[10].
Между тем бояре-опекуны, разъехавшиеся на обед, узнали о происшедшем. Никита Романов и Иван Мстиславский поспешили в Кремль с большой толпой вооруженных дворян и холопов. Стрельцы отказались открыть ворота опекунам, но затем впустили их через калитку одних, без свиты. Боярская дворня попыталась проложить дорогу силой. На шум отовсюду стал сбегаться народ. Стрельцы схватились за оружие.
В случае успеха Бельский мог ликвидировать регентский совет и править от имени Федора единолично, опираясь на военную силу. Над Кремлем повеяло новой опричниной. Но Бельский и его приверженцы не учли одного важного фактора. Таким фактором был народ. Стычка у кремлевских ворот послужила толчком к восстанию. «Народ всколебался весь без числа со всяким оружием»[11]. Захватив пушки, стоявшие на Красной площади, восставшие повернули их в сторону Фроловских ворот. Стрельцы попытались рассеять толпу и дали несколько залпов. Во время перестрелки было убито около 20 и ранено почти 100 человек. События приобрели дурной оборот, и царь выслал на площадь бояр для переговоров. Народ столь решительно требовал выдачи на расправу Бельского, олицетворявшего ненавистный всем жесткий правительственный курс, что царю Федору и его окружению пришлось пожертвовать правителем. Земские бояре объявили народу о ссылке Бельского, после чего волнения в столице постепенно улеглись. Отставка временщика радикально изменила обстановку.
Народное выступление покончило с попыткой возврата к опричнине и привело к падению «дворового» руководства. Три недели спустя в Кремле открылся собор, и земщина впервые получила возможность высказать свое мнение по поводу происходящего. Участники собора знали, что Федор был фактически не способен к самостоятельному правлению. Тем не менее они одобрили его кандидатуру и, таким образом, заявили о поддержке боярского правительства, пришедшего к власти после ссылки Бельского. Любопытно, что современники восприняли решение собора как избрание Федора на царство.
31 мая 1584 г. столица торжественно отпраздновала коронацию нового царя. После службы в семейном Благовещенском соборе Федор и его свита отправились в Архангельский собор, оттуда в Успенский. Дорогу от дворца к соборам устилали дорогие ткани. Вдоль пути следования процессии сплошной стеной стояли дворяне в «золотых платьях».
Федора короновали по чину венчания византийских императоров. Долгая церемония утомила его. Не дождавшись окончания коронации, он передал шапку Мономаха боярину князю Мстиславскому, а тяжелое золотое яблоко («державу») — Борису Годунову. Этот ничтожный эпизод потряс присутствовавших.
Федор Иванович мало чем походил на отца. По словам очевидцев, последний государь из династии Калиты отличался болезненностью, слабым телосложением, походка у него была нетвердая, на лице, поражавшем своей бледностью, постоянно бродила улыбка. Царь «прост и слабоумен… — отмстил английский посол Флетчер, — мало способен к делам политическим и до крайности суеверен»[12]. По отзыву папского нунция Поссевино, умственное ничтожество Федора граничило с идиотизмом, почти с безумием. Наследник Грозного был не способен управлять государством. Его никогда не готовили к этой роли. Даже исполнение внешних ритуалов и придворных церемоний казалось ему непосильным.
Дела тяготили Федора, и он искал спасений в религии, каждый день подолгу молился, нередко сам трезвонил на колокольне, раз в неделю отправлялся на богомолье в ближние монастыри. Русские писатели Смутного времени, идеализировавшие последнего законного самодержца, придавали Федору, по меткому замечанию В. О. Ключевского, привычный и любимый облик: в их глазах он был блаженным на престоле. Некоторые восторженные апологеты Федора приписывали ему пророческий дар, хотя и не очень заметный для плохо осведомленных людей.
Русские авторы, охотно отмечавшие удивительное благочестие царя, избегали говорить о его пристрастии к диким забавам и кровавым потехам. Федор упивался зрелищем кулачного, и в особенности медвежьего, боя. На его глинах вооруженный рогатиной охотник отбивался как мог от медведя в круге, обнесенном стеной, из которого некуда было бежать. Потеха редко обходилась без крови.
Среди знати Федор не пользовался популярностью. Его не боялись и не уважали. Русские на своем языке называют его дураком, говорил о Федоре шведский король.
События, происшедшие в Москве после смерти Грозного, показали, что опричнина лишь ослабила влияние боярской аристократии, но не сломила ее могущества. При безвольном и ничтожном преемнике Грозного звать вновь подняла голову. Как только с политического горизонта исчезла зловещая фигура Бельского, бояре окончательно перестали скрывать свои подлинные чувства по поводу смерти царя Ивана. Наблюдатель тонкий и вдумчивый, дьяк Иван Тимофеев очень точно передал атмосферу, воцарившуюся в Кремле в начале правления Федора. «Бояре, — писал он, — долго не могли поверить, что царя Ивана нет более в живых, когда же они поняли, что это не во сне, а действительно случилось, через малое время многие из первых благородных вельмож, чьи пути были сомнительны, помазав благоухающим миром свои седины, с гордостью оделись великолепно и, как молодые, начали поступать по своей воле; как орлы, они с этим обновлением и временной переменой вновь переживали свою юность и, пренебрегая оставшимся после царя сыном Федором, считали, как будто и нет его…»[13].
К концу жизни Грозного в его думе осталось не слишком много бояр. Их основательно потеснили неродовитые любимцы царя. При Федоре знать ринулась туда толпой.
Численность боярской курии почти сразу удвоилась. Зато курия думных дворян оказалась фактически разогнанной. Афанасий Нагой и Богдан Бельский отправились в ссылку, Михаил Безнин — в монастырь, Василий Зюзин и Баим Воейков лишились думных чинов.
Московские события едва не увлекли в пропасть и Годуновых. Восставший народ требовал их удаления из столицы. Борису пришлось познать унижение. Однако он не только уцелел, но и использовал новую ситуацию, чтобы преодолеть еще один крутой подъем на пути к власти. В дни коронации Федор возвел шурина в чин конюшего.
Некогда царь Иван упразднил этот чин, казнив последнего конюшего. Боярские правители восстановили должность, которую издавна занимали представители нескольких знатнейших фамилий. Вопрос о назначении нового конюшего вызвал острую борьбу в верхах. Борису недоставало знатности, чтобы занять высокий пост. Но в конечном счете чином конюшего распоряжались те, кто реально возглавлял правительство. Назначение на пост конюшего, проведенное вопреки ясно выраженной воле Грозного, ввело Годунова в круг правителей государства.
Успех Бориса нельзя объяснить одним лишь родством с царской семьей. В неустойчивой обстановке первых дней царствования влияние Федора на дела управления было ничтожным. 32-летнему Борису помогла прежде всего его политическая изворотливость. Годунов поспешил отвернуться от покровителя, сподвижника и свояка Бельского, как только понял, что дело того проиграно. Более важное значение имело для него покровительство земских бояр.
Ко времени коронации наибольшую силу обрел круг лиц, осуществлявших при Грозном управление земщиной. Во главе его стояли дядя царя, регент Никита Романов, и дьяк Андрей Щелкалов. Английский посол Иероним Боус называл их самыми влиятельными в Москве людьми. Однако власть боярского правительства казалась непрочной. Достигший преклонного возраста Романов тяжело болел, и никто не сомневался в его близкой кончине.
Писатели Смутного времени утверждали, будто Романов, пораженный недугом, сам искал дружбы Годунова и вверил ему своих совсем еще молодых сыновей. Очевидец тех событий троицкий монах Авраамий Палицын свидетельствовал, что Годунов обещал регенту «соблюсти» его семью[14]. Автор «Сказания о Филарете Романове», использовавший семейные предания Романовых, авторитетно подтвердил его слова. Согласно «Сказанию», Борис проявлял любовь к детям Романова и дал страшную клятву, что всегда будет почитать их за братьев[15]. Современники повествовали об этом эпизоде в излишне сентиментальных выражениях. В действительности союз Романовых и Годуновых был вызван к жизни трезвым политическим расчетом. Знатностью Романовы далеко превосходили Годуновых, но в глазах Рюриковичей Шуйских и гедиминовичей Мстиславских они выглядели все же достаточно худородными. Аристократическая реакция грозила покончить с высоким положением этой семьи. Неудивительно, что Романову пришлось искать поддержки у «дворовых» бояр Годуновых. Родня Федора должна была объединиться перед лицом общей опасности. Капитан Яков Маржарет, служивший при Борисе телохранителем, определенно утверждал, что боярина Годунова избрали в правительство после того, как разнеслась молва о намерении низложить слабоумного Федора[16].
Заботы нового правительственного кружка сосредоточились на том, чтобы закрепить за Федором власть и привлечь на его сторону земскую знать. Одной из самых важных мер в этом направлении явилась общая амнистия по случаю коронации Федора. В результате многих князей и бояр знатного рода, находившихся в опале при прежнем царе, даже тех, которые просидели в тюрьмах 20 лет, т. е. оказались за решеткой при учреждении опричнины, освободили и вернули им обратно поместья. Все заключенные получили прощение.
Земская Боярская дума добилась известных гарантий по поводу произвольных опал и казней. Вновь изданные распоряжения воспрещали судьям подвергать дворян наказанию без достаточного доказательства вины даже при наличии самых тяжких преступлений, которые могли повлечь за собой смертную казнь.
По словам очевидцев, новые власти сместили администрацию, назначенную Грозным. «По всему государству, — писал Джером Горсей, —