Как подверстать сюда Эми Уайнхауз, какая тут возможна связь? Мне она кажется развитием и, если угодно, расширением сюжета Люциана Фрейда. Не только Эми, но и всё движение рок- и поп-музыки в лучших его образцах можно представить как поиск душевного начала в современном человеке материалистической цивилизации. Именно души, а не духа – то есть чего-то внетелесного, но еще не сублимированного к культурным вершинам. Рок-музыка не аполлонична, как музыкальная классика, а дионисична, но во всяком случае она рвется за границы тела, того, что, глядя на картины Фрейда и вспоминая роман Ивлина Во, можно назвать мерзкой плотью. Дионисийство – опасная ситуация, выхождение за рамки индивидуального существования чревато смертью. А душа не индивидуальна, а коллективна, это то, что Юнг назвал коллективным бессознательным. Индивидуальна личность, дух. И недаром так часто рок-музыканты погибают – именно погибают, а не умирают в молодости. Это жертвенная гибель, искупление сынов и дочерей материалистической цивилизации. Эми Уайнхауз – это и есть душа, которая отлетела от персонажей Люсьена Фрейда.
Source URL: http://www.svoboda.org/content/article/24277425.html
* * *
Как интересно быть богатым
Знаковое событие, то есть выходящее далеко за рамки текущей хроники и злобы дня, – это скандал в медийной империи Руперта Мердока. Чем бы он ни закончился, ясно одно: он не изменит характер современных медиа, а только еще раз подтвердит его, даже усилит.
Людям, не убежденным априорно в том, что Карфаген должен быть разрушен, а Мердок уничтожен (а именно того хочет либеральная пресса, то есть подавляющее большинство СМИ, ненавидящее "правого" Мердока), больше всего не нравилось как раз то, на чем он споткнулся, - включенность в его империю желтой прессы, так называемых таблоидов. "Мировые новости" - низкопробный таблоид. Казалось бы, столь солидной корпорации ни к чему эта дешевка, тем более что, как сказал сам Мердок, ее доля в общем балансе – менее одного процента. Да, таблоиды выгодны экономически, но дело тут не в деньгах. Желтая пресса – неотъемлемая часть современной культуры.
Об этом напомнил в "Нью-Йорк Таймс" от 20 июля Райан Линкофф в статье под названием "Почему нам нужны таблоиды". Это, оказывается, один из столпов демократической культуры, даже самой демократии. Сказано буквально следующее:
"Таблоиды существуют для того, чтобы преодолевать барьеры, разделяющие элиту и ординарных граждан. На обоих берегах Атлантики они делали именно это, играя фундаментальную роль в демократической культуре, особенно в обществах, характеризующихся напряжением между требованиями массового общества и устоями социального и экономического неравенства (…) В рамках заданных правил, вторжение в частную жизнь и обнародование соответствующей информации есть и скорее всего останется базовой чертой массовой культуры Запада".
Странно говорить о заданных рамках, когда тенденция состоит именно в преодолении всяких рамок и коли частная жизнь как раз и выводится за эти рамки. К тому же можно прибавить, что никакие правила не могут поспеть за развитием современной технологии, обгоняющей все заранее данные установления (вспомним дело Эссанжа). Но это всё-таки частность, а в статье Линкоффа говорится о главном: этой пищи требуют массы, а наличие и требования нынешних масс и есть коренная основа демократии.
Трюк тут в том, что элита уравнивается с массами не в порядке реального их существования, а в некоем иллюзорном плане. Так сказать, хлеб подменяется зрелищами. Понятно, что голодных в демократиях нет, хлеба хватает, но человек – такое существо, которое не может обходиться только необходимым, ему нужны и побрякушки, будь это хоть высокое искусство, хоть та же скандальная хроника. Высокого искусства сейчас нет, потому что нет для него "рынка", а на скандальную хронику спрос, то есть рынок, существует, и требуется его насыщать. Иллюзия поддерживается тем, что знание интимных подробностей из жизни богатых и знаменитых как бы вводит в их жизнь, уравнивает их с читателями таблоидов. Происходит ложное отождествление, и Эллочка-людоедка думает, что она и впрямь в одном ряду с наследницей Вандербильтов, а герцогиня Уэльская Диана и в самом деле "народная принцесса". Создается мощная мифотворческая система, работающая на стабилизацию общества. И коли при помощи таких трюков эта стабилизация укрепляется, то значит тому и быть, значит это позитивное явление в данной системе.
Интерес нынешней истории Мердока как раз в этом обнажении механизмов устройства и действия массового общества. Но пикантный ее поворот в том, что сам Мердок на одном из ее этапов выступил таким же персонажем желтой прессы: когда его жена Венди спасла его от покушения скандалиста, желавшего залепить ему в физиономию "пирогом" из пены для бритья. Она тут же стала героиней, заполнила собой YouTube и даже породила новый сленговый глагол из своего имени: теперь словом "венди" в интернете начали обозначать как раз подобные действия. И при этом резко возросли симпатии к самому Мердоку.
Так что в конечном счете скандалы идут на пользу богатым и знаменитым. Они всегда в выигрыше.
Source URL: http://www.svoboda.org/content/article/24273638.html
* * *
Стихии Веры Павловой
Борис Парамонов: Вера Павлова издала уже много книг, но ее новая книга “Однофамилица”, не повторяя ни в чем предыдущие и не являясь тем, что называется “Избранное”, в то же время дает возможность увидеть ее всю и сразу: книга дает если не итоговое – при такой живой плодовитости Павловой до итогов еще далеко, - то целостное о ней представление. Это достигнуто очень уместным, я бы сказал счастливым композиционным приемом: Павлова разделила стихи этой книги по темам, построила тематические циклы. И это, ничуть не умаляя прежних книг, выгодно выделяет нынешнюю. Павлова поэт чрезвычайно темпераментный, эмоционально напряженный, она всегда буря и натиск, непрерывный поток – если и не огненный, то водный, но при этом быстрый, бурный, как бы горный: Арагва и Кура на российской равнине. Вспоминаю мое любимое из одной прежней книги:
Между берегом и буем
по волне лететь ползком,
захлебнуться поцелуем,
удавиться волоском
нерожденного ребенка,
бросив тех, что рождены.
Совесть – частая гребенка,
берег, буй, колтун волны.
Мы ощущаем здесь все ее стихии: вода, земля, воздух. Что касается воды, то даже в обличье льда она не теряет динамических свойств: Павлова катается на коньках, изображая всяческих ласточек, апеллируя к воздуху. И любимая ее обувь – ласты и коньки.
И вот разделив этот бурный поток на тематические разделы, Павлова предстала, как ни странно, полнее. Ограничение, расчленение, делимость лучше представляют полноту, целостность. Хаос – не целостность, это потенция, а не актуальное бытие, Дионис, а не Аполлон. Целостность для того, чтобы быть образом или метафорой мира, должна быть структурирована: выстроена в определенном порядке. И вот так выстроив свою новую книгу, Вера Павлова предстала полнее, представительнее. Явился целостный образ поэта – и открылось главное его – ее – свойство, можно сказать жанр, в котором работает Вера Павлова. Этот жанр – дневник, “подённая записка”, как говорили в старину. Дело тут не в хронологической линейности, никаких дат под стихами нет,- тут более глубокий эффект. Именно тот, что жизнь полностью совпадает со стихами. В Вере Павловой нет ничего, кроме стихов. А если и есть что-то бытовое, биографическое, то оно существует исключительно как повод для стихов. Даже старуха на больничном судне становится у нее стихами. Жизнь поэта оправдана стихами. Даже грехи, даже особенно грехи. “Сладкогласный труд безгрешен”.
В самом деле, посмотрим, о чем пишет Павлова в книге “Однофамилица”, на какие разделы эту книгу членит. Это именно разделы, главы, каждая со своим специальным эпиграфом, резюмирующим данную тему, цикл. Есть цикл о рыбалке (между прочим, первый), о папе и маме, о больнице, о похоронах и кладбище, о дочках, о школе, о размолвках с любимым, о поэте, поэзии и книгах, о музыке, о гостиницах и переездах, о жизни и смерти собаки Ёшки. Есть ударные циклы – о России и эросе. Повторяю, прямой временной последовательности в развертывании этих циклов нет, но всё же книга выстраивается в перспективе конца – и конца не книги, а жизни. Появляется тема старения женщины и, да, смерти, – но смерть взята идиллически, как заслуженный сон после долгих счастливых трудов – счастливая смерть, венчающая счастливую, красивую жизнь. Лучше было бы сказать – надежда на тихую смерть, “мирное скончание живота”, “успение”, и вполне уместно в таком контексте появление Богородицы. И это последнее стихотворение “Однофамилицы”:
Верящих в надёжность любви,
в мудрую серьёзность игры,
матерь божья, усынови,
сыне божий, удочери!
Двое за столом, на столе
на троих еда и питьё.
Нелегко дается земле
круглое сиротство её!
И мы понимаем, что речь у Веры Павловой идет отнюдь не о бытовых персонажах и повседневных заботах, при всей детализованной, живой конкретности ее стихов. Ее речь по-своему иератична, как бы поднята над землей, и сама земля, хотя и со строчной, обретает космическое измерение, сохраняя в то же время антропоморфную характеристику: она осиротеет без поэта, без поэзии. Вот это и есть высшее назначение поэта - украшение самой Земли, сотворчество Богу.
Тогда и рыбалка – в первом цикле книги – видится уже не забавой летнего отдыха, а чем-то важнейшим: да ведь это Рай, образ Рая! Это уже (не безличное, а, сверхличное, и поэтка – не однофамилица бытию, а нечто изначальное, еще не именованное – анонимное.
Аноним с анонимкой
по тропинке в обнимку