То есть речь идет уже не о Победоносцеве лично, а о пороке русского православия: на почве православия не решена задача культуры – чего уж никак не скажешь о католичестве или протестантизме. Что же касается самого Победоносцева, то у него не столько цинизм и нигилизм, сколько усталость и отчаяние – и страх за будущее.
В той же статье Бердяева:
«Этот призрачный, мертвенный старик жил под гипнозом силы зла, верил безгранично во вселенское могущество зла, верил в зло, а в Добро не верил. Добро считал бессильным, жалким в своей немощности».
Зинаида Гиппиус вспоминает: когда группа интеллигентов, озабоченная внесением нового духа в церковную жизнь, выступила с инициативой знаменитых впоследствии религиозно-философских собраний и встретилась по этому поводу с обер-прокурором Синода, он эти собрания разрешил, но сказал при этом: «Россия – ледяная пустыня, по которой бродит лихой человек».
Победоносцев не столько противник демократических реформ, как всего мировоззрения Нового времени, духа века сего. Он писал в «Московском сборнике»:
«Есть в человечестве натуральная, земляная сила инерции, имеющая великое значение. Ею, как судно балластом, держится человечество в судьбах своей истории, - и сила эта столь необходима, что без нее поступательное движение вперед становится невозможно. Сила эта, которую близорукие мыслители новой школы безразлично смешивают с невежеством и глупостью, - безусловно, необходима для благосостояния общества. Разрушить ее – значило бы лишить общество той устойчивости, без которой негде найти и точку опоры для дальнейшего движения. В пренебрежении или забвении этой силы – вот в чем главный порок новейшего прогресса».
Розанов сказал о «Московском сборнике»: книга поучительная, вроде басен Крылова, но несколько элементарная. В том, что говорит Победоносцев, даже и есть некоторая правда: Победоносцев – поэт, органик, романтик, он не любит цивилизации – как рацио, плана и чертежа, он за органический рост. Но это не тот тип мысли и личности, который потребен для государственной работы. Идеи «Московского сборника» не дают никакой политической программы. Это если и теократия, то не как программа, а как ностальгия.
Бердяев:
«Когда читаешь его, ненависть слабеет: звучат у него такие искренние ноты, искренне смирение перед высшим, любовь к народному, романтическая привязанность к старому быту».
Победоносцев, если угодно, – реакционер, но скорее того типа, что нынешние «зеленые» или противники глобализации, устраивающие шумные демонстрации на саммитах руководителей индустриальных держав. Он, так сказать, не Альберт Гор, а что-то вроде нынешних эко-террористов. А дело ведь не в том, чтоб запретить автомобили и пересесть на велосипеды – «изобрести велосипед», - а в том, чтобы создать альтернативное топливо. Вот такого альтернативного топлива для России Победоносцев предложить не мог. Отсюда – извечная практика русских застойщиков: упираться в букву, в идеологию вместо поиска и конструктивной работы.
Да, Победоносцев (между прочим, один из разработчиков судебной реформы) выступал с инициативой ликвидации новых судов (это не прошло). Да, он способствовал введению института земских начальников, ограничившего выборность земских органов. Но это было ни то ни се, никчемные паллиативы. А вот действительное дело прозевали: отмену общинного землепользования у крестьян, и Победоносцев очень активно выступил против соответствующей реформы, которая в перспективе давала крепкий средний класс в России, уже никак не склонный к русскому бунту. Пришлось дожидаться Столыпина.
Славянофил Иван Аксаков писал Победоносцеву (15 февраля 1882):
«Мне кажется, что мудрость состоит именно в том, чтобы признать неизбежным закон развития и прогресса истины в человеческих обществах, а закон этот таков: без одной четвертой пакости не обходится никакое проявление добра… Твоя душа слишком болезненно-чувствительна ко всему ложному, нечистому, и потому ты стал отрицательно относиться ко всему живому, усматривая в нем примесь нечистоты и фальши. Но без этого ничто живое в мире и не живет, и нужно верить в силу добра, которая пребудет лишь в свободе… А если дать силу унынию, то нечем будет и осолиться».
Да, Победоносцев не верил в людей, человек есть ложь и смрад – вот тема Великого Инквизитора у него. Но как быть, если этот человек – тот лихой, что бродит по России – ледяной пустыне?
Не вытанцовывается в России тема свободы. Русская тема: между Великим Инквизитором и лихим человеком.
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/397464.html
* * *
[Русский европеец Петр Ткачев] - [Радио Свобода © 2013]
Петр Никитич Ткачев (1844—1886) обрел странную посмертную судьбу. Это очень значительный теоретик и организатор позднего, активного народничества, но даже в Советском Союзе он не обладал бесспорным статусом революционного классика, как, скажем, Чернышевский. Дело в том, что он очень неуместно напоминает Ленина — а подобный генезис никак не к лицу считался русскому классику марксизма. Хотя так называемый ленинизм, то есть большевизм, — это и есть ткачевизм. Настоящий, ортодоксальный марксизм в России — это меньшевизм, адекватно представленный основателем русского марксизма Г.В.Плехановым.
Ткачевский вариант революционного народничества сложился в полемике с двумя другими его вариантами — пропагадистско-просветительским Петра Лаврова и анархическим Михаила Бакунина. Общая народническая установка у всех троих — убеждение, что социалистическая революция в России будет крестьянской, что крестьянство, с его общинным землепользованием, — единственный класс, имеющий потенцию органического врастания в социализм. Но дальше начинаются расхождения. Лавров — в принципе не революционер вообще, это либеральный просветитель, почему-то не поладивший с властями, говорил Ткачев; в сущности, это именно так: только русская власть могла сделать революционным эмигрантом полковника артиллерийской академии, обладавшего серьезными философскими знаниями. А Бакунин, несомненный бунтарь, не там где надо видит революционный резерв: это не природный анархизм русских, лучше всего явленный в образе разбойника, как считает Бакунин, а твердо организованная партия, стремящаяся, прежде всего, к захвату власти, способная сделать само государство инициатором социалистических преобразований. Вот это и есть Ленин до самого Ленина.
Несколько цитат из программного ткачевского журнала «Набат», который издавался в Женеве после того, как Ткачев, чуть ли не десятилетие проведший в разного рода заключениях (при этом, будучи активным участником левого журнала «Дело»), сбежал за границу из ссылки в 1873 году:
Все общественные бедствия, всякая социальная неправда обусловливаются и зависят исключительно от неравенства людей, неравенства физического, интеллектуального, экономического, политического и всякого другого. Следовательно, пока существует неравенство, хотя бы в какой-нибудь сфере человеческих отношений, до тех пор будет существовать власть <…>. Отсюда следует, что никакая революция не может установить анархию, не установив сначала братства и равенства.
Но, чтобы установить братство и равенство, нужно, во-первых, изменить данные условия общественного быта, уничтожить все те учреждения, которые вносят в жизнь людей неравенство, вражду, зависть, соперничество, и положить основание учреждениям, вносящим в нее начала, противоположные первым; во-вторых, изменить самую природу человека, перевоспитать его. Осуществить эту великую задачу могут, конечно, только люди, понимающие ее, и искренне стремящиеся к ее разрешению, то есть, умственно и нравственно развитые, то есть меньшинство. Это меньшинство в силу своего более высокого умственного и нравственного развития, всегда имеет и должно иметь умственную и нравственную власть над большинством.
Вот это и есть Ленин: одно в один тому, что он писал позднее в работе «Что делать?»: революционное сознание вносит в массы интеллигентное меньшинство. И та же мысль о государстве как орудии революции: отвечая на критику меньшевиков, говоривших о неготовности России к социалистической революции, о недостаточности в ней предполагаемо революционного пролетариата, Ленин говорил, что, взяв государственную власть, революционные социалисты используют ее для того, чтобы в ударном темпе создать предпосылки социализма. Тут уже дело не в том, сколько пролетариев насчитывается в России, — в революции дело решает активное меньшинство.
Это активное меньшинство, по-другому, говоря, — революционная партия. И учение о партии как главном двигателе революции Ленин взял, опять-таки, у Ткачева.
Из той же программы «Набата»: нужно добиваться:
Организации реальной, организации, тесно сплачивающей разрозненные революционные элементы в одно живое тело, действующее по одному общему плану, подчиняющиеся одному общему руководству, — организации, основанной на централизации власти. Только при такой организации революционеры, захватив власть, будут в состоянии защитить ее от притязания враждебных партий, интриганов, политических честолюбцев, только она даст им возможность подавить консервативные и реакционные элементы общества, только она одна вполне отвечает потребностям борьбы, вполне соответствует типу боевой организации.
Вот, так сказать, жемчужное зерно, которое откопал Ленин у Ткачева, не обращая внимания на расхождение в политической догме, которая, в общем, и не важна у Ткачева: крестьянство или пролетариат — революционный класс: главное — создание централизованной партии, способной использовать государственную власть в целях социалистического преобразования. Не нужна, не может быть революционной партия, признающая лишь федеративную связь между автономными, самостоятельно действующими революционными группами. Это и есть организационная основа большевизма. Давний лингвистический парадокс не раз отмечался: большевики — это те, которые действуют в меньшинстве — но сплоченном в некий рыцарский орден, как позднее скажет уже не Ленин, а Сталин. И Сталин же будет говорить, что в процессе строительства социализма государство должн