственное расследование. На этом митинге в Раменках я тоже был и обеспечивал вместе со своими сотрудниками из кооператива порядок на мероприятии, естественно безвозмездно. Шеф уехал со встречи в одиннадцатом часу вечера с цветами, слегка возбужденный, на служебной «Волге» с водителем Василием. Василий рассказал, что ЕБН неожиданно по
просил отвезти его в Успенское, хотя там семьи не было. Когда они подъехали к повороту на Успенское, сотрудник ГАИ неожиданно переключил светофор на мигающий режим и покинул свою будку. Василий повернул налево. Шеф попросил его остановиться, чтобы последние 300 метров до ворот дойти пешком. Борис Николаевич взял цветы и пошел по дороге вверх, а водитель тут же развернулся и уехал в гараж. О дальнейшем он узнал только из газет.
Когда я подъехал днем к Успенскому, то действительно обнаружил недалеко от ворот брошенные, увядшие цветы, похожие на те, которые были у Бориса Николаевича. Подъехал к мосту на Николину Гору, вышел, осмотрел мост: следов борьбы не обнаружил. Поразило другое: глубина реки в этом месте – не более метра. То есть утонуть здесь можно было только нарочно. А шеф рассказывал, что воды было с головой и он, пока развязывал мешок, прыжками добирался до берега, выныривая, чтобы вздохнуть… Вот такая, понимаешь, загогулина вышла!
Среди мартовских льдин
В марте 1990 года Борис Николаевич уже был народным депутатом СССР от Москвы и работал председателем Комитета Верховного Совета СССР по строительству и архитектуре. Я же в его аппарате совмещал кучу должностей: и охранителя тела, и советника, и помощника, и водителя, и «кормилицы».
Кремль неизменно демонстрировал свою недоброжелательность к Ельцину. Хватало критиков и злопыхателей и среди депутатов.
Девятнадцатого марта 1990 года в Верховном Совете опять произошел какой-то неприятный разговор. Шеф мне говорит:
– Хорошо бы куда-нибудь съездить, прокатиться немного, может, погулять…
В то время мы подыскивали ему место для строительства собственной дачи. Один участок показали рядом с Николиной Горой, неподалеку от коттеджа эксчемпиона мира по шахматам Анатолия Карпова. Я предложил поехать туда.
Прибыли, полюбовались на голый участок земли. От него до Москвы-реки рукой было подать, метров двести пятьдесят максимум. Земля еще не подсохла, пешком по грязи к берегу не подойти. Мы подъехали на «Ниве» вплотную к воде. Ельцин в задумчивости стал бродить вдоль берега. Я находился неподалеку и прекрасно понимал, что ему сейчас хочется поплавать, стряхнуть нервное напряжение, накопившееся за зиму.
Мы еще немножко погуляли, перекусили бутербродами и уехали. Я уже знал, что завтра он непременно скажет:
– Поехали, Александр Васильевич, опять туда, на речку.
На следующий день, на всякий случай, я взял с собой
того же сорта самогонки, какой растирал его после «полета» с моста. В магазинах за водкой по-прежнему стояли жуткие очереди, и я радовался, что лично для себя решил проблему борьбы с пьянством и алкоголизмом. Спиртное налил в фирменную фляжку, которую мне подарил в свое время финский президент Мауно Койвисто в знак добрых отношений. Полотенца тоже положил в сумку и еще прихватил комплект теплой одежды. Все оставил в машине.
На водные процедуры я рассчитывал после обеда, но Борис Николаевич часа полтора на работе посидел и вызывает меня:
– Александр Васильевич, поедем туда, где вчера были.
Мы поехали. Мартовское солнце уже заметно прогревало машину. В воздухе пахло дымом и весной. Около десяти утра подъехали к реке. Утренний ветерок приятно освежал, но и холодил. Трава вдоль берега уже подсохла. Подъехали к месту, которое облюбовали накануне. Я включил печку в машине, чтобы салон не остыл. Шеф, конечно, не предполагал, что я приготовился к купанию и только ждал его «неожиданно дерзкого» предложения.
Мы прошлись по прошлогодней травке, поглядели на мутную вешнюю воду. По реке плыли льдины и обычный весенний мусор. Вдруг Борис Николаевич начинает раздеваться. Я обязан был изобразить удивление:
– Ну что вы, такая студеная вода, в ней же невозможно находиться.
– Нет, я должен снять стресс, встряхнуть себя, – «убил» меня шеф.
Я быстренько побежал к машине за полотенцами. Сам разделся, сложил одежду на капоте. Возвращаюсь обратно, а Борис Николаевич уже в воду входит. Голышом, стесняться некого. Моржом я никогда не был и впервые в жизни вошел в настоящую ледяную воду. Мне показалось, что ноги ошпарило крутым кипятком. С перехваченным от остроты ощущений дыханием я поплыл. Кипяток стал еще «круче». Если бы у меня потом слезла кожа, я бы не удивился.
Плывем, льдины руками разгоняем. А течение сильное, сносит нас от берега. Шеф же ничего не замечает – «снимает стресс».
Тут я занервничал:
– Борис Николаевич, плывем назад.
Он смеется.
Пришлось схитрить:
– Вам волноваться, наверное, уже нечего, а мне еще, может, детей рожать.
Он сделал обиженное лицо, но повернул и из воды вышел.
На самом деле я не за себя переживал. Ельцин ведь перенес операцию на ухе, и врачи категорически запретили ему переохлаждение.
Правое ухо он простудил в Свердловске, в сильный мороз. Доктор осмотрел ухо и прописал серьезное лечение: компрессы, тепло, покой… Но Борис Николаевич на следующий день отправился в Нижний Тагил на совещание.
Страшная боль началась уже в обоих ушах. Он скрипел зубами, но участвовал во встречах с трудящимися на улице, при лютом морозе. Дело закончилось сильным отитом. Пришлось сделать операцию на правом ухе. Операция была сложнейшей – после нее Борис Николаевич правым ухом слышать почти перестал. Поэтому переводчик во время переговоров с иностранцами всегда сидел слева от Ельцина.
С Илюшиным тоже приключилась аналогичная история. Он тоже только одним ухом слышит. Так что глухота – не такой уж судьбоносный изъян для российского политика.
…Выскочил я из воды, встал на сухую травку. Растерлись полотенцами и стали красными как раки. Я побежал к машине и позвал Бориса Николаевича:
– Давайте сюда, в машине тепло.
Достал фляжечку, и мы с наслаждением ее опорожнили. Я, правда, выпил поменьше – за рулем ведь, а Борис Николаевич позволил себе остальное. Выпил и говорит:
– Вот теперь я – человек, могу приступить к работе.
Мы не простудились, но больше на это место не приезжали… Никогда.
Путч
Про эти три августовских дня 91-го года написаны, наверное, уже тонны мемуаров, и нет смысла повторяться. Остановлюсь лишь на фактах, которые пока еще известны не всем.
Восемнадцатого августа 1991 года Ельцин находился в Казахстане. Нурсултан Назарбаев, президент этой тогда еще республики СССР, принимал его с невиданным прежде гостеприимством и почестями: все-таки это уже был Президент России.
Посетив все официальные мероприятия, положенные по протоколу, мы отправились за город. Там, в живописном месте, Нурсултан Абишевич приглядел горную, чистую речушку для купания. Речка оказалась мелкой, с каменистым дном и быстрым течением.
Принимающая сторона специально для Бориса Николаевича перестроила небольшой отрезок русла. Местные умельцы соорудили запруду: перегородили течение и прорыли входной и выходной каналы. Запруду изнутри выложили гладкими камнями – образовалось своеобразное природное джакузи.
На берегу поставили юрты. Для каждой категории лиц был предусмотрен и определенный уровень комфорта в юрте.
Сначала звучала казахская национальная музыка, потом принесли баян, и все стали петь русские песни. В перерывах Борис Николаевич с наслаждением плескался в обустроенной речушке.
Я тоже поплавал в этой «ванне». Вода была прохладной, градусов тринадцать, и поразительно чистой. Приятно было в нее окунуться. Тем более что солнце палило во всю мощь. Я опасался за самочувствие Президента России – резкий перепад температур мог обернуться для него простудой.
«Разгоряченный» шеф без промедления погружался в прохладную воду, ложился на спину и смотрел в безоблачное небо. Я уговаривал его двигаться и подолгу не блаженствовать в этом природном вытрезвителе.
Назарбаев и его свита вслух восхищались закалкой Бориса Николаевича. Их одобрительные замечания воодушевляли его на более длительные возлежания в горной реке.
После концерта и обильной еды шеф почувствовал себя разморенным – пришлось на несколько часов отложить вылет самолета из Казахстана в Россию. Уже потом «компетентные источники» докладывали Ельцину, будто из Москвы поступила команда сбить наш самолет. И чтобы спастись, нужно было подняться в воздух с опозданием. Во все это верилось с трудом, но никто до сих пор так и не знает, была ли эта задержка устроена специально или нет. Мне же показалось, что вылет задержали из-за приятного, затянувшегося отдыха.
Ельцину нравилось общаться с Назарбаевым. Они подружились еще во время встреч в Ново-Огареве. На этих горбачевских посиделках практически никто, кроме президентов союзных республик, не присутствовал. Я находился за стеклянной дверью и, когда шло шумное обсуждение федеративного договора – документ готовили к подписанию как раз в 20-х числах августа, – был одним из немногих свидетелей этой, в сущности, свары. Едва ли не каждый пункт договора вызывал споры. И очень часто Назарбаев с Ельциным придерживались единой точки зрения, несмотря на раздражение Горбачева.