Так что персональные идиосинкразии Теннесси Уильямса можно представить в общекультурным и тем самым символическом плане.
Александр Генис: Так всегда бывает у великих художников. Собственно, они потому и великие, что смогли преобразовать комплекс в прием, личное в вечное.
Борис Парамонов: А для нас, читателей, самое интересное – вот как раз доискаться до их индивидуального нутра и увидеть, как оно трансформируется не просто или не только в модели поведения (в том числе сексуального), но и в творческом плане. Как личное, частное становится общим, грубо говоря. Это уже не субкультура той или иной группы, а общезначимый символ. Вспомним к тому же, что этого молодого человек из пьесы ''Внезапно прошлым летом'' зовут Себастьяном. Святой Себастьян, пронзаемый стрелами, - это нынче иконическая фигура гомосексуалистов. Но мы видели, какая тут скрывается – и открывается – символика.
В творчестве Теннесси Уильямса еще раз и с полным блеском явили себя великие образы западной культуры. И это уже дело вкуса: решать, какой из этих образов сегодня важнее для Запада – Персей или Святой Себастьян.
Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/3539896.html
* * *
Элизабет Тэйлор, Или о гении и злодействе
О киноактрисе, умершей в возрасте 79 лет, трудно сказать, что она пережила себя: для звезды экрана совершенно естественно сходить со сцены на много лет раньше. Вспоминается единственная актриса, которая, будучи в молодости звездой (еще в эпоху немого кино), продолжала играть до самой смерти, – это Лилиан Гиш (кстати, в одном фильме Роберта Олтмана она играла старуху, умершую на свадьбе внучки). Тем не менее в связи с Элизабет Тэйлор хочется сказать несколько слов на тему возраста киноактрисы.
Должен сказать, что я никогда ею не восхищался. Ее несомненная красота и всячески впечатляющие стати никак на меня не действуют. Конечно, актриса она посредственная, чтоб не сказать большего (или меньшего?). Но для кинозвезды совсем не обязателен крупный актерский талант. Кино – визуальное искусство, внешность, образ в нем всё. Есть один признак, по которому безошибочно узнается звезда: когда она (или он) в кадре, вы больше ни на что и ни на кого не смотрите. Из мужчин это в первую очередь Марлон Брандо, у женщин, несомненно, - Грета Гарбо. Звезда на экране всегда иконична, ей (ему) не то что не обязательно говорить, но и как бы приличествует молчание. Вы можете, в отличие от меня, не сводить глаз с Тэйлор, но стоит ей заговорить, и впечатление ослабевает даже у ее самых страстных поклонников, какова, например, известная постфеминистка Камилла Палья. Чего только она не наговорила о Тэйлор (языческая богиня, библейская царица, "фам фаталь" и пр.), но и она признает, что на экране Тэйлор лучше, когда молчит. Конечно, примат визуальности в кинематографе неоспорим, но всё же это искусство драматическое, а эпоха немого кино прошла даже для Лилиан Гиш.
И вот тут я вношу коррективу. Я убежден, что с годами Тэйлор сделалась лучше, и вот тогда ей уже не мешала, а очень помогала экранная речь. Этапная роль – в экранизации пьесы Олби "Кто боится Вирджинию Вулф?" Героиня Тэйлор здесь - уже немолодая, несчастливая в браке и сильно пьющая женщина. И это ей шло, "было впору, как лайковая перчатка" (есть в Америке такое выражение).
Что произошло? У Тэйлор в таких ролях появилось то, чего не чувствовалось раньше, - личность, "персоналити". Раньше этого не было, она была красивая - и никакая. Ей пошло повзрослеть, сказать грубее, постареть. Появилась "биография", и не совсем гладкая. Она в жизни "стала хуже", а на экране – лучше.
Недавно вышел фильм на эту тему – "Черный лебедь" Аронофского. Молодой балерине удавалась Одетта, но не удавалась Одиллия. Но стало получаться, когда она потеряла невинность.
Такова сложная, можно сказать, трагическая диалектика искусства. Без прибавки "злодейства" не появится "гений". Искусство – не для хорошеньких девушек, а для поживших женщин.
Мир праху хорошо пожившей Елизабет Тэйлор.
Source URL: http://www.svoboda.org/content/article/3536840.html
* * *
Арабские революции. Взгляд из Америки
Александр Генис: Арабские революции застали врасплох всех, включая, что особенно неприятно, и разведку. Выходит, что все мы крепки только задним умом, но и это непросто. Сейчас, вслед за репортажами с исламского Востока, американскую прессу захлестнула волна аналитических материалов, авторы которых пытаются понять причины социального взрыва. Интересно – и неожиданно - по этому поводу высказался колумнист ''Нью-Йорк Таймс'' Томас Фридман. Эксперт по Ближнему Востоку вообще и нефти, в частности, он перечислил несколько скрытых факторов, которые привели к возмущению.
Первый из них – Обама. Фрдиман пишет, что американцы недооценивают важность их выбора. Президентом США стал темнокожий человек по имени Барак Хуссейн Обама, который во многом близок и понятен жителям Востока: его дед был мусульманином, и это не помешало ему попасть в Белый Дом. Вот, где соблазн демократии.
Другой фактор – ''Google Earth''. Арабская молодежь, подкованная, как всякая молодежь, в компьютерных науках, может своими глазами убедиться, как привольно живут в своих огромных поместьях их политические лидеры. Третий фактор – соседний Израиль, где как раз сейчас проходил громкий судебный процесс над Моше Кацовым. Если одна ближневосточная страна может судить своего президента, то почему это запрещено другим?
И, наконец, Пекинская олимпиада, роскошь которой особенно уязвила Египет. Две самые старые цивилизации начали свою дорогу к модернизации почти в одинаковой ситуации – полвека назад Китай был даже беднее Египта. Но сегодня их сравнивать не приходится. ''И это значит, - говорят себе молодые и образованные арабы, - что дальше так жить нельзя''.
Список Фридмана – это взгляд изнутри, позволяющий лучше понять психологию арабской революции, но есть у нее и своя философия. Об этом мы беседуем с Борисом Парамоновым.
Борис Парамонов: Конечно, ничто так не обсуждается столь горячо и подробно в американской прессе, как события на арабском Востоке. Сейчас на первое место, натурально, вышла Ливия – самая напряженная точка. Но не уходит из поля внимания и другая тема – в принципе, более глубокая, относящаяся уже не к сиюминутной ситуации в той или иной стране, а к перспективам арабского Востока в целом. Среди комментариев и аналитических размышлений на эту тему мое внимание привлекли две статьи в недавних выпусках журнала ''Нью-Йоркер'''.
В первой из них Джон Кэссиди пишет об отношении ислама к экономической и финансовой деятельности. Статья называется ''Указания пророка: можно ли объяснить экономическое отставание арабского мира от Запада влиянием ислама?''. Автор ссылается на недавно вышедшую книгу Тимура Курана – ученого турецкого происхождения, работающего сейчас в США. С самого начала заходит речь об известнейшем указании исламского кодекса – запрещении взимать проценты на одолженные деньги. Греховно превращать в деньги само время, время - божественное установление, и нельзя его отождествлять с мирскими заботами людей.
Александр Генис: Точно такое же осуждение было и в христианстве, почему в средние века и разрешалось вести процентное кредитование только евреям. Тем не менее, банковское дело было поставлено на строго научную основу в Италии – центре католицизма. Так, собственно, начался Ренессанс. Это и можно назвать двойной бухгалтерией – служить одновременно Богу и маммоне.
Борис Парамонов: Кстати, именно такими словами заканчивается статья Джона Кэсседи в ''Нью-Йоркере'': человечество всегда находило пути служить вместе богам и маммоне. Сейчас и в странах ислама вполне развито банковское дело, хотя декорум соблюдается и все подобные предприятия подчеркивают, что они работают в соблюдении законов шариата. Но в книге Тимура Курана говорится о двух других установлениях ислама, которые действуют до сих пор и глубоко вкоренились в самый быт исламских народов. Это практика ведения совместных дел и традиции наследования имущества. Закон требует, чтобы в случае смерти одного из участников совместного предприятия оно заканчивало свою деятельность. Понятно, что при таком условии нельзя создать, так сказать, долгоиграющий бизнес. А что касается наследования, то здесь такая практика: имущество умершего делится поровну между всеми его наследниками. Это мешает созданию крупных состояний, особенно если учесть, что богатые мусульмане могут иметь много жен, а, следовательно, и детей.
Александр Генис: Ну, как известно, богатство нефтяных стран арабского Востока настолько велико, что хватает всем королям, принцам, внукам и правнукам. И деньги эти создаются не течением времени, как в банках, а текут из земли, так что взимать их никак не запрещено. Пророк еще не знал о существовании нефти.
Борис Парамонов: Это уже другой вопрос, и он выходит далеко за рамки ислама и законов шариата. Вот это как раз тема второй статьи ''Нью-Йоркера'' от 7 марта: финансовый комментарий Джэймса Суровецкого, под эффектным названием ''Налог на тиранов''. Он пишет, что в некоторых странах арабского Востока – в Египте, Иордании, Алжире – действительно делались серьезные попытки реформ, продвигались инициативы по развитию индивидуальной предпринимательской деятельности. Но дело не пошло. В этих странах – именно в Египте, Иордании и Алжире – нефти, как известно, немного, а то и вообще нет. Значит, как-то по-другому нужно разворачиваться. Но развернуться по-настоящему никак не удается: успех предпринимательства зависит от того, насколько предприниматель связан с властвующими структурами. На Западе эту систему назвали ''патримониальным капитализмом''. Патримониальный значит родовой, наследственный. В переводе на понятный ныне язык это значит ''административный ресурс'', то есть слияние богатства и власти. Именно там, где власть, если не формально, то фактически наследственна – где, так называемые, ''национальные лидеры'' сидят у власти по двадцать, тридцать, сорок лет. Есть и еще одно понятное русским слово – номенклатура. Человек, попавший в номенклатуру, из нее уже не исключается, а переводится с места на место. А потом и детишки его п