Все эти противоречивые – вопиюще противоречивые картины можно до известной степени гармонизировать, если взять правильный масштаб для оценки. Один умный парнишка, из молодых коммерсантов, сказал, что происходящее в России надо сравнивать не с тем, что имеет место на передовом Западе, а искать другие ориентиры, например Турцию. Запад – идеал, как всегда отдаленный, а куда умнее по одежке протягивать ножки. А ножки сейчас что надо – напедикюренные. Как хотите, а это к добру. Запад же со временем приложится. Не будем терять надежды.
Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/24297835.html
* * *
Крестный отец контркультуры
Александр Генис: В Калифорнии, в возрасте 77 лет скончался философ и социальный критик Тедор Розак. Автор множество книг, посвященных критике современного общества, он считался идеологом молодежной революции, ее теоретиком и пропагандистом. Считается, что именно он ввел в оборот термин ''контркультура'', без которого мы не можем понять историю Западного мира за последние полвека.
О Теодоре Розаке, его влиянии и наследстве, рассуждает Борис Парамонов.
Борис Парамонов: Конечно, Теодор Розак нашел важную тему, озвучил ее, ввел в культурный дискурс – вот эту самую тему о контркультуре. Дело не в том, что господствующая культура имеет свои лимиты и в чем-то (очень значительном) ограничивает человека, создает какие-то опасности создает. О недостатках, можно сказать пороках, индустриальной, технократической цивилизации много писали и до Розака, особенно философы Франкфуртской школы. Сам Розак находился под большим влиянием одного из этих философов – Герберта Маркузе, написавшего ''Одномерный человек'' и ''Эрос и цивилизация''. Но Маркузе – довольно сложное чтение, а Розак писал просто и понятно, отсюда его громадная популярность, пришедшая с выходом книги ''Создание контркультуры'' в 1969 году.
Александр Генис: Не зря его считают крестным отцом этой самой контркультуры. Не он первый ее открыл и описал, но именно он, как считают историки, дал ей революционное имя, под которое уже можно было подверстать самые разные социальные идеи, культурные движения, даже эксцентрические привычки.
Борис Парамонов: Да, само слово ''контркультура'' очень удачно было выбрано, это, что называется, саунд-байт. И мысль главная была тоже остро-завлекательная: молодежное движение шестидесятых годов – это не только секс, наркотики и рок-энд-ролл, но нечто большее. Вернее так: эти самые секс, наркотики и рок-энд-ролл и суть ни что иное, как альтернатива репрессивной культуре индустриального технократического общества. Фрейд говорил, что всякая культура репрессивна, она подавляет первичные инстинкты человека, и особенно это относится к современной, скажем так: буржуазной культуре. Фрейд считал это фундаментальным условием человеческого существования, по-другому – роком. Но Розак посчитал, что этот рок как раз и преодолевается рок-энд-ролом (простите этот невольный каламбур). Молодежное движение указало путь к раскрепощению человека, к выходу из репрессивной культуры. В общем-то, это даже не Маркузе с его противопоставлением эроса цивилизации, а самый настоящий Жан-Жак Руссо: назад к природе, к естественному человеку. Тема, как видим, не умирающая, а значит в чем-то и правомерная.
Александр Генис: Вопрос в том, что можно ли утверждать: на этот раз очередной вариант руссоизма что-то доказал, чего-то достиг? Другими словами, изменилось ли западное общество за те полвека, которые прошли от введения понятия и практики контркультуры?
Борис Парамонов: Думаю, что нет. А если изменилось, то в пустяках. Например, дресс-код переменился, стал более (или даже слишком) свободным. Перестали носить галстуки и обулись в пляжные тапочки флип-флоп.
Александр Генис: Ну, это мелочи! Хотя, надо признать, что такие разные люди, как Аксенов и Бродский, действительно считали, что именно стиль, моды, вкусы определяли сознание советского человека. И все же контркультура произвела перемены куда более глубокие. Разве нельзя сказать, что сексуальная революция как раз и была главным и, несомненно, в корне изменившим жизнь результатом?
Борис Парамонов: Как говорят в Одессе, вы будете смеяться, но настоящий толчок к сексуальной революции дала не контркультура шестидесятых с новым призывом ''назад к природе''. Такой толчок дала как раз технология – автомобиль, вошедший в народный быт в двадцатые годы (на первых порах в США). Молодые люди получили возможность выйти из постоянного контроля родителей и устраивать интересные пикнички на лужайках. И вот тут главная тема, возникающая вокруг того, что писал Теодор Розак. Вектор нынешнего культурного движения – не в разделе природы и культуры, а в их сочетании. Культивируются свободные нравы и всяческая сексуальность, но в то же время на удовлетворение первично-инстинктуальных потребностей работает как раз новейшая технология.
Александр Генис: Не понял, Вы хотите сказать, что луддиты конткркультуры на самом деле живут на иждивении у машины? Нельзя ли подробней?
Борис Парамонов: Можно. Вот уже этот сюжет об автомобиле как двигателе сексуального освобождения сюда относится как раз сюда. Но самый убедительный пример: освобождение сексуальности от деторождения, то есть подлинная сексуальная революция стала возможной как раз в силу ряда технологических новинок, в первую очередь от изобретения современных контрацептивов. Потом пришла очередь виагры. А теперь интернет с его громадными возможностями установления неформальных человеческих связей. А неформальных и значит контркультурных, ибо культура – всякая культура – строится на основе неких условностей, кондиций. Кондиции всегда формальны. А какие условности во всех этих чат-румах и фэйс-буках? Интернет радикально меняет сексуальные практики.
Вообще в связи с темами Розака я бы вспомнил одно русское имя, причем новейшее, - Виктора Пелевина. В его творчестве как раз и демонстрируется эта нынешняя нераздельность технологических практик со всякого рода мистикой, особенно восточной. Восточная философия, все эти дзены и буддизмы, в восприятии западного человека означает выход за пределы репрессирующей культуры, в неограниченное поле слияния с первоосновами бытия, хоть с Богом, хоть со зверем, причем оказывается, что это зачастую одно и то же. Как у Пелевина сказано в одном месте, соединение экстаза с абсолютом, когда под экстазом понимается известный наркотик, а под абсолютом еще более известная водка. И в тоже время у Пелевина, как ни у кого другого, сюжетно разрабатывается технологическая тематика. Он стал повторяться, но это и значит, что он напал на единственно правильную мысль. Как говорил Набоков: вечно летит та стрела, которая попала в цель.
Вывод отсюда следует тот, что человечество движется не альтернативами, а синтезами, что оно сразу идет по многим дорогам. А значит, легче будет найти выход из тупика. Или, как говорил еще один русский писатель Дмитрий Галковский, - это бесконечный тупик. Ей-богу, это интересней, чем Теодор Розак. Впрочем, он тоже однажды сказал, что истина открывается не в юности, а с возрастом.
Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/24283879.html
* * *
Две смерти
Лондон продолжает поставлять сенсационные новости, идущие на первые страницы газет и в прайм-тайм телевидения. Это не только дело Мердока, но и недавняя смерть художника Люсьена Фрейда и поп-певицы Эми Уайнхауз, умерших почти одновременно.
Существует некая связь между этими двумя смертями или, скорее, между сюжетами их жизни, долгой у Фрейда – 88 лет и более чем короткой у Эми – 27. Люсьен Фрейд, внук великого Зигмунда, - человек старой культуры, несмотря на все эксцентрические детали его биографии – вроде четырнадцати только признаваемых им детей, общее число которых, говорят, доходит до сорока. Если вспомнить одну известную дихотомию его деда, он жил, подчиняясь принципу реальности, а не принципу удовольствия. Многочисленное его племя – не более чем маргиналия его жизни, главным содержанием которой был труд. Труд художника, живописца – вообще дело нелегкое, кропотливое, а у Люсьена Фрейда его рабочий процесс отличался какой-то совсем уж чрезмерной длительностью. Бывало, что он держал своих моделей по году - мучил их и сам мучился. Но художником он был, конечно, выдающимся, и дело даже не в его работоспособности, а в самой его художественной манере. Несомненно, он создал новое видение.
Наиболее ходовая интерпретация Фрейда относит его к художникам сезанновской школы. Вторая важная черта – он художник фигуративный, то есть в каком-то ходовом смысле реалист, особенно по сравнению с его другом, другой знаменитостью его поколения Френсисом Бэконом, у которого тела моделей, сохраняя как будто знакомые очертания, в то же время подвергаются неким квази-кубистическим сдвигам. У Фрейда руки, ноги и носы остаются на месте, но его модели всё же предстают некими недочеловеками или, если угодно, сверх-человеками. У Фрейда гипертрофирована человеческая плоть, она вылезает из человека, как тесто из квашни. Недаром он любил использовать в качестве моделей толстух. Но даже люди худощавые предстают у него в какой-то телесной избыточности, плотское начало в них экспрессионистски подчеркнуто. Именно тут можно усмотреть связь с Сезанном. Когда вы смотрите на пейзаж Сезанна, вы ощущаете в нем скрытую мощь и вес всей земли, Земли с большой буквы, планеты. Так и у Фрейда портрет любого человека предстает мерой земной тяжести. По-другому можно сказать, что модели Фрейда бездуховны и бездушны. В живописи три главных жанра – пейзаж, натюрморт и портрет. У Фрейда портрет сделался натюрмортом, в прямом смысле этого слова – мертвой природой. Сама материальная избыточность становится манифестацией смертности. От его людей отлетел дух, они, так сказать, богооставлены. Это страшный приговор материалистической цивилизации.