Когда в 1604 году слухи о появлении на западных границах государства «чудом спасшегося Царевича Дмитрия » достигли далекого Антониева монастыря, то Фёдор-Филарет, до того пребывавший в слезах и печали, необычайно возрадовался и не стеснялся демонстрировать свои чувства перед братией. В Москву поступило донесение, что «Филарет живёт не по монастырскому чину, всегда смеется, неведомо чему, и говорит про мирское житьё, про птицы ловчие и про собаки, как он в мире жил». Озадаченная братия услышала из уст Филарета похвальбу, что они «увидят, каков он впредь будет »^^^ Филарет надеялся на Лжедмитрия как на избавителя от притеснений и гонений Годунова. И надежды его не обманули.
Как только Лжедмитрий обосновался в Москве, то сразу же призвал своего «сродника» Филарета, вызвал его в столицу, сделав Митрополитом Ростовским. В мае—июне 1606 года по заданию Шуйского Филарет ездил в Углич, где «открывал» мощи Царевича Дмитрия, а потом торжественно доставил их в Москву. Карьера Филарета в эпоху Лжедмитриады на том не завершилась. Предав своего родственника Царя Василия Шуйского, Филарет переметнулся на сторону нового самозванца Лжедмитрия II, обосновавшегося в селе Тушине, проклятого памятью народной «Тушинского вора».
Этот самозванец провозгласил в 1609 году Филарета — «своего родственника» — «Патриархом всея Руси». Филарет стал играть по всем правилам новой, преступной «антрепризы»; рассылал «патриаршие грамоты», призывая признать «Тушинского вора» подлинным Царевичем Дмитрием. Вполне понятно, что в политическом событийном контексте Царь Борис Годунов непременно выставлялся «погубителем», «злоумышлителем», «сосудом дьявольским», «русским иудой».
В данном пункте интересы Лжедмитриев, Василия Шуйского, Нагих и Фёдора-Филарета полностью совпадали. Разница была лишь в том, то Шуйский стремился убедить всех в гибели Царевича Дмитрия, а все прочие, что он чудом, Божиим помышлением спасся «от руки дьявольской ». Вопиющей странностью являлось то, что Филарет только недавно открывал «нетленные мощи» Царевича Дмитрия, торжественно сопровождая их из Углича в Москву, а теперь ссылался на чудо «спасения ». Но в сумятице и неразберихе Смуты некогда и некому было приводить аргументы и заниматься изобличениями. Все жили интересами и потребностями текущего времени, страстями «настоящего часа».
Не имея возможности даже кратко перечислять события Смуты, уместно только заметить, то Митрополит Ростовский Филарет оказался в польском плену в 1611 году, где и пребывал до 1619 года. В его отсутствие сын Михаил в 1613 году на Земском соборе был провозглашён Царём, которому «вся Земля Русская» присягнула на верность. Филарета рядом не было, и, надо думать, именно поэтому в очень важном документе той поры — Утверждённой грамоте об избрании на Московское государство Михаила Фёдоровича Романова, составленной в мае 1613 года и подписанной всеми церковными иерархами и прочими «большими людьми », — нет тех интерпретаций предыдущих событий, которые возникнут позже, после возвращения Филарета в Москву.
Грамота начинается с утверждения, что верховная власть установлена на Руси Божиим Промыслом, и далее перечисляются все «славные» имена «скифетродержателей Российского царствия», начиная с князя Рюрика. В документе нет ни малейших выпадов против Бориса Годунова. Он там преподносится как законный Самодержец, всея Руси. Ничего ни о каких «злодеяниях» в Грамоте не говорится, иначе вряд ли там нашлись столь благоприятные слова для «Царя-злодея», каковым его представлял Митрополит, а затем Патриарх Филарет. В Грамоте же утверждалось совершенно иное:
«Великий государь Царь и Великий князь Борис Фёдорович, всея Руси самодержец, по благословению сестры своей Великой государыни и Царицы и Великой княгини Александры Федоровны (имеется в виду церковное имя сестры Бориса Годунова — Ирины. — А.Б.) всея Руси и по умолению первопрестольнейшего святейшего Иова Патриарха Московского и всея Руси, и митрополитов, и архиепископов, и епископов, и всего Освященного собора, бояр, и дворян, и всего христолюбивого воинства, и гостей, и торговых людей, и всех православных хрестьян всего великого Российского государства, венчался на великие государства на Владимирское, и Астраханское и Сибирское. И на все великие и преславные государства всего великого Российского царствия, от руки первопрестольнейшего великого святейшего кира^^^ Иова Патриарха Московского и всея Руси, царским венцом и диадемою, по древнему обычаю; и правяще скифетр великого Российского царствия семь лет во всём благочестиво и бодроопасно (мужественно) »^^^.
Документ определенно устанавливает «благочестие» Царя Бориса «во всём». Правда, это относится к семи годам его правления, но он однозначно провозглашается Царём законным, а таковым по определению не мог стать клятвопреступник и детоубийца.
Подобная трактовка вряд ли устроила бы Филарета, который в тот момент находился в польском заключении и в редактировании Грамоты принять участия никак не мог. Он вернулся в Москву в 1619 году и почти сразу же был возведён в сан Патриарха, став фактически соправителем государства, которого сын Царь Михаил Фёдорович слушался во всём беспрекословно.
Умному и деятельному Филарету нужна была угодная Романовым, но в первую очередь ему самому история, нужен был такой взгляд на ход событий, где бы не было места личным отступлениям и клятвопреступлениям. И такая история появилась, где во всех бедах Руси периода Смутного времени вина возлагалась на разных лиц, но в первую очередь — на Бориса Годунова. Такова господствующая концепция исторического событийного свода под названием «Новый летописец»; полное название — «Книга называемая Новый летописец».
Он был создан около 1630 года и давал широкую панораму русской жизни: с последнего периода царствования Иоанна Грозного до 1630 года, то есть за полвека. Благодаря «Летописцу» появилась строгая «официальная история», утверждавшая «единственно правильный взгляд» на ход дел в государстве и дававшая непререкаемые оценки и им, и всем деятелям. В историографии прочно утвердился тезис, что «Новый летописец» создавался при непосредственном участии Патриарха Филарета, что его создание им же и инициировалось^^^.
В период Смуты на Руси наблюдалась своего рода «свобода слова»; апологеты различных групп, задействованные в политических пертурбациях, издавали «слова» и «грамоты», где поносили противников, разоблачали их. Причём сегодня утверждали одно, завтра совершенно другое, а послезавтра, как ни в чём не бывало начинали отставать то, что совсем недавно поносили. «Новый летописец» всей этой разноголосице должен был положить конец. Поэтому данный свод производили в большом количестве, чтобы он стал доступным, образно говоря, «всей читающей Руси». Точное количество распространённых «копий» или «списков» неизвестно, но можно смело предположить, что оно было немалым: до наших дней дошло более ста списков.
Документ заслуживает особого внимания, потому что пересказ событий «Нового летописца » принял на веру Н. М. КарамЗИН и почти все последующие историки из числа обличителей Годунова. У Карамзина, например, пересказ Угличской истории построен на почти дословном воспроизведении текста «Нового летописца », к которому Николай Михайлович только присовокупил личные эмоциональные пассажи...
В «Новом летописце» невозможно обнаружить описания, скажем, весьма «сомнительных» страниц биографии Фёдора-Филарета и его родни, но зато в избытке присутствуют гневные эскапады по адресу неугодных им лиц и, особенно, — Бориса Годунова. Он представлен чуть ли не главным злодеем Русской истории описываемого периода. Иногда невольно возникает впечатление, что в утверждении подобного тезиса — одна из основных целей составителей «Нового летописца».
Вообще, весь «Новый летописец» настроен крайне критически по отношению к Борису Годунову и в описаниях событий до Углича, и после. Ему приписываются коварные планы и злобные намерения, как будто Фёдор-Филарет и иже с ним исповедовали Годунова, который им-то и открывал, что у него «лежало на сердце», что тайно хранил в глубине своей души. Например, при описании призвания на Царство Годунова зимой 1598 года «Новый летописец» утверждает, что Борис хоть и отказывался, но на самом деле «сердце его и мысль давно этого желали »^^\ Подобная тенденциозная декларативность будет присуща потом, начиная с Н. М. Карамзина, многим описаниям личности Бориса Годунова.
Когда речь идёт о события 15 мая 1591 года, то тут уже дело доходит до неистовых разоблачений и почти проклятий. Это вообще один из самых, если и не самый, пространных тематически фрагментов в данном летописном своде. Из «Нового летописца» можно узнать, что Годунов действовал по наущению «отца лжи» — дьявола, являлся чуть ли не его «рукой». А как же утверждения Грамоты 1613 года о том, что Годунов был «благочестивым» правителем? Ведь в буквально смысле слова «благочестие» — это истинное Богопочитание, а в богословском — великая добродетель, созидание себя сосудом Духа Святого, обретение благодати. Подобные исторические «детали» оставлены без внимания в «Новом летописце». Но зато там подробно, с эмоциональными порывали и нетерпимыми моральными оценками приведена Угличская история.
Начинается она с описания гонений на род Нагих, но не только на них. После преставления Царя Иоанна Васильевича «в ту же ночь», по приказу Бориса Годунова, «всю родню Нагих схватили». Кроме того, «иных же тут многих схватили», которых жаловал усопший Царь, и «разослали их по городам, иных по темницам, а к другим приставили приставов, и дома их разорили, поместья и вотчины раздали »^^^.
Просто какая-то «Варфоломеевская ночь» приключилась в Москве в ближайшие часы после смерти днём 18 марта 1584 года Иоанна Грозного. Но ведь ничего подобного на самом деле не происходило. Нагие прибыли в Углич, в «удел Царевича Дмитрия», в сопровождении свиты и почётного эскорта из 200 стрельцов только 24 мая того года. Углич для Марии и Дмитрия был определён в завещании Царя Иоанна Грозного. Кто скрывался за словом «иные », которых по приказу Годунова якобы «хватали» в первые часы после смерти Иоанна Грозного, непонятно. О таковых неведомо никому, кроме автора (авторов) «Нового летописца».