13 января 1589 г. Годунов и Щелкалов уведомили Иеремию обо всех предпринятых ими шагах. Беседа длилась долго. Как повествует официальный отчет, «патриарх Иеремия говорил о том и советовал много с боярином с Борисом Федоровичем». В результате патриарх уступил по всем пунктам, выставив единственное условие: чтобы его самого «государь благочестивый царь пожаловал отпустил». Греки капитулировали ради того, чтобы вырваться из московского плена. «В конце концов, — повествует Иерофей, — хотя и не по доброй воле, Иеремия рукоположил патриарха России».
Архиепископ Арсений пишет, будто в переговорах с Иеремией с самого начала участвовало московское духовенство. Источники опровергают эту благочестивую легенду. Власти созвали священный собор после завершения трудных переговоров. Борис Годунов не считал нужным советоваться с «государевыми богомольцами» по поводу выбора кандидата на патриарший престол.
Иеремия представил властям подробное описание церемониала поставления патриарха. В соответствии с обычаем, царю и священному собору предстояло выбрать «втаи» трех кандидатов в патриархи. После этого царь должен был утвердить на высокий пост одного из них.
Такой порядок выборов главы церкви показался московитам неудобным. По настоянию Иеремии они все же согласились провести «тайные» выборы, но на деле вся процедура свелась к чистой формальности. Власти расписали сценарий избирательного собора до мельчайших деталей, включая «тайну» выборов. В соответствии со сценарием Иеремии полагалось провести «тайное» совещание с московскими епископами, после чего «избрати трех… митрополита Иова всеа России, архиепископа Александра новгородского, архиепископа ростовского Варлаама». «Потом, — говорилось в наказе, — благочестивый царь Федор изберет из тех трех одного Иова митрополита… в патриархи»[53]. Иеремия беспрекословно выполнил все предписания Годунова относительно «тайны» выборов и 26 января 1589 г. возвел Иова на московский патриарший престол.
Греки надеялись, что теперь-то их отпустят на родину. Но им велели ехать на молитву в Троице-Сергиев монастырь. По возвращении они настоятельно просили отпустить их в Царьград. Правитель отклонил просьбу под тем предлогом, что ехать весною неудобно: плохи дороги. Новая задержка греков была вызвана тем, что в Москве взялись за составление «соборного» постановления об учреждении патриаршества. Собор, будто бы выработавший этот документ, в полном составе едва ли когда-нибудь заседал. В числе участников собора грамота называла Иеремию и Иерофея. Но, по свидетельству Иерофея, грекам на подворье принесли готовую грамоту, которую они не могли понять из-за отсутствия перевода. Угрозы заставили Иерофея подписать грамоту, но он тут же посоветовал патриарху тайно наложить на грамоту заклятье.
Пробыв в Москве без малого год, патриарх 19 мая получил наконец разрешение выехать на родину. Правитель не пожалел казны, чтобы одарить освобожденных пленников. Не скрывая восхищения, Арсений писал, что великий царь и царица обогатили их всех. Что касается субсидий на строительство новой резиденции патриарха в Константинополе (за этим Иеремия и приезжал на Русь), то выдачу ее откладывали до последнего момента. Только после отъезда Иеремии Годунов «помянул» царю о забытом ходатайстве, после чего вдогонку грекам послали тысячу рублей на новую патриаршую церковь.
По случаю учреждения патриаршества в Москве устроили грандиозный праздник. Во время крестного хода новопоставленный патриарх выехал верхом на осле из Фроловских ворот и объехал Кремль. Осла вел Борис Годунов, Процессию сопровождала толпа.
После восшествия Иова на патриарший стол власти составили так называемую утвержденную грамоту о его избрании. Она заключала в себе указание на историческую роль Русского государства как оплота вселенской православной церкви. «Ветхий Рим, — значилось в грамоте, — падеся аполинариевой ересью… второй же Рим, иже есть Константинополь… от безбожных турок обладаем, твое же, о благочестивый царь, великое российское царствие — третий Рим — благочестием всех превзыде, и вся благочестивая царствие в твое едино собрана, и ты един под небесем, христианский царь, именуешись в всей вселенной, ко всех христианех…»[54].
В течение многих лет русские книжники излагали теорию «Москва — третий Рим» в сочинениях неофициального толка. Претендовавший на неограниченную власть Иван IV не принял ее из-за тенденций к возвеличению церковного авторитета. После Грозного успехи централизации окончательно определили подчиненное место церкви в системе Русского государства. Союз между митрополитом Дионисием и боярской оппозицией оказался кратковременным эпизодом, завершившимся низложением главного духовного пастыря. Иов окончательно подчинил церковь целям светской власти. При нем теория «Москва — третий Рим» впервые получила отражение в авторитетных правительственных документах и, таким образом, превратилась в официальную доктрину. Метаморфоза совершилась не без участия ближайшего окружения правителя. Дядя Бориса Дмитрий Годунов разослал монастырям церковные книги, снабженные записью об их изготовлении «в богохранимом и преименитом и в царствующем граде Москве — в третьем Риме, благочестием цветущу».
Какое значение имела теория «Москва — третий Рим» в тот момент, когда она приобрела официальное признание?
Можно ли считать, будто Москва при Годунове выступила с претензиями на роль центра новой мировой империи, преемницы древнего Рима и Византии? Такое толкование было бы совершенно неверным. В итоге Ливонской войны Россия пережила сокрушительное военное поражение. После войны ее правительство выдвинуло на первый план задачу обороны границ и возвращения русских территорий, утраченных после военной катастрофы.
Можно было бы предположить, что доктрина «Москва — третий Рим» выражала претензии русской церкви на руководство всемирной православной церковью. Но и такое предположение было бы неосновательным.
Доктрина «Москва — третий Рим» при всей ее претенциозности выражала преимущественно стремление ликвидировать неполноправное положение Москвы по отношению к другим центрам православия. Учреждение патриаршества укрепило престиж русской церкви и отразило новое соотношение сил внутри вселенской православной иерархии.
Современники расценивали реформу церкви как первый крупный успех Бориса Годунова. «… Устроение ее (церкви. — Р. С.), — писал дьяк Тимофеев, — бысть начало гордыни его». Учреждение патриаршества действительно стало важной вехой в карьере Бориса. Политика возвышения национальной церкви удовлетворила тщеславие подданных и доставила Годунову некоторую популярность. Раздача вновь учрежденных церковных постов склонила на его сторону высших иерархов церкви. Первый успех был особенно дорог Борису. Полоса тягостных тревог, унизительного бессилия и сокрушительных неудач, казалось, уходила в прошлое.
Глава 5Внешнеполитические успехи
Правительство Годунова продолжило внешнеполитический курс Грозного в балтийском вопросе. Но оно воздерживалось от активных действий в Прибалтике, пока существовала опасность союза Польши и Швеции. Как только эта опасность утратила реальный характер (из-за войны с татарами и турками Речь Посполитая уклонилась от участия в антирусской коалиции), Россия немедленно нанесла Швеции удар. Она намеревалась вернуть себе захваченные шведами русские земли, а главное, возродить «нарвское мореплавание». Русское командование использовало для наступления все имевшиеся в его распоряжении силы. Кроткий царь Федор самолично повел в поход свои рати. Руководившая мужем царица Ирина сопровождала его от Москвы до Новгорода.
В январе 1590 г. русские полки заняли Ям, блокировали Копорье и продвинулись к Нарве. Близ Нарвы воевода князь Дмитрий Хворостинин разгромил выступившие навстречу шведские отряды. Руководство осадой вражеской крепости взял в свои руки Борис Годунов. Недоброжелатели тотчас заподозрили его в предательстве. Царь, утверждали они, только потому не смог отнять Нарву у «немцев», что «Борис им норовил». На самом деле распоряжения Годунова под стенами Нарвы объяснялись не его симпатиями к неприятелю, а полным отсутствием боевого опыта. По словам очевидцев, Борис приказал сконцентрировать огонь на крепостных стенах, чтобы пробить в них бреши, «а по башням и по отводным боем бити не давал»[55]. Башенная артиллерия противника не была своевременно подавлена и нанесла штурмующим огромные потери. За неумелое руководство осадный корпус заплатил под стенами Нарвы дорогую цену.
19 февраля русские предприняли генеральный штурм. Располагая громадным численным перевесом, они атаковали крепость разом в семи пунктах. Колонна, устремившаяся в главный пролом, насчитывала более 5 тыс. воинов, включая тысячу казаков и почти 2 тыс. стрельцов. Но шведам удалось отразить их натиск. Обе стороны понесли большой урон. Русское командование готовилось ввести в бой свежие силы. Шведы же не могли восполнить свои потери. Крепостной гарнизон был обескровлен. Нарвское командование утратило веру в благополучный исход борьбы и, не дожидаясь повторного штурма, запросило мира.
Положение шведов было таково, что стремительный натиск мог решить судьбу крепости в считанные часы. Но Борис, оказавшись во власти военной стихии с ее неизменным спутником — риском, не чувствовал уверенности. Он предпочел путь переговоров, надеясь склонить шведов к капитуляции. Шведское командование пыталось затянуть переговоры. Если бы это удалось, русские оказались бы в трудном положении. Зима была на исходе. Лед на реке Нарове стал портиться: поверх льда появились талые воды. Река могла разъединить силы армии, располагавшейся по ее берегам. Борис вскоре убедился, что никакое красноречие не заставит шведов сдать крепость. В такой ситуации он велел своим представителям вновь «съехатца (со шведами. —