водится к заповедям цивилизационного комфорта.
Вот в этом умении быть русским вне оглядки на Запад — подлинный европеизм Синявского. Ему не нужно быть западником, чтобы быть европейцем. И ему, русскому, не нужно расписываться в любви к России, он даже может написать «Россия — сука», потому что это не декларация, а литература; а литература для Синявского то же, что для Розанова, — «мои штаны».
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/384720.html
* * *
[Русский европеец Михаил Левидов ]
Михаил Юльевич Левидов (1891—1942) был весьма заметной культурной фигурой советских двадцатых годов. Обычно его называют журналистом; он действительно был одно время корреспондентом ТАСС в Лондоне; занимал даже должность заведующего иностранным отделом ТАСС: крупный пост, несомненно, номенклатурная должность. Долго на этом посту он не удержался, и причины выпадения его из номенклатурной обоймы неясны. Советская Литературная Энциклопедия 1931 года помещает о Левидове статью уже недоброжелательную, но критикует его в основном за связи с ЛЕФом — авангардистской литгруппой под началом Маяковского. Грехи лефовской молодости особенно в счет не шли, тем более, что в 1934 году Маяковский был канонизирован. Левидов стал жертвой советского террора, так сказать, в общем порядке — забрали его под самый занавес; он еще в 1939 году успел выпустить документальный роман о Свифте и даже дождался рецензий на него. В начале войны, говорят, его видели в саратовской тюрьме в одной камере с академиком Вавиловым.
Левидова нельзя называть правоверным, истовым лефовцем, как, скажем, Арватова с Бриком или Третьякова. Шкловский позднее писал, что в ЛЕФе были свои и чужие, и даже свой чужой — Левидов. Левидов не был теоретиком вроде Шкловского, он был острый журналист с интересом к общекультурным темам, писал хлесткие и запоминавшиеся статьи. В 1927 году издал сборник этих статей под названием «Простые истины». Этой книги я не нашел в Нью-йоркской публичной библиотеке, и очень об этом жалею, потому что Левидов был автор интересный, умевший писать нестандартно, парадоксально, придавать тогдашним расхожим темам гротескный угол. Он работал в очень перспективном жанре культурологической эссеистики.
Сейчас на Интернете можно найти некоторые из этих статей Левидова. Например, о театре в связи с необходимостью нового советского репертуара. Левидов понимал и не боялся сказать, что в театре главные фигуры не Шекспир, не Ибсен и не Чехов, а Дюма-отец и сын, Скриб и Фейдо. Конечно, в этом чувствуются инспирации Шкловского. Театральные приемы устаревают со временем, и мы не можем сейчас воспринять Шекспира так, как его воспринимали во времена королевы Елизаветы, для нас Шекспир это литература, а не театр. Театр, пишет Левидов, в природе своей имеет набор специфических приемов, которые требуется по временам обновлять новым материалом, новыми сюжетными мотивировками. Но приемами этими драмоделы Дюма и Скриб владеют лучше, чем писатели с самыми громкими именами.
Это уже пресловутый «формализм». В глубине искусства лежит технология, приемы ремесла. «Искусство — сумма приемов» — нашумевшая и вошедшая в анналы формула Шкловского. Но формалисты знали литературу изнутри, тем же знанием, которое мы обнаруживаем у великих художников слова. Цветаева:
Ищи себе доверчивых подруг,
Не выправивших чуда на число.
Я знаю, что Венера — дело рук,
Ремесленник — и знаю ремесло.
Самую заметную свою статью Михаил Левидов напечатал в 1923 году в одном из первых номеров журнала ЛЕФ (что значит — «Левый фронт искусств»). Она называлась «Футуризму необходимое предостережение». Это уже не только набросок левой (авангардистской) эстетики, но и целая культурология.
Левидов исходит опять же из Шкловского, но идет значительно дальше, за эстетику, в область, как тогда говорили, жизнестроения (а еще раньше — теургии). Литературные, вообще эстетические формы устаревают, перестают восприниматься, делаются штампами, но в этом своем окостенении канонизируются, принимают обманчивый облик вечных истин. В них никто не сомневаются, их никто не трогает — но и они никого не трогают, автоматизуются, перестают ощущаться. Эстетическая революция всегда и только имеет в виду обновить переживание вещей и ситуаций в искусстве, цель искусства «сделать камень каменным» — ибо в старых эстетических декорациях камень предстает поделкой из папье-маше.
Все это известно и требует напоминания только для того, чтобы показать, насколько Левидов в той своей статье пошел дальше. Он написал, что закон смены художественных форм выходит далеко за рамки эстетики, что это закон жизни, истории — закон революции.
Революция, взятая в психологическом аспекте и разрезе, — самый яркой и характерной чертой своей выявляет обнажение приема. Процесс становления, стабилизирования быта, — это процесс обволакивания приема… Прием отвлекается, абстрагируется от быта, надстройка отделяется от базы, твердеет, застывает, божествится, приобретает самостоятельное бытие, становится абсолютом.
Революция — обратный процесс. Сводит абсолют на землю. Выявляет его как прием. Обнажает прием. И убивает прием.
Элементарные законы нравственности и справедливости. Естественное право. Юридические нормы. Обычаи международной вежливости. Внеклассовая наука. Революция — один за другим — обнажила все эти приемы буржуазной идеологии. И этим их убила. Обнажила не теоретическими спорами. А самим бытием своим. Своей практикой.
У Левидова получалось, что в футуристической художественной практике и в формальной теории литературоведения дана модель всякого развития, открыт фундаментальный эволюционный закон культурной истории, то есть истории человечества. Тем самым как бы оправдывались претензии ЛЕФа на ведущую культурную роль в новой революционной России. Тут уже затрагивалась высокая политика, и лефовцев поспешили оттеснить.
Давняя статья Левидова была совершенно забыта, канула в Лету, пока ее не раскопал Юрий Карабчиевский, автор книги «Воскресение Маяковского». Откопал — и совершенно не понял. Это был не советский людоедский бред, как испугался Карабчиевский, а набросок той культурологии, которую развили уже во второй половине века французские новые философы. Больше всего Левидов похож на Ролана Барта с его критикой мифотворческого сознания.
Левидов заслуживает места в пантеоне современной культуры. Надо собрать и переиздать его статьи, когда-то им самим собранные под титулом «Простые истины». Истины, которые он излагал, далеко не простые, но помнить о них надо. Это Европа А.
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/384122.html
* * *
[Борис Парамонов: «Поклон Мадонне» ]
22.03.2007 03:00 Борис Парамонов
Сообщается, что Мадонна присматривает особняк на 5-й авеню, ценой в 35 миллионов. Вольному воля, а деньги, и несчитаные, у нынешних поп-звезд есть. Вопрос в том, как их тратить.
Человеку скромных достатков, вроде меня, трудно поверить в возможность прогулять, скажем, десять миллионов долларов. Но вот на прошлой неделе умерла Бетти Хаттон – звезда мюзиклов стародавней поры, и в некрологах писали, что она прогуляла как раз эти десять миллионов; а главное когда! – в сороковые годы, когда всё было раз в двадцать дешевле. Ей повезло: встретился в жизни активный добротворец, католический священник отец Макфарли и вытащил ее из черной ямы. Закатные годы старушка провела скромно, но бодро.
Ее недавнее выступление в рубрике «Персональная история» телеканала TСМ было очень удавшейся программой. Бетти Хаттон ума-разума отнюдь не потеряла – наоборот, к старости приобрела, и рассказывала много интересного. Она говорила, например, что Голливуд крайне опасное место для людей, не обладающих яркой индивидуальностью или просто сильным характером. «В Голливуде вас нет, вы продукт, вас делают на конвейере». Любая временная неудача может привести к роковому срыву, и не профессиональному, а, что называется, экзистенциальному. В сущности, та же история, только еще трагичнее, у Мэрилин Монро.
Деньги, накрывающие звезд шоу-бизнеса океанской волной, – опасная стихия. По океану не рекомендуется плыть без руля и ветрил. Деньги требуют воспитания, штурмански-капитанской выучки и закалки.
В этом смысле Мадонна заслуживает самого серьезного уважения (не уместней ли сказать – пиетета?). Скоро выходит книга о ее частной жизни, написанная Мелиссой Дюмас, авторизованная самой звездой. Мелисса была домоправительницей в четырех Мадонновых поместьях и знает о чем пишет. Поразительнее всего – железная дисциплина, налагаемая Мадонной на ее детей. В доме нет телевизора, таблоидных газет и журналов. Строжайшая диета, никакого «джанк фуд», этой отравы американских малолеток. Еще деталь: когда мать среди дня отдыхает, в доме запрещены какие-либо звуки, даже воды в душевых, даже никакого ласкающего ухо детского лепета.
Такой порядок был в обиходе Томаса Манна: когда после обеда он удалялся в кабинет вздремнуть, в доме воцарялась мертвая тишина. Что касается Солженицына, в его американском доме не было телевизоров; был один экран, технический: посмотреть, кого там к воротам принесло.
Мораль такова: демократия сама по себе отнюдь не только разнуздывает низкие инстинкты потакаемых плебеев, но, как и всякое человеческое сообщество, выделяет лучших, лидеров, закаляет и производит качественный отбор.
Когда Солженицын опубликовал «Ивана Денисовича», Ахматова сказала ему: «Вы знаете, что проснетесь завтра знаменитым?». Он ответил: «Ничего, я и с этим справлюсь».
Мадонна явно справляется со своей славой. Насчет Нобелевской премии пока неясно, но если она примет британское подданство, следует дать ей титул Дамы.
Радио Свобода © 2013 RFE/RL, Inc. | Все права защищены.
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/384024.html