Полагают, что показания угличан о нечаянной смерти младшего сына Грозного были получены посредством угроз и насилий. Факт жестоких преследований жителей Углича засвидетельствован многими источниками. Но эти гонения, как удается установить, имели место не в дни работы следственной комиссии Шуйского, а несколько месяцев спустя. Комиссия не преследовала своих свидетелей. Исключение составил случай, точно зафиксированный в следственных материалах. «У распросу на дворе перед князем Васильем» слуга Битяговского «изымал» царицына конюха и обвинил его в краже вещей дьяка. Обвинения подтвердились, и конюха с его сыном взяли под стражу. Тем и кончились репрессии против угличан в дни следствия.
Нарисованная следствием картина гибели Дмитрия отличалась редкой полнотой и достоверностью. Расследование не оставило места для неясных вопросов. Но наступило Смутное время, имя «царственного младенца» принял дерзкий авантюрист, овладевший московским троном, и смерть Дмитрия превратилась в загадку.
Гибель царевича толкнула Нагих на авантюру. Угличский двор намеревался использовать момент, чтобы нанести удар Годунову. Инициатива исходила от Афанасия Нагого. Гонцы царицы прибыли к нему в Ярославль в ночь на 16 мая. Горсей имел возможность наблюдать последующие события как очевидец. Глубокой ночью, рассказывает он, удары набата подняли на ноги население Ярославля. Нагие объявили народу, что младший сын Грозного предательски зарезан подосланными убийцами. Они рассчитывали спровоцировать восстание, но это им не удалось.
Потерпев неудачу в Ярославле, Нагие предприняли отчаянную попытку поднять против Годуновых столицу.
В последних числах мая в Москве произошли крупные пожары. Тысячи москвичей остались без крова. Бедствие в любой момент грозило вылиться в бунт. Нагие постарались обратить негодование народа против Бориса. Они повсюду распространяли слухи о том, что Годуновы повинны не только в убийстве царского сына, но и в злодейском поджоге Москвы. Эти слухи распространились по всей России и проникли за рубеж. Царские дипломаты, отправленные в Литву, принуждены были выступить с официальным опровержением известий о том, что Москву «зажгли Годуновых люди».
Правительство провело спешное расследование причин московских пожаров и уже в конце мая обвинило Нагих в намерении сжечь Москву и спровоцировать беспорядки. Боярский суд произвел допрос нескольких десятков поджигателей — преимущественно боярских холопов. Главными виновниками пожара били объявлены некий московский банщик Левка с товарищами. Нa допросе они показали, что «прислал к ним Офонасей Нагой людей своих — Иванка Михайлова с товарищи, велел им накупать многих зажигальников, а зажигати им велел московский посад во многих местах… и по иным по многим городам Офонасей Нагой разослал людей своих, а велел им зажигальников накупать городы и посады зажигать»[82].
Годуновы использовали московские события, чтобы навсегда избавиться от Нагих. 2 июня в Кремле собрались высшие духовные чины государства, и дьяк Щелкалов прочел им полный текст угличского «обыска». Как и во всех делах, касавшихся царской семьи, в угличском деле высшим судьей стала церковь. Устами патриарха Иова церковь выразила полное согласие с выводами комиссии о нечаянной смерти царевича, мимоходом упомянув, что «царевичю Дмитрию смерть учинилась божьим судом». Значительно больше внимания патриарх уделил «измене» Нагих, которые вкупе с угличскими мужиками побили «напрасно» государевых приказных людей, стоявших «за правду». «Измена» Нагих уже заслонила собой факт гибели Дмитрия. На основании патриаршего приговора царь Федор приказал схватить Нагих и угличан, «которые в деле объявились», и доставить их в Москву.
Комиссия Шуйского представила собору отчет и прекратила свою деятельность. Следствие о поджоге Москвы и агитации Нагих вели другие люди, имена которых неизвестны. Составленные им материалы не были присоединены к угличскому «обыску» и до наших дней не сохранились.
Дипломатическая переписка Посольского приказа позволяет установить, что розыск об измене Нагих достиг апогея в июле 1591 г., а завершился в еще более позднее время. В середине июля русские послы заявили за рубежом, что в московских пожарах повинны «мужики воры и Нагих Офонасея з братью люди, то на Москве сыскано, да еще тому делу сыскному приговор не учинен». В 1592 г. Посольский приказ дал знать, что виновным вынесен приговор: «хто вор своровал, тех и казнили»[83].
Таким образом, родственники Царевича Дмитрия подверглись преследованиям через много месяцев после его смерти. По приказу Федора мать Дмитрия насильно постригли и отослали «в место пусто» на Белоозеро. Афанасия Нагого и его братьев заточили в тюрьму. Многих их холопов казнили. Сотни жителей Углича отправились в ссылку в Сибирь.
Правитель не простил угличанам страха, пережитого им в майские дни. Разве что этим можно объяснить такой символический жест, как «казнь» большого колокола в Угличе: колоколу урезали «ухо» и в таком виде отослали в ссылку в Сибирь.
Глава 7Правитель государства
Оппозиция была разгромлена, удельное княжество в Угличе ликвидировано. Острый политический кризис остался позади. Годуновы использовали ситуацию, чтобы с помощью обдуманных мер упрочить свою власть.
Преданный своему многочисленному клану, Борис наводнил родней Боярскую думу. В руках членов его семьи оказались важнейшие приказные ведомства — Конюшенный приказ и Большой дворец. (В ведении дворца находились обширные владения царской фамилии.)
Годунову удалось упрочить свой престиж и умножить личное состояние. Многие земли достались ему от казны вместе с должностью конюшего. Несколько позже он получил в управление Важскую землю, по территории равную княжеству. Федор назначил шурину особую пенсию. Помимо оброков с вяземских и дорогобужских вотчин и с многочисленных поместий в разных уездах государства, Борис распоряжался доходами с конюшенных слобод под Москвой, всевозможными денежными поступлениями в столице (включая пошлины с московских бань), Рязани, Твери, Торжке, северских городах. Ни один удельный князь не располагал такими доходами, как Годунов. Сказочные богатства правителя ослепили современников. Согласно сведениям, опубликованным Горсеем в 1589 г., Годуновы получали 175 тыс. ежегодно и могли выставить в поле 100 тыс. вооруженных воинов. Более осторожный и трезвый наблюдатель Джильс Флетчер исчислял доход правителя 100 тыс. руб. Как бы преувеличены ни были эти цифры, факт остается фактом. В течение нескольких лет Борис, до того обладавший посредственным состоянием, превратился в неслыханно богатого человека.
Годунов присвоил себе множество пышных титулов. В феодальном обществе титулы служили выражением амбиций и точно определяли место титулованной особы в иерархической системе. Незнатные дворяне не смели претендовать на высшие ранги. Знать, естественно, противилась домогательствам Бориса. Столкнувшись с непреодолимыми препятствиями на родине, Годунов попытался добиться признания за рубежом. Жившие в Москве иноземцы помогли ему в этом. Горсей постарался внушить мысль о необыкновенном могуществе Годунова английскому двору. С этой целью он ознакомил королеву с грамотами Бориса, лично ему, Горсею, адресованными. В вольном переводе услужливого англичанина Годунов именовался «волей божьею правителем знаменитой державы всея Росии» или же «наместником всея Росии и царств Казанского и Астраханского, главным советником (канцлером)». Накануне решительного столкновения с Испанией Елизавета стремилась к союзу с Россией, поэтому ее обращение к правителю способно было удовлетворить самое пылкое честолюбие. Королева называла Бориса «пресветлым княже и любимым кузеном»[84].
В Вене тайная дипломатия Бориса увенчалась таким же успехом, как и в Лондоне. Доверенный эмиссар Годунова Лука Паули помог ему вступить в личную переписку с Габсбургами и подсказал австрийцам титулатуру правителя. Братья императора адресовали свои письма «навышнему тайному думному всея Руские земли, навышнему моршалку тому светлейшему (!), нашему причетному любительному»[85].
Как бы ни величали Бориса иноземные государи, Посольский приказ строго придерживался его официального титула без малейших отклонений. Изгнание из Боярской думы открытых противников Годунова и крупные внешнеполитические успехи изменили ситуацию. По случаю поражения татар под стенами Москвы Борис был возведен в ранг царского слуги. Разъясняя значение этого звания за рубежом, дипломаты заявляли, что «то имя честнее всех бояр, а дается то имя от государя за многие службы»[86]. В самом деле, титул слуги, связанный с традициями удельного времени, ценился выше, чем все прочие титулы. До Бориса его носили лишь очень немногие лица, принадлежавшие к высшей удельно-княжеской аристократии. Последними слугами в XVI в. были великородные Воротынские. Впервые со времени образования Русского государства один человек стал обладателем двух высших титулов — конюшего боярина и царского слуги. Но торжество Бориса не было полным, пока подле него оставался могущественный канцлер Андрей Щелкалов. Минуло время, когда канцлер имел более прочные позиции в правительстве, чем Годунов. И все же он по-прежнему направлял всю деятельность государственного приказного аппарата и руководил дипломатическим ведомством.
Через год после смерти Дмитрия у царя Федора родилась дочь Федосья. В качестве последней законной представительницы угасающей династии она располагала наибольшими правами на трон. Но обычаи страны были таковы, что женщина не имела нрава царствовать самостоятельно. Едва Федосье исполнился год, как московские власти принялись хлопотать об устройстве ее будущего брака, ко