Меры правительства, может быть, и имели бы успех при кратковременном голоде. Повторный неурожай свел на нет все его усилия. Монастыри и бояре, скопившие большие запасы зерна, остались глухи к призывам властей. Сам патриарх Иов подал пример всем остальным, отказавшись расстаться с хлебными излишками. В ожидании худших времен богатые крестьяне зарывали хлеб в землю. Правительство пыталось кое-где проводить реквизиции хлеба, но ему недостало твердости и последовательности. Борис не осмелился идти на серьезный конфликт с богатейшими из своих подданных. Попытки обуздать бешеные спекуляции торговцев также не удались.
Годунов благоволил к посадам, чтобы сохранить основной источник денежных поступлений в казну. Многомиллионное же крестьянство оказалось предоставленным собственной судьбе. Даже в дворцовых волостях, фактической вотчине Годуновых, дело ограничилось продажей крестьянам «старого» хлеба в долг по кабальным распискам. Дворцовые приказчики села Кушалина доносили в Москву, что многие нуждавшиеся крестьяне пришли туда и «стали по улицам з женами и з детми, голодом и с озноба помирали». На их донесении приказ наложил такую резолюцию: «Велети бедных огревать и хлебца взаймы дать, кому мочно верить»[145].
Таким образом, деревня не знала бесплатной раздачи милостыни и хлеба. Крестьяне из года в год кормили государство, оброками наполняли царские житницы, однако по феодальным меркам это не имело никакого значения. Голодающие крестьяне если и получали хлеб, то не безвозмездно, а на условиях заемной кабалы. Обнищавшие и пришлые крестьяне не могли рассчитывать даже на заем и обречены были на мучительную смерть.
Не обладая реальными резервами, чтобы прокормить деревню, правительство попыталось использовать социальные рычаги. Многие годы закрепощенные крестьяне жили надеждами на «государевы выходные лета». Своим указом о сыске беглых Борис нанес смертельный удар этим надеждам. Но три года спустя он выказал большую гибкость, временно отступив от принятого курса. 28 ноября 1601 г. страна узнала о восстановлении сроком на год крестьянского выхода в Юрьев день.
Не следует думать, что голод сам по себе мог привести к столь крутому социальному повороту. К осени 1601 г. последствия первого неурожая не обнаружили себя в полной мере. Население еще не исчерпало старых запасов. Трехлетний голод был впереди и никто не мог предвидеть его масштабов. Годунов боялся не голода, а социальных потрясений, давно предсказанных трезвыми наблюдателями. Крестьянство оставалось немым свидетелем смены династии. Никто не думал спрашивать его мнение в деле царского избрания. Каким бы ничтожным ни выглядел царь Федор, народ верил ему. Администрация всех рангов сверху донизу правила его именем. Все ее распоряжения исходили от законного государя. Борис же не был прирожденным царем. Как мог он при этом претендовать на место «земного бога»? Неторопливый крестьянский ум не сразу сумел найти ответ на столь трудный вопрос. Борис постарался одним ударом завоевать привязанность сельского населения. Его указ как нельзя лучше отвечал такой цели. Именем Федора у крестьян отняли волю. Теперь Борис восстановил Юрьев день и взял на себя роль освободителя. Его указ понятными словами объяснял крестьянам, сколь милостив к ним «великий государь», который «пожаловал во всем (!) своем государстве от налога и от продажи, велел крестьяном давати выход»[146].
Б. Д. Греков полагал, что крестьянская политика Годунова отвечала интересам служилой массы. Но В. И. Корецкий пересмотрел его мнение и доказал, что восстановление Юрьева дня вошло в противоречие с интересами мелкого дворянства. В самом деле, законы 1601–1602 гг. временно восстановили крестьянские переходы только на землях провинциального дворянства, низших офицеров и мелких приказных чинов. Указы категорически подтверждал и крепостное состояние крестьян, принадлежавших членам Боярской думы, столичным дворянам, дьякам и духовенству. Таким образом, Годунов выступил как решительный защитник привилегий знати и верхов феодального сословия, непосредственно участвовавших в его избрании. Юрьев день не был возобновлен также в пределах Московского уезда и на государственных, черносошных, землях. Борис не желал восстанавливать против себя мелких московских помещиков, постоянно обретавшихся в столице. Что касается черносошных земель, они служили важнейшим источником казенных доходов, и власти старались сохранить черносошных крестьян на их старых наделах.
Годунов избегал таких шагов, которые могли вызвать раздражение знати, и в то же время не побоялся раздражения мелкого дворянства — самой многочисленной прослойки господствующего класса. Вопреки мнению С. Ф. Платонова, Бориса нельзя считать дворянским царем, всецело связавшим свою судьбу с интересами «среднего» служилого сословия.
Сделав временные уступки крестьянству, власти постарались по возможности сгладить неблагоприятное впечатление, произведенное на мелких землевладельцев. Можно было ожидать, что с восстановлением Юрьева дня крестьяне хлынут на земли привилегированных землевладельцев, имевших возможность предоставлять новоприходцам большие ссуды и льготы. Правительство отвело эту угрозу, запретив богатым землевладельцам звать к себе крестьян. Что касается провинциальных дворян, то они получали право вывозить разом не более одного-двух крестьян из одного поместья. Такое распоряжение заключало в себе определенный экономический смысл.
При Борисе Годунове Россия впервые пережила общий голод в условиях закрепощения крестьян, что создало особые трудности для мелкокрестьянского производства. На протяжении века Юрьев день играл роль своего рода экономического регулятора. При неурожае крестьяне немедленно покидали помещиков, отказывавшихся помочь им, и уходили к землевладельцам, готовым ссудить их семенами и продовольствием. В условиях закрепощения небогатые поместья превращались в своего рода западню: крестьянин ни подмоги не получал, ни уйти прочь не имел права. Законы Годунова открыли перед крестьянами двери ловушки. В то же время они мешали предприимчивым дворянам свезти к себе из соседнего поместья многих крестьян, на подмогу которым у них не было средств.
Правительство разрешало переходы в пределах средних и мелких поместий, руководствуясь прежде всего финансовыми соображениями. Только выход и подмога спасли бы крестьян бедствующих поместий и предотвратили запустение тягла, обеспечивавшего казенный доход. Поскольку мелкие помещики составляли главную массу феодального сословия, следует признать, что большая часть крестьянского населения получила шансы воспользоваться указом царя Бориса. При определенных условиях восстановление Юрьева дня помогло бы мелкокрестьянскому производству пережить неурожайные годы, разрядило бы недовольство закрепощенного крестьянства. Но произошло ли это в действительности? Между изданием закона и его претворением в жизнь пролегла пропасть.
Крестьяне по-своему истолковали благосклонное обращение к ним нового царя. Они отказывались платить «налоги и продажи», подати и оброки, переселялись на удобные для них земли, не обращая внимания на то, что добрая половина земель в государстве оставалась заповедной. Реакция крестьян была столь бурной, что при повторном издании указа в 1602 г. из него исключили слова о даровании выхода «от налога и от продаж».
Что касается помещиков, то они всеми силами противились уступкам в пользу крепостных, даже ограниченным и временным. Сопротивление дворян достигло таких масштабов, что власти включили в текст указа 1602 г. пункты, призванные оградить крестьян от помещичьих насилий и грабежа. «Сильно бы дети боярские крестьян за собой не держали, — гласил закон, — и продаж им никоторых не делали, а кто учнет крестьян грабити и из-за себя не выпускати, и тем от нас быти в великой опале»[147]. Словесные угрозы опалы не могли испугать дворян, коль скоро дело касалось доходов. Без крестьян мелкого помещика ждала нищенская сума. Со своей стороны, крепостническое государство не помышляло ни о каких серьезных санкциях против дворянской массы, составлявшей его социальную опору. Попытки облегчить положение голодающей деревни, как видно, не удались.
В конечном счете тонко рассчитанная политика Годунова никого не удовлетворила. Династия сохранила поддержку верхушки феодального класса, зато в среде мелкого дворянства ее популярность стала быстро падать.
Борису не удалось завоевать народные симпатии. Насилия помещиков и голод ожесточили крестьянство. И 1603 г. страна впервые в своей истории стала ареной широкого повстанческого движении. Источники официального происхождения старались дискредитировать выступления низов, называя их «разбойными»[148]. На самом деле в России назревала крестьянская война. Царь Борис поручил борьбу с повстанцами окольничему Ивану Бутурлину, одному из лучших воевод периода Ливонской войны. Как глава Разбойничего приказа Бутурлин посылал дворянские отряды против «разбоев» в Коломну, Волоколамск, Можайск, Вязьму, Медынь, Ржеву, Белую и другие уезды. Охваченные восстанием территории окружали Москву со всех сторон. Наконец «разбои» появились в непосредственной близости от столицы.
С мая 1603 г. москвичи стали свидетелями военных приготовлений неслыханных масштабов. Можно было подумать, что городу вновь угрожают татары. Борис разбил столицу на множество секторов и поручил их оборону пяти боярам и семи окольничим. Осенью окольничий Иван Басманов, охранявший порядок на Арбате, «в деревянном городе», выступил в поход против «разбоев». Воеводы прочих секторов остались на месте. Власти опасались, очевидно, не столько повстанцев, сколько волнений в столице. В бою с правительственными войсками «разбои» проявили много упорства и смелости. Воевода Басманов погиб. Но мятежники понесли поражение, их вождь Хлопко был взят в плен и повешен.