Сношения с Константинополем вступили в новую фазу после того, как Феолит был низложен турками, а его место занял Иеремия. Новый глава вселенской церкви отправился в Москву собственной персоной. В Москве не знали о смене церковного руководства и заподозрили было Иеремию в самозванстве. Греки без особого труда рассеяли подозрения и 21 июля 1588 г. были приняты в Кремле. Иеремию представили царю, затем отвели в особую палату для беседы с глазу на глаз с Борисом Годуновым и Андреем Щелкаловым. Беседа выявила крайне неприятные факты. Русские ждали, что патриарх привез с собой постановление вселенского собора. Оказалось же, что дело не сдвинулось с мертвой точки.
Московские переговоры затянулись более чем на полгода. Ход их получил в источниках неодинаковое освещение. Наибольшие отступления от истины допустили московские церковные писатели. Они утверждали, будто на патриарх привез в Россию благоприятное решение вселенскою собора[43]. Официальный отчет, составленный Посольским приказом, излагал историю переговоров с большими купюрами. С византийской стороны в переговорах участвовали помощники патриарха — митрополит Иерофей и архиепископ Арсений. Они выдвинули свои версии московских переговоров, не совпадавших между собой.
Архиепископ элассонский Арсений задался целью прославить, патриарха Иеремию, и заодно воспеть щедрость царя. Московские впечатления он изложил в стихах, поскольку все виденное, по его словам, не поддавалось описанию в прозе[44]. Каковы же были истоки его вдохновения? Об этом можно догадываться.
Когда патриарх Иеремия удостоился аудиенции в Кремле, царь щедро одарил всех его спутников, за исключением одного Арсения. Такая немилость объяснялась тем, что последний уже был однажды в Москве и получил большую сумму на помин души царя Ивана, но распорядился деньгами не так, как следует. Порядочные поминки архиепископ мог справить лишь в своей епархии, а между тем, покинув Русь, он остался в неприятельской Литовской земле[45].
Неудивительно, что при втором появлении в Москве Арсения встретили холодно, даже враждебно. В ходе открывшихся переговоров византиец сумел вернуть себе расположение московитов. На прощальной аудиенции царь сказал ему: «Твердо надейся, что я никогда не оставлю тебя без помощи: многие города с их областями я тебе поручу, и ты будешь управлять ими в качестве епископа»[46]. Неожиданная милость царя объяснялась, видимо, тем, что Арсений оказал ему важные услуги. Он помог русским довести до благополучного конца переговоры об учреждении патриаршества, а затем выехал в Константинополь, где Иеремии предстояло не очень приятное объяснение со вселенским собором. Сочинение Арсения помогло патриарху выйти из затруднительного положения.
Арсений выступил как апологет Иеремии, митрополит Иерофей — как критик. Иерофей включил отчет о московских переговорах в текст составленного им Хронографа. Его краткая, лишенная литературных красот заметка отличалась большей достоверностью, нежели стихотворные сочинения Арсения[47].
По словам Иерофея, подлинной причиной путешествия патриарха Иеремии в Москву были долги константинопольского патриаршества. Переговоры по поводу субсидий сразу зашли в тупик, поскольку русские власти потребовали предварительно решить вопрос об учреждении у них патриаршества.
Появление Иеремии в Москве поставило московское правительство перед выбором. Оно могло либо отпустить патриарха без субсидий и тем самым утратить все возможности, связанные с первым посещением Руси главой вселенской церкви; либо одарить патриарха богатой милостыней (но история Иоакима показала, что полагаться на словесные обещания византийцев нельзя); либо, наконец, задержать Иеремию и заставить его уступить. В Москве избрали последний путь. На то были особые причины.
Когда патриарх Иеремия и его спутники, митрополит Иерофей и архиепископ Арсений, по дороге в Москву проезжали через польские земли, канцлер Я. Замойский пригласил их к себе в Замостье и попытался прозондировать почву относительно перенесения патриаршего престола из Константинополя в Киев, находившийся тогда в пределах
Речи Посполитой. После беседы с Иеремией канцлер записал: «Мне показалось, что он всему этому не чужд»[48]. Благодаря услужливости Арсения о беседе с канцлером узнали в Москве. Сообщение встревожило русское правительство и побудило его к энергичным действиям. Решив задержать византийцев на длительное время, московские власти первым делом постарались надежно изолировать их от внешнего мира. Приставы и стража никого не пускали к Иеремии. Да и самому ему запретили покидать двор. Даже на базар патриаршие люди ходили со стражниками.
Греков держали как пленников, но при этом обращались с ними самым почтительным образом и предоставили им всевозможные блага. Патриарху отвели просторные хоромы, убранные по-царски и пригодные для постоянных богослужений. Из дворца ему доставляли изысканную еду и обильное питье — три кружки хмельного меда: боярского, вишневого и малинового, ведро паточного меда и полведра квасу. Между тем властители Кремля более не вызывали к себе византийцев и словно окончательно забыли про них.
Сколь бы тяжким ни казалось московское гостеприимство, Иеремия по-своему ценил его. Испытав превратности судьбы, столкнувшись с предательством епископов, произволом иноверцев-завоевателей, изгнанный из собственной резиденции и ограбленный, престарелый патриарх не прочь был даже сменить Константинополь на Москву.
Однажды Иеремия, беседуя с ближайшими советниками, заявил, что не хочет учреждать в Москве патриаршество, «и гели бы и хотел, то сам остаться [здесь] патриархом». Записавший его слова митрополит Иерофей замечает, что в окружении Иеремии были «люди недобрые и нечестные, и все, что слышали, они передавали толмачам, и те доносили самому царю»[49].
Говоря о нечестных советниках, Иерофей имел в виду архиепископа Арсения, выступившего горячим сторонником московского проекта.
Как только властям стало известно о пожелании патриарха, они прибегли к хитрой уловке. Иеремии постарались внушить, что его ждет в Москве блестящее будущее. «Владыко, если бы ты захотел и остался здесь, мы бы имели тебя своим патриархом». Но подобные заявления исходили не от царя и бояр, а лишь от приставов, стороживших патриарха. Иеремия попал в расставленную ему ловушку и, не ожидая официального приглашения, сказал приставам: «Остаюсь!».
Тайная дипломатия Годунова, казалось, дала свои плоды, и вопрос немедленно был перенесен в Боярскую думу. Объявив о согласии Иеремии, царь Федор выдвинул ряд условий. «Будет похочет быти в нашем государстве цареградский патриарх Иеремия, — читал дьяк царскую речь, — и ему быти патриархом в начальном месте во Володимире, а на Москве бы митрополиту по-прежнему; а не похочет… быти в Володимере, ино на Москве учинити патриарха из московского собору»[50].
Условия продумал, разумеется, не слабоумный Федор, а правитель Годунов. Смысл его проекта сводился к следующему. Иеремии дозволялось основать свою резиденцию в захолустном Владимире с тем, чтобы фактически главой московской церкви остался митрополит Иов. Очевидно, Борис не собирался жертвовать своим приятелем. Он сам известил Иеремию о решении Боярской думы. Архиепископ Арсений описал его посещение как очевидец.
У великого боярина, замечает грек, был смущенный вид, когда он «не без страха, но почтительно и в порядке» приступил к изложению существа дела. Борис так ловко повел беседу, что патриарх, весьма тронутый приятными словами, почти согласился на все его предложения. Но члены свиты Иеремии обратили внимание патриарха на то, что ему придется жить во Владимире, а не в Москве. «Л Владимир хуже Кукуза!»[51].
В конце концов патриарх заявил, что согласен основать свою резиденцию только в Москве, «занеже патриархи бывают при государе всегда, а то что за патриаршество, что жити не при государе, тому статься никак невозможно»[52]. Выслушав окончательное мнение Иеремии, Борис сказал, что в московские патриархи должен быть поставлен кто-нибудь из русских. Но константинопольский патриарх отклонил и эту просьбу, сославшись на то, что волен распоряжаться только своей кафедрой. «Не будет законным, — сказал он, — поставить другого, если мне самому не быть на двух кафедрах». По словам очевидцев, правитель покинул патриаршее подворье чрезвычайно опечаленным.
Проиграв дипломатическую игру, московиты решили воздействовать на греков иными способами. Годунов предпочел на время покинуть сцену. «Черную работу» взялись исполнить братья Андрей и Василий Щелкаловы. Дьяки попытались купить согласие патриарха щедрыми посулами. Они обещали ему дорогие подарки, богатое содержание, города и области в управление (?). В то же время Иеремии дали понять, что его не отпустят из Москвы, пока он не уступит. Под конец с греками заговорили языком диктата. Когда митрополит Иерофей отказался подписать грамоту «о поставлении» Иова, Андрей Щелкалов пригрозил утопить его в реке.
Борис не мог допустить срыва переговоров, получивших широкую огласку, и старался закончить их как можно скорее. Боярская дума вторично собралась в царских палатах и окончательно отклонила просьбу Иеремии о «поставлении его патриархом на Москве». Решено было еще раз «посоветовать» с Иеремией о возведении в сан патриарха Иова. Бояре распорядились взять у Иеремии «чин» поставления патриархов и учредить новые митрополичьи, архиепископские и епископские кафедры еще до того, как дума получила формальное согласие патриарха.