* * *
Отец мой, Дьявол
Творчество Федора Кузьмича Сологуба заметно выделяется из русской литературной традиции, которая привычно связывается с нравственными поисками, с форсированным народолюбием, прогрессистской общественной направленностью отечественных писателей. Хотя в тех редких случаях, когда Сологуб откликался на злобу дня (чаще всего в стихах), эти отклики шли в привычном либеральном русле, но при желании его можно назвать реакционным писателем. Или, несколько смягчая, писателем эпохи реакции. Действительно, свою литературную деятельность Сологуб начинал в 90-е годы XIX века, после краха народовольческого революционного движения, а расцвет его творчества пришелся как раз на период реакции после поражения первой русской революции 1905–07 гг. Но не будем забывать, что у этой эпохи – конец XIX – начало XX вв. – было и другое название: русский Серебряный век, эпоха русского религиозно-культурного ренессанса, великая эпоха. Ее отличительной чертой как раз и было необыкновенное расширение культурных тем и поисков. И расцвет русского искусства в это время был настолько могуч, что утратила всякий смысл прежняя номенклатура литературно-общественных движений. Не злодеяния царизма и страдания народа стали темой новой литературы, а Бог и дьявол, красота и мораль, жизнь и смерть. Примат общественных тем и либеральная цензура перестали быть направляющими линиями русской литературы, русской художественной жизни вообще, вернувшейся к вечным человеческим темам.
И на этом новом фоне особенно ярко выделялись пряно-ядовитые цветы Федора Сологуба. Если кого-то из русских писателей той замечательной эпохи можно назвать декадентом, то в первую очередь именно Сологуба. Его творчество – "нездоровое", отмеченное печатью чрезмерной фантастичности, изысками болезненного воображения. В нем нет золотой середины, он весь на полюсах. И полюсов, как и положено, два: жизнь и смерть. Своеобразие и небывалое новаторство Сологуба в том, что жизнь он проклинает, а смерть прославляет. Враг Сологуба – Солнце, солнечный свет, он называет его Драконом, Змием. А любит Сологуб лунный свет, причудливые ночные тени, прохладу ночи и холод могил.
Сологуб писал и стихи, и прозу, причем очень неровные, в его творчестве есть и вершины, но встречаются и провалы. Шедевр Сологуба – его роман "Мелкий бес", сочинение, не поддающееся никакой стандартной классификации: реализм это или мистика, реакционно это или прогрессивно. Роман имел колоссальный успех, но обязанный отчасти недоразумению: главный герой романа учитель гимназии Передонов "левой" критикой воспринимался как сатира на реакционный уклад российской жизни. Между тем в Передонове нет ничего жизненно достоверного, это гротеск, чудовище, рожденное болезненным воображением и само страдающее от бесовских наваждений. Его мучает "недотыкомка", принимающая причудливые образы то ли пыльного столба, то ли игры теней, то ли птицы-одноглаза, то ли кота, которого измученный Передонов ведет брить в парикмахерскую. Ну какой это "реализм", какая "сатира"?
Прикинется котом
Испуганная нежить.
А что она потом
Затеет – мучить, нежить?
Приписывать "Мелкому бесу" сатирический уклон – значит непомерно исказить произведение. Не российская темная действительность представлена Передоновым, а некий минус бытия, сказать проще – ад. И подлинный размах роман Сологуба приобретает, когда он в противовес передоновскому аду строит Рай. Это линия гимназиста Саши Пыльникова и девушки Людмилочки, ведущих любовные игры какого-то сверхэротического характера. Это не эрос, это видение утраченного Рая, невинные дети в Божьем саду. Это уже не роман, а скорее некая средневековая мистерия. "Грудь мою пронзили семь мечей счастья!" – вот какие слова произносит героиня Сологуба. И смешно было бы с высоты (или из низин) нашего нынешнего знания как-то "интерпретировать" этих героев, эту книгу, этого автора. Любая интерпретация ведется и вводит в рамки пространства и времени, а Сологуб за эти рамки выводит. Никакой "Фрейд" ничего не прибавит Сологубу и ничего от него не убавит, каким бы смешноватым нам ни представлялся тогдашний "модерн".Конечно, такая заостренность тем Сологуба, как и разработка этих тем порой вызывали недоумение даже у широко мыслящих современников. Аким Волынский назвал Сологуба "подвальным Шопенгауэром". Между тем Шопенгауэр у Сологуба вполне адекватный, он не только правильно понимал эту философию пессимизма, но и очень искусно ее транспонировал. У Шопенгауэра главный принцип бытия, "вещь в себе", искомая философами, – это слепая жизненная воля, "хотение", как говорили на старом философском языке. Главное ее свойство – безличность, даже вражда к личности как к индивидуализированным ликам бытия. Индивидуальность, личность, человек – иллюзорны, понять этот бытийный обман – значит выйти за пределы сознания, уйти в ничто, погасить солнце и звезды. К этому и зовет подлинная мудрость.
Сологуб придал этой философии новый и необычный смысл, наделив эту слепую бытийную волю индивидуальностью, самосознающим "я". И тогда творцом бытия, вернее, иллюзий и обманов бытия стал у него отец лжи – Дьявол, этот главный герой сологубовской лирики.
Когда я в бурном море плавал
И мой корабль пошел ко дну,
Я так воззвал: "Отец мой, Дьявол,
Спаси, помилуй, – я тону.
Не дай погибнуть раньше срока
Душе озлобленной моей, –
Я власти темного порока
Отдам остаток черных дней".
И Дьявол взял меня и бросил
В полуистлевшую ладью.
И там нашел я пару весел,
И серый парус, и скамью.
И вынес я опять на сушу,
В больное, злое житие,
Мою отверженную душу
И тело грешное мое.
И верен я, Отец мой Дьявол,
Обету, данному в злой час,
Когда я в бурном море плавал
И ты меня из бездны спас.
Тебя, отец мой, я прославлю
В укор неправедному дню,
Хулу над миром я восставлю
И, соблазняя, соблазню.
Федор Сологуб – большой писатель и поэт, и судить о нем следует по строго эстетическим линиям, не привнося в его сложное творчество прямолинейных оценок внехудожественного порядка. Сологуб-художник переживет любые сторонние суждения, как он уже пережил большевиков, почти полностью запретивших его книги. Когда в начале 60-х годов одно провинциальное издательство (кажется, в Иванове) выпустило новое издание "Мелкого беса", последовали оргвыводы, инициатива издателей была осуждена в высших инстанциях. Но времена менялись, и в 1975 году в престижном издании "Библиотеки поэта" вышел представительный том стихов Сологуба. Сейчас все его книги переизданы и вполне доступны – нашелся бы только читатель.
Source URL: http://www.svoboda.org/content/article/24914871.html
* * *
“Новое Средневековье”
Александр Генис: Поводом к нашей сегодняшней беседе с Борисом Парамоновым стала статья в недавнем выпуске моей любимой “Новой газеты”. Там я прочел абзац, которым хочу поделиться. Вот он:
"Умные люди давно твердят о новом Средневековье. А самые умные, вроде Бердяева, заметили его пришествие еще в 1923-м. В нынешнем году бердяевской работе «Новое Средневековье» исполняется 90 лет, но суть проблемы не сильно изменилась. Сейчас данный термин особенно актуален как символ одичания, приметы которого множатся с угрожающей быстротой".
С этим спорить не приходится. Все чаще новости из России наводят на мысль, что для многих православие становится национальной формой реваншизма. Как сказал Лукашенко, «я - православный, хоть в Бога и не верю». В этом смысле тень Средневековья надо понимать как историческую угрозу России, пытающейся догнать Запад, не превратившись по дороге в Иран. Но имеет ли ко всему этому отношение Бердяев? За разъяснениями я обратился к философу “Американского часа” Борису Михайловичу Парамонову.
Борис Парамонов: Да, цифра вроде бы круглая, и почему же не поговорить о знаменитой книге? Но в некоторых по этому поводу появившихся публикациях она представлена не совсем правильно, не так как надо. Тему связывают с нынешним – российским больше всего – одичанием, тут видят черты Средневековья, и Бердяева вспоминают именно как человека, это одичание предсказавшего. Между тем, у Бердяева речь совсем о другом. Да и вне Бердяева: нельзя представлять Средневековье какой-то дикостью; на Западе есть термин «темные века»: это период от падения Римской империи до девятого века. После этого ни о какой дикости, ни о каком варварстве говорить уже нельзя.
Александр Генис: Конечно, Средневековье было великой культурной эпохой; правда, не похожей на то, что мы называем культурой сегодня. Но это потому, что сама концепция средних веков появилась “от противного”: нечто промежуточное между двумя зенитами - античностью и Ренессансом. Отсюда - презрение, скажем, к готике, которую в свое время считали варварской архитектурой. Теперь, конечно, в это никто не верит.
Борис Парамонов: Вот об этом и писал Бердяев в той книге, сделавшей его европейски знаменитым. Вспомним, в какое время он это писал. Только что кончилась мировая война, бывшая грандиозным кризисом европейской, западной культуры, всех ее надежд, всех ее гордых упований. Нам, пережившим или просто помнящим Вторую мировую войну, такие события кажутся уже вроде бы и привычными, вроде бы и закономерными. Но в 1914 году это было внове, и это переживание было катастрофическим. Стало понятным, что строй жизни, приведший к такому краху, не был нормальным, что нужно искать каких-то других путей. Вот Бердяев и попытался наметить такие пути. Для него это было возвращением в Средневековье, новым Средневековьем.