АРЕНА БАХА — ХАБАНЕРА
Бахчанян был доволен, и главным образом тем, что знаменитому церковному композитору оказался приписан неожиданный в его репертуаре танцевальный номер. В ответ он сделал палиндром из моей фамилии:
ПАРАМОНОВ: В ОНОМ АРАП
Я тешусь тем, что под «арапом» следует понимать Пушкина.
Но у Бахчаняна есть еще один жанр, в котором слово выступает действительно в неразрывном синтезе с изображением. Тут он особенно виртуозен — и необыкновенно смешон. Листая каталог одной из выставок Бахчаняна, я обнаружил проект книжной обложки: Ленин поднимает на руки девочку — и титул книги: «Владимир Набоков. Лолита». Или вот такие номера: Бахчанян воспроизводит авангардистскую картину и дает ей автора и название из русского девятнадцатого, а то и восемнадцатого века. Под кубистическим женским портретом Пикассо надпись: «Аргунов. Портрет неизвестной крестьянки в русском костюме. 1784». Берет ню Матисса, где одна из моделей присела на корточки и выставила вперед руки, и подписывает: «Архипов. Прачки». Или: какое-то дикое изображение вроде бы человека, держащего на веревке вроде бы быка, в общем что-то крайне авангардистские (поздний Пикассо?), и подпись: «Клодт. На пашне». Сделать кубистических зверей тягловой силой — это высокохудожественная идея, какая-то глобальная карикатура нынешней цивилизации.
Творчество Бахчаняна далеко не исчерпывается теми сюжетами и приемами, которых только краешка я коснулся: он поистине неистощим. Искусствоведы пишут о нем куда как профессионально и в терминах, которых я и не слышал. Евгений Барабанов, например, написавший текст к каталогу Бахчаняна «Экспонат одного дня», называет его подлинным отцом поставангарда, живописного постмодернизма, концептуализма и много чего другого. Соц-арта в том числе. Мысль Барабанова: Бахчанян — не последователь и не постмодерный воскреситель, Бахчанян — отец массы современных школ, направлений, «практик». В живописно-искусствоведческой терминологии я не силен и оценивать такие сюжеты не берусь. Меня в данном случае интересует всегдашний вопрос этой серии: европеец ли Бахчанян?
Конечно. Во-первых, он армянин, а Армения — как будто бы европейская страна. Бахчанян же не просто армянин, а на 150 процентов, как сказал он Довлатову. Что это значит? — Даже мачеха была армянкой, ответил Бахчанян. Хотя родился он в Харькове, то есть на Украине, а Украина тоже Европа.
И еще европейское, то есть высококультурное в нем: дух пародии, высокой насмешки, легкий дух осознавшей себя и уже играющей с собой культуры. В давние времена, помнится, я смотрел французский фильм «Фанфан Тюльпан» и думал: когда же в России будут делать подобное? Не в смысле кино — этот веселый фильм отнюдь не шедевр кинематографии, а в смысле изживания и преодоления собственного тяжелого прошлого. Известно ведь: человечество смеясь расстается со своим прошлым.
Мы с Бахчаняном смеемся — но прошло ли прошлое?
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/386656.html
* * *
[ Борис Парамонов: "Новости в мире животных"]
06.04.2007 04:01 Борис Парамонов
У меня был знакомый, первой фразой которого при встрече всегда и только была одна: «Что нового в мире животных?» Шутка вполне невинная, но всё-таки она надоела и делала его смешным. В современном мире тоже многое надоело и кажется, увы, не только смешным. Причем надоела и раздражает именно невинность, с которой и в которой современность себя являет. Два примера, имевшие место в Германии. Защитники прав животных потребовали уничтожить родившегося в неволе медвежонка по имени Кнут, которого отвергла собственная мамаша. Нельзя подвергать животное искусственному питанию, а потому содержание его в искусственных условиях есть ненужная жестокость, говорят защитники животных прав. Несколько лет назад в Нью-Йорке случилась почти схожая ситуация. В одной семье (между прочим, иммигрантов из России) жила домашняя обезьяна, ставшая членом семьи. Вместе ходили на прогулку и ели мороженое по дороге. Компания стала достопримечательностью иммигрантского квартала. Но идиллия была нарушена опять же защитниками животных, которые в тот раз заявили, что естественная среда обитания обезьяны – зоопарк, где она как минимум будет общаться с представителями собственного вида. Обезьяну изъяли в судебном порядке. Когда власти выводили ее из дома, собравшийся народ поминал по старой памяти Сталина и НКВД. Вообще каково отношение человека к природному миру? Вспомним Тьери Шьяво – ту молодую американку, которая жила на искусственном питании семь лет с мертвым мозгом. Когда всё-таки было решено отключить систему поддержки, поднялся шум по всей Америке, вопрос дошел до Конгресса. Казалось бы ясно, что адекватная среда обитания человека – мир людей, а не пребывание в чистой биологии. Почему же Терри Шьяво заставляли жить семь пустых лет? И почему тогда не позволить медвежонку Кнуту жить сколько ему положено в комфортабельном зоо, радуя детишек? Перейдем ко второму немецкому случаю. Судья-женщина отказала мусульманке в ускорении развода на том основании, что Коран позволяет бить жен, и посему прожить еще какое-то время в привычной обстановке для истицы нарушением ее прав не будет. Возмущение в Германии всеобщее и, конечно, более обоснованное, чем воспоминания русских иммигрантов о 37-м при виде изымаемой обезьяны. Но решение судьи почти без зазора ложится на сегодняшние нравы и в сущности соразмерно с лозунгами пресловутого мультикультурализма. Под культурой сегодня принято понимать не те или иные всеобщие – и тем самым абстрактные – нормы, а скорее образ жизни в данной среде: сущее, а не должное. Но в юриспруденции действуют нормы, а система норм называется цивилизацией – а не культурой в нынешнем усеченном смысле. Этот судебный казус провокативно обнажил скандальный парадокс нынешнего мира с его политкорректностью и прочим этикетом: если буквально соблюдать постулаты нынешнего мировоззрения, то на место гражданского общества повсеместно встанут семейные нравы, а медицину заменит Христианская наука с ее запретом врачей и лекарств – разве можно мучить бедных животных для медицинских целей? Долой цивилизацию людей и животных! Разогнать суды! Закрыть больницы и зоопарки!
Радио Свобода © 2013 RFE/RL, Inc. | Все права защищены.
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/386540.html
* * *
[Русский европеец Михаил Лермонтов] - [Радио Свобода © 2013]
Лермонтов — единственный русский классик, одинаково сильный как в поэзии, так и в прозе. Это утверждение можно тут же оспорить, назвав Пушкина. Конечно, проза Пушкина хороша, но она нерусская, Пушкин в прозе француз; это особенно ясно, если читать параллельно Мериме. Великая русская проза не от Пушкина пошла; и не от Гоголя, конечно, — из его «Шинели» никто не вышел, даже и Достоевский. Только много позднее, в начале следующего века появились у Гоголя последователи и эпигоны: Андрей Белый и Булгаков. А из Лермонтова вышли все. Кто-то сказал: останься этот офицерик жив, не нужно было бы ни Толстого, ни Достоевского.
Проза Лермонтова, как известно, — «Герой нашего времени». Есть еще сказка «Ашик-Кериб» и едва начатый многообещавший «Штосс»; но это к делу не идет, это не то, что у него важно. Роман Лермонтова хорош всем, кроме его названия. В предисловии к роману Лермонтов говорит о чертах и пороках целого поколения, запечатленных в Печорине. Но это неверно: Печорин — штучное изделие, отнюдь не тип, который можно было бы представить выразителем эпохи. Разговоры о том, что это лишний человек, которому не дала развернуться николаевская Россия, а потому, значит, и тип — детский лепет, опровергнутый еще век назад. Приведу соответствующее высказывание Айхенвальда, каковому высказыванию как раз около ста лет:
Конечно, в Печорине много Лермонтова, много автобиографии; но последняя не создает еще типа, — объективно же в русской действительности «героями нашего времени» были совсем иные лица. Право на обобщающее и обещающее заглавие своего произведения наш поэт должен был бы доказать изнутри — завершенностью и неоспоримостью центральной фигуры; между тем она в своем психологическом облике не только как тип, но даже и как индивидуальность неясна и неотчетлива. Душевное содержание Печорина не есть внутренняя система; концы не сведены с концами, одни качества не примирены с другими, виднеются неправдоподобные противоречия, и в результате нами не овладевает какое-нибудь одно, яркое и цельное, впечатление.
Айхенвальд настаивает не на типичности, а на автобиографичности лермонтовского Печорина: Лермонтов дал ему собственные пороки, чтобы тем самым избавиться от них, изжить их, «избыть». Объективируя свои проблемы, художник тем самым освобождается от них, — это знали еще философы немецкого романтизма. Потом этот метод подтвердил свою целительность в психоанализе — на материале душевной жизни всякого человека, не только художника. Но какие собственные пороки имеет в виду сам Лермонтов, от чего он хочет избавиться в Печорине? Сошлюсь опять же на Айхенвальда:
Безлюбовный, то есть мертвый и потому своим прикосновением убивающий других, Печорин — не совсем живой и в литературе как художественный образ — не совсем понятный и доказанный в своей разочарованности.
Безлюбовность, лучше бы сказать безлюбость, — вот порок Печорина, источник его демонизма — вернее, той демонической позы, которую усвоил себе Лермонтов в творчестве, да и в жизни, за что и поплатился — жизнью. Сейчас бы мы сказали, что дуэль Лермонтова была его самопровокацией (случай Пушкина — совсем, совсем другой!). Пушкин весь был — открытость миру и бытию; Лермонтов — как-то космически (по-другому и не скажешь) одинок. Отсюда «Демон», герой его главной поэмы. Та же ситуация в «Мцыри»: инок убегает из монастыря в мир, но мир встречает его диким зверем — барсом. Женщина как живая связь с миром остается пустым символом у Лермонтова — а то даже умерщвляется самим же героем: символически, как в «Демоне» или даже физически, как в «Маскараде». Можно привести и другие примеры подобного конфликта — все они в памяти читателей Лермонтова.