рком углу сцены, с бокалом фуксиновой жижицы, под нарисованной пальмой. А потом маскарад подходит к концу''.
Борис Парамонов: Этот заключительный парад персонажей напоминает гениальный финал ''Восьми с половиной'' Феллини. Вообще этот фильм – кинематографический аналог ''Себастьяна Найта'', там тоже подлинная жизнь художника – не жена и не любовница, а кино. Намеки на маскарад, на невсамделишность рассказанного присутствует и в самом тексте ''Себастьяна Найта'': например, Гудмен во время делового разговора носит черную маску.
И тут надо сказать о Нине – Нине Речной, той роковой женщине, которая якобы погубила Себастьяна. Это зов из его русского прошлого. Нина Речная тут же вызывает ассоциацию с Ниной Заречной из чеховской ''Чайки''. Это русская литература, от которой с болью отрывается Сирин, губящий сам в себе русского писателя: отнюдь не Нина его губит, Нина Речная – это тоже он, это он ''изменщик''. Она так же притворяется француженкой, как Набоков – американцем. Но у нее, говорит рассказчик, прекрасный французский язык, так что и не узнать в ней русскую. Но и у Набокова прекрасный английский, и в этом маскараде он вполне на месте.
В заключение нужно сказать, что ''Подлинная жизнь Себастьяна Найта'' – не только маскарад или цирк, это еще и шахматная партия. Найт по-английски – шахматный конь, Бишоп (фамилия Клэр) – слон, а Нина, в девичестве носившая фамилию Туровец, – само собой разумеется, ''тура'', ладья. А весь роман – рокировка: превращение русского писателя в американского.
Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/24314146.html
* * *
Анна Каренина и Джо Хилл
В Советском Союзе был популярен негритянский певец Пол Робсон, друг СССР. На всех его концертах звучала песня о Джо Хилле: "Вчера я видел странный сон: / Ко мне пришел Джо Хилл. / Как прежде, был веселым он, / Как прежде, полным сил". Так что понаслышке это имя все в СССР знали. Знали также, что Джо Хилл был профсоюзным активистом, членом организации Индустриальные Рабочие Мира и был в 1915 году казнен по приговору американского суда. Предполагалось, что как раз за эту профсоюзную деятельность - подробностей советским людям не сообщали.
На самом деле Джо Хилл был казнен за убийство бакалейщика при попытке ограбления. Главной уликой было то, что он сам был ранен в грудь – то есть бакалейщик оборонялся от грабителя. Этого оказалось достаточным, чтобы отправить Джо Хилла на смерть.
Существовало мнение, что дело было шито белыми нитками, что Джо Хилл пострадал невинно, - поэтому он и стал героем песни, которую пели и Пол Робсон, и Джоан Баэз, и Пит Сигер. Хорошая песня.
И вот сейчас историк Уильям Адлер обнаружил документ, ставящий точку в этом сомнительном деле и окончательно реабилитирующий Джо Хилла. Это письмо некоей Хильды Эриксон, написанное ею в 1949 году и отправленное профессору истории Обри Кану, который тоже работал над книгой о Джо Хилле, но потом оставил проект. Уильям Адлер нашел это письмо на чердаке в доме дочери профессора Кана.
Хильда Эриксон писала, что Джо Хилла ранил Отто Аппельквист – молодой человек, ухаживавший за ней и увидевший, что она явно предпочитает Джо Хилла. Он же на суде умолчал об этом, полагая, что серьезных против него улик нет и его в любом случае оправдают. (Например, выяснилось, что у бакалейщика не было оружия.)
Вновь обнаруженные факты коренным образом меняют весь контекст происшедшего. Выясняется, что настоящей подоплекой дела была не политика, а любовная история. Конечно, можно думать, что тут замешаны политические страсти, классовая борьба, корыстолюбие власть имущих, не считающиеся с требованиями справедливости. Можно по этому поводу вспомнить сходное дело Сакко и Ванцетти, тоже не совсем ясное. Слов нет, классовая вражда – не выдумка, и она, как всякая ненависть, способна искривлять поведение людей. Но вот пишут, что сегодня ни один американский суд при тех уликах, которые имелись против Джо Хилла, не решился бы вынести обвинительный приговор. То есть классовые конфликты – не главное сейчас в американской жизни.
Но у этого сюжета есть еще одна, и самая интересная, сторона. Почему смолчал Джо Хилл, не сказавший ни слова о любовном треугольнике? И почему не поспешила ему на помощь сама Хильда Эриксон? А потому что нравы были другие, и делать незамужнюю девушку центром кровавой любовной истории было немыслимо. Это был позор. Ни Джо Хилл не хотел позорить девушку, ни она сама не решилась открыть истину.
И сегодня дело Джо Хилла было бы совершенно невозможно не только потому, что индустриальные рабочие мира живут много лучше и не сильно враждуют с работодателями, как и те с ними, но и потому, что произошла не пролетарская, а другая – сексуальная – революция.
Внебрачный секс в цивилизованных странах отнюдь не считаются зазорными. Жизнь к лучшему меняет не только экономическая эволюция, и уж тем более не "освобождение трудящихся от капиталистической эксплуатации", но освобождение людей от груза моральных предрассудков. Джо Хилла на поверку убили не жадные капиталисты, а лицемерные обыватели. А сейчас им не дают особенно разворачиваться.
Когда-то поэт сказал: "Любовь и голод правят миром". Голода на Западе сейчас нет, а любовь свободна и, следовательно, менее токсична. Кто бы сегодня осудил Анну Каренину?
Source URL: http://www.svoboda.org/content/article/24311418.html
* * *
Гнилое железо России
Дмитрий Волчек: Сергей Стратановский удостоен крупной итальянской награды в области поэзии – премии имени Кардуччи. В год России в Италии жюри присудило эту награду, учрежденную сенатом республики поэту из Санкт-Петербурга. О поэзии Сергея Стратановского говорит Борис Парамонов.
Борис Парамонов: Поэзия Сергея Стратановского на редкость целостна, всегда равна самой себе. Годы идут, и русская жизнь меняется – причем за последние двадцать лет она изменилась как никогда раньше, - но Россия в стихах Стратановского всё такая же. Хочется вспомнить классика: ''А ты ты всё та же - лес да поле…'' Но негоже цитировать стороннего автора, тем более, что Стратановский и сам сейчас, можно сказать, классик. Но атрибуты русские у Стратановского не те, что у Блока. Его Россия прошла через коммунистическую революцию, из деревянной стала железной, и сейчас это державное железо ржавеет и гниет. Гнилое железо – новое русское словосочетание, как нельзя более уместное у Стратановского. Но не следует торопиться и подверстывать нашего поэта к реалиям и раритетам советской эпохи. Стратановский умеет в России увидеть некий безвременный сюжет, спроецировать ее хоть на мировую историю, хоть на библейские сказания, хоть на мифические архетипы.
Ранний Стратановский, видя вокруг себя еще не совсем пожухшую петербургскую классику и восприняв уроки отца – филолога-классика, населил петербургские коммуналки призраками кентавров. ''Человеко-лошади на моей жилплощади…'' Заморыши ленинградских дворов были у него детьми Пении черствой. И какой-то бледный Эрос случался в этих подворотнях. Впрочем, типичнее было другое: ''Мы скудно жили, мы служили /И боль напитками глушили, /И Эрос нас не посещал''. Посещала – даже курортные места – Холера, опять же явленная у Стратановского в обличье мифической богини мщения, Немезиды. ''Она Эриния, она богиня мести и крови пролитой сестра''. Мифические персонажи расколдованы, я бы сказал секуляризованы у Стратановского, и даже отечественный Суворов, представленный скульптором-классицистом в обличье древнего героя, глядит не Ахиллом, а пациентом доктора Фрейда. И постоянно, от стиха к стиху царский, императорский Петербург преображается в заводскую окраину, и заводы его чугунолитейные становятся чугуно-летейскими. Герой раннего Стратановского – ''Мочащийся пролетарий'' - так называется одно из его стихотворений. А если вспомнить модное слово хронотоп, то таким у Стратановского предстает Овощебаза – Овощебаба. Вот и вся его петербургская классика – не державная Нева, а окраинный Обводный канал.
У Стратановского как будто начала меняться тематика – примерно в начале девяностых. У него появились экологические сюжеты и персонажи – взятые, натурально, из русских сказок. На эти сюжеты очень органично ложился выработанный Стратановским стих – модификация русских метрических размеров, но не всегда, а, точнее, очень редко украшенная скупой рифмой. Веяния гекзаметров постепенно испарились, и стих Стратановского приобрел звучание русской былины.
Храбрый Егорий, не трожь
Этих славных Горынычей –
змей - он хозяйственный муж
Он слуга биосферы.
Будь ласкова с ним, Гориславна
Эта идиллия длилась недолго. В последних его книгах – ''Графитти'' и ''Смоковница'', соответственно 2010 и 2011 года, всё те же известные из прежних лет кошмарные декорации. Декорации те же, советские, но еще более обветшавшие.
Вот адреса его граффити – на разрушенной стене, на пятиэтажках, на площади Победы. Вот из последнего:
''Военно-историческая конференция''
А далее доклад
про архетип отца:
Что он способствовал Победе,
Когда боролся с адом ад,
И с этим именем на фронте гибли люди.
Так было у Москвы
и там, где Сталинград…
Так было, и народ
не за свободу речи,
За Русь увечную и общего отца
Тогда сражался…
Русская Победа – это и есть увечье. Ничего победительного нет в русской психее. Русский народ, как сказал бы другой поэт, не научился отличать победы от пораженья. Никакая война, никакие освобождения не меняют лик земли. Русская история идет по кругу – давно известная и многими излюбленная метафора. И вот как звучит она у Стратановского:
Лагерная дорога
Кольцевая, и ходит по ней
Трёхвагонный состав