торый помог бы царевне стать царицей.
В 1593 г. Щелкалов имел секретную беседу с австрийским послом Варкочем и через него передал австрийскому императору необычную просьбу: прислать в Москву одного из австрийских принцев в возрасте не старше 14–18 лет. Московиты предполагали обучить австрийца русскому языку, познакомить с обычаями и нравами страны, чтобы со временем он женился на московской царевне и занял вместе с ней трон.
С. Ф. Платонов полагал, будто участие в прогабсбургской интриге скомпрометировало дьяка в глазах Бориса и стоило ему карьеры. На самом деле в тайных переговорах с австрийцами Щелкалов выступил не против Годунова, а заодно с ним. Беседуя с послом, канцлер подчеркивал, что исполняет поручение Годунова, но старался создать впечатление, будто самым горячим сторонником австрийского претендента является не Борис, а он сам. Мимоходом Щелкалов заявил послу следующее: «Наши великие
Государи на благо христианского мира начали возделывать вместе пашню; Борис Федорович, ты и я — страдники и сеятели. Ежели мы усердно будем возделывать землю, бог нам поможет, чтобы взошло и произрастало то, что мы посеяли. А мы, работники, пожнем с божьей помощью вместе плоды здесь, на земле, и там, в другой жизни»[87]. Называя Бориса «страдником» и ровней себе и малознатному послу, Андрей Щелкалов выразил свое отношение к притязаниям соправителя.
Проект передачи московского трона царевне Федосье и одному из габсбургских принцев оказался одинаково приемлемым и для Годунова, и для Щелкалова. Первый рассчитывал играть при дворе племянницы такую же роль, как и при дворе сестры. Второй полагал, что австрийский царь не сможет управлять незнакомой страной без его помощи.
Но Федосья умерла в двухлетнем возрасте. С ее кончиной проект династического компромисса рухнул, и Борис поспешил отделаться от слишком влиятельного дьяка. Не позднее июня 1594 г. глава приказной бюрократии покинул все свои посты. Свидетель его отставки дьяк Иван Тимофеев повествует, что Борис, забыв клятву, «угрыз» Щелкалова зубами, «аки зверь», и тот скончался в «бесчестном житие»[88]. Последние годы жизни Андрей Щелкалов провел и приходе одной из столичных церквей. Опала на него носила персональный характер. Место главного дьяка и хранителя государственной печати сразу же занял родной брат Андрея — Василий.
Падение канцлера окончательно сконцентрировало все нити управления в руках Годунова, поспешившего присвоить себе новые чины. К 1595 г. официальный титул Бориса приобрел следующий вид: «царский шурин и правитель, слуга и конюший боярин и дворовый воевода и содержатель великих государств — царства Казанского и Астраханского»[89]. В традиционной московской иерархии чин правителя отсутствовал из-за несовместимости с официальной доктриной самодержавной власти московских государей. Даже знаменитый Алексей Адашев, пользовавшийся громадным влиянием при молодом Грозном, никогда не помышлял о нем. Годунов мог торжествовать неслыханную победу. Ни один московит никогда не носил до него такого множества громких и звучных титулов. Смысл их был понятен всем. Годунов объявил себя единоличным правителем государства. Сам царь находился у него в полном послушании.
Родня царя Федора, Годуновы и Романовы, объединившись вокруг трона, преодолела династический кризис, сопутствовавший утверждению у власти недееспособного
сына Грозного. Союз Романовых и Годуновых продержался в течение десятилетия. Старший сын Никиты Романова Федор с помощью Бориса сделал выдающуюся карьеру. Несмотря на молодость, он выслужил чин главного дворового воеводы и считался одним из трех главных руководителей ближней царской думы.
Братья царя Федора — Романовы были наиболее вероятными претендентами на трон. Десятилетнее согласие между Романовыми и Годуновыми служило лучшим доказательством того, что правитель до поры до времени не выступал с прямыми претензиями на корону. Раздор стал неизбежен, как только вопрос о престолонаследии приобрел практическое значение. Местнические дела, чутко реагировавшие на приближение любой политической бури, дают возможность установить время, когда борьба за трон сделала вчерашних союзников врагами.
Примерно за год до смерти царя Федора Федор Никитич Романов получил назначение в полк правой руки в качестве второго воеводы. Несмотря на то что он занял не слишком высокий пост, со всех сторон немедленно посыпались местнические возражения. На боярина Федора Романова били челом люди, не обладавшие ни думными чинами, ни заслугами: Петр Шереметев, князь Василий Черкасский, князь Федор Ноготков-Оболенский. В присутствии царя Ноготков дерзко заявил, что ему «мочно быть больши» не только Федора Романова, но даже и его отца, знаменитого Никиты Романова, и дяди Данилы Романова. В сердцах кроткий царь Федор сделал Ноготкову резкий выговор. «Данила и Никита, — сказал он с обидой, — были матери нашей братья, мне дяди; и дядь моих давно не стало», и ты чево дядь моих мертвых бесчестишь?» Князь Ноготков угодил и московскую тюрьму «на пять ден», но своего добился. Несмотря на заступничество «самодержца», назначение Федора Романова было отменено, «потому что, — значилось в книгах Разрядного приказа, — государь то по разрядам сыскал, что князю Федору Ноготкову не доведетца менши быть боярина Федора Никитича Романова»[90].
Сокрушительное поражение Романова показало, что правитель отнял у «великого государя» даже тень власти. В награду за дерзость Федор Ноготков был повышен на несколько рангов, а Федора Романова на его посту заменил Степан Годунов. Новые назначения сразу показали, кто был вдохновителем местнической интриги против Романовых. То были Годуновы.
Опекуны царя Федора, назначенные Грозным, исчезли с лица земли один за другим. В живых оставался один Богдан Бельский, прозябавший в деревенской ссылке. Борис не спешил с его возвращением на государеву службу. Когда же бывший любимец царя Ивана и глава первого правительства царя Федора объявился в столице, Годунов унизил его заурядным служебным назначением. В 1596 г. Разрядный приказ послал оружничего из столицы на южную границу «дозирать» засечную черту.
Богдан Бельский был близким родственником Годунова и его давним соратником по опричной службе. Борис мог бы пользоваться его дружбой. Но вышло иначе. Борьба вокруг трона разгоралась. Вчерашние покровители и друзья Годунова — Щелкалов, Романовы, Бельский — стали его врагами.
Глава 8«Заповедные» и «урочные» годы
Образование единого государства в XV–XVI вв. создало более благоприятные условия для его экономического и культурного роста. Но, опираясь на возросшую мощь страны, феодальные землевладельцы ввели Юрьев день, стеснивший свободу крестьянских переходов.
В середине XVI в. крестьянин мог уйти от землевладельца в течение двух недель после 20 ноября, предварительно заплатив особую пошлину за выход — рубль пожилого — большую по тем временам сумму.
В конце XVI в. в жизни русских крестьян наступили драматические перемены. Они утратили ту ограниченную свободу, которую гарантировал им Юрьев день. На страну опустилась мгла крепостничества.
Как и при каких обстоятельствах сформировался крепостнический режим в конце XVI в.? Для русской истории этот вопрос имеет первостепенное значение. Феодальные архивы сохранили важнейшие крестьянские законы, изданные в правление Ивана Грозного, Бориса Годунова и первых Романовых. В длинной цепи недостает лишь одного, но зато самого важного звена — закона об отмене Юрьева дня, покончившего с крестьянской свободой.
Ученые ищут решения проблемы закрепощения уже более 200 лет. В ходе дискуссии были выдвинуты две основные концепции. Одна воплотилась в теории «указного» закрепощения крестьян, другая — в теории «безуказного» закрепощения.
Известный русский историк В. Н. Татищев считал, что крестьян закрепостил Годунов специальным законом 1592 г. После смерти злосчастного Бориса текст его закона был затерян, да так основательно, что никто не смог его разыскать.
Слабость «указной» теории заключалась в том, что она опиралась не на строго проверенные факты, а на догадки. Отметив это обстоятельство, В. О. Ключевский назвал исторической сказкой мнение об установлении крепостной неволи Годуновым. Не правительственные распоряжения, утверждал он, а реальные условия жизни, задолженность крестьян положили конец крестьянским переходам. Талант Ключевского доставил его концепции общее признание. Но это признание было поколеблено, когда в архивах обнаружились документы о «заповедных летах».
Известный французский источниковед Ш. Ланглуа заметил, что историкам по необходимости приходится пользоваться такими материалами, от которых с презрением отвернулся бы любой исследователь в области точных наук. Скудные источники, повествующие о «заповедных летах», служат, пожалуй, лучшей иллюстрацией этого замечания.
Под «заповедью» в Древней Руси подразумевали всякого рода запреты. Власти воспрещали торговать заповедным товаром, охотиться в заповедном лесу. Несколько найденных в архиве помещичьих грамот свидетельствовали о том, что в «заповедные лета» власти возвращали помещикам ушедших от них крестьян. Проанализировав эти грамоты, историки высказали предположение, что, возможно, именно указ о «заповеди» аннулировал Юрьев день. Такая догадка неизбежно привела к пересмотру всех возникших ранее концепций.
Новая теория закрепощения обрела стройность и законченность формы в исследованиях академика Б. Д. Грекова, обобщившего историю крестьянства в замечательном труде «Крестьяне на Руси». Вместе с академиком С. Б. Веселовским Б. Д. Греков всесторонне аргументировал мнение о том, что Иван IV воспретил крестьянские переходы за три года до своей смерти. С. Б. Веселовский считал, что при жизни Грозного его указ действовал лишь в отдельных небольших районах. По мнению Б. Д. Грекова, вся страна разом оказалась под пятой крепостного режима. Его взгляд стал преобладающим в науке.