Source URL: http://www.svoboda.org/content/article/24791680.html
* * *
Презентация книги “Мои русские” и беседа с ее автором Борисом Парамоновым
Александр Генис: Сегодня мы откроем «Американский час» презентацией книги одного из самых известных и заслуженных авторов и голосов нашей «Свободы» Бориса Парамонова. Это уникальное собрание эссе под острым названием «Мои русские» только что вышло в в петербургском издательстве «Петрополис» и было с успехом представлено на московской ярмарке интеллектуальной книги.
Я горячо болею за судьбу этой книги уже потому, что следил за тем, как она создавалась четверть века — у микрофона в студии «Радио Свобода», где впервые родился замысел в виде цикла для программ Ивана Толстого.
“Радийное” происхождение этой книги несомненно сказывается на ее стиле. В первую очередь это - риторические качества, опора на звук, на устное слово, на убедительность и красноречие ораторской поэтики. Отсюда, от Радио с его особой экспрессивностью, пришла и резкая - до скандала - парадоксальность суждений, которая никого не оставляет равнодушным
В связи с этим хочу вспомнить, как директор Русской службы Свободы и наш близкий, увы, ныне покойный друг Юрий Гендлер говорил, что Парамонов играет на Радио ту же роль, что Джек Николсон – в Голливуде. В его устах это значило, что не заметить Парамонова нельзя, но и принять непросто.
Дело в том, что Борис Михайлович Парамонов — блестящий автор философских эссе, в которых его неизбежно провокационная мысль находит себе острую словесную и - об этом нельзя не сказать - часто раздражающую нас форму. Но таковы идиосинкразические черты его стиля: взрывной темперамент, нервная парадоксальность, рваная, экспрессивная композиция.
Объясняя Америку России и Россию Америке, Парамонов, в своей экстремальной публицистике, стремится довести всякую тему до ее логического и психологического предела. Центральные сюжеты его творчества — эволюция русского национального характера, место России в контексте мировой цивилизации, судьба отечественной культуры на новом историческом витке.
Парамонов автор многих известных книг - «Снисхождение Орфея», «Конец стиля», «След». Но такой, как эта, еще не было. Уже потому, что она рассчитана на всех: своих и иностранцев, ученых и школьников, правых и левых, славянофилов и западников.
В сущности, это - итоговая работа, которая собрала воедино все мысли автора о специфически русских персонажах культуры и истории. Я знаю об этом, потому что мы говорили с Борисом Михайловичем о “его русских” и в застолье, и на прогулках, в часовых телефонных беседах, полночных э-мейлах, где Парамонов разбрасывал «философемы» и сеял «зернистые мысли» (его любимые словечки). Постепенно замысел этой работы становился все более очевидным. Альбом портретов выдающихся русских людей, в которых запечатлелась и выразилась отечественная история самым ярким, характерным — выпуклым — образом. Цари и вожди, поэты и купцы, либералы и охранители, лирики и циники, злодеи и гении. В книге больше 120 лиц, точнее — профилей, ибо биографический жанр в исполнении Парамонова приобретает медальный облик. Каждый тут вырезан так, что не забыть, не спутать. Парад индивидуальностей объединяет название. «Мои русские» надо понимать как «Мой Пушкин» Цветаевой. Книга получилась даже не субъективным, а интимным обзором персонажей отечественной культуры, «русскость» которой автор смакуют и утрирует. И это приоткрывает второй, сокровенный смысл парамоновского опуса: приобщить читателей, как своих, так, очень надеюсь, и чужих, к чисто русскому уму и характеру. Как-то, еще в 90-х, я услышал, что главная задача, стоящая перед новой, постсоветской Россией, заключается в том, чтобы отличить патриота от идиота. Вот тут и представляется незаменимой книга «Мои русские».
Сегодня я пригласил Бориса Парамонова в «Американский час» для обстоятельной беседы, которая представит нашим слушателям и читателям это незаурядное – гарантирую! – произведение.
Борис Михайлович, как построены «Мои русские»? Кто они?Борис Парамонов: В общем – брал тех людей, о которых что-то знаю, имею более или менее ясное представление. С самого начала стал ясен состав книги в смысле удельного веса тех или иных персоналий: больше всего оказалось, естественно, писателей, людей литературы. Это не удивительно – наиболее заметных людей Россия дала именно в этой области. Тут и сказывается, вне всяких априорных схем и методов искусственного отбора, главная особенность русской культурной истории – ее литературоцентричность.
Что касается критериев дальнейшего отбора внутри этой группы – кого я брал или не брал, кто мой или не мой, - тут я руководствовался культурной ориентацией самих русских деятелей. В общем и целом, «мои» - это люди, склонные разделять общечеловеческие идеалы, как они сложились в европейской культурной истории.
Александр Генис: Значит, европоцентризм? А когда же тогда быть с теми русскими, которые самоопределялись в противостоянии к Западу? Скажем, славянофилы. Вы же не обошлись без них.
Борис Парамонов: Ни в коем случае, славянофилы присутствуют – Иван Киреевский и Хомяков. Тут всё дело в том, что считать Европой. Нельзя ее сводить к известному набору универсалистских концепций – вроде рационального знания или, скажем, политической демократии. Европейская культурная история много богаче той картины, которую застали славянофилы, вернее, той картины, которую они сами составили о Европе. Они ведь были самыми настоящими романтиками, были русской ветвью мирового романтического движения, которое росло и ширилось с самого начала 19 века. Это давно уже было замечено, эта близость их к романтизму, особенно в немецком его изводе, в так называемом йенском романтизме.
Или другой пример того же рода – Солженицын. Его антизападническая позиция хорошо известна, но он ведь сам являет очень остро выраженный тип европейского мышления, не современного, конечно. Солженицын – тип пуританина, то есть в глубине европейский. Это рыцарь веры Авраам, если воспользоваться философемой Киркегора. То есть Россия дает примеры типа мышления, да и жизненного действования, свойственного Европе на глубине ее истории. Россия – страна, на своих вершинах отнюдь не чуждая европейской, западной культурной традиции. Вектор ее движения именно туда, ее клонит на Запад, несмотря не все отклонения.
Александр Генис: А как насчет ученых? Политиков?
Борис Парамонов: Политики тоже присутствуют, конечно. Как не сказать о Столыпине или, допустим, о Милюкове? Ну и цари некоторые, само собой разумеется: Петр Великий, Александр Первый, Николай Первый. Но вот этих двух я включил в главу, которая называется «Вокруг Пушкина». Так что получилось, что Пушкин – это Солнце, а императоры, ему современные, разве что планеты, ходящие вокруг него. Тут, конечно, никакого открытия с моей стороны не было, Пушкин был главным русским в первой половине 19-го века.
Насчет ученых – их нет, это не сфера моей компетенции. За одним исключением – Пирогов Николай Иванович. Он ведь был не только великим хирургом, но очень интересным мыслителем, очень остро понимавшим, что методы научного познания совсем не отвечают, и не могут отвечать на коренные вопросы бытия и запросы человека. Это тем более интересно, что он был современником той эпохи русской жизни, которая отмечена, я бы сказал, естественнонаучным мракобесием, всякого рода базаровщиной, нигилизмом. И очень характерно, что на него наскакивал в молодежном задоре Добролюбов, писал на него эпиграммы. Настоящий ученый – всегда такой ученый, который видит границы науки.
Александр Генис: Как говорил Фрэнсис Бэкон, ученые всего лишь собирают камушки на берегу океана, а в океан даже и не входят.
Борис Парамонов: Очень уместное замечание. Но нельзя, конечно, забывать, что как раз в ту же эпоху зародилась в России традиция естественнонаучного знания, появились замечательные ученые-биологи. Это всё от той же базаровской лягушки пошло. Первые два русских нобелевских лауреата – биологи: Павлов и Мечников.
Александр Генис: Но вернемся к композиции. Каков состав книги в целом, каков ее сюжет, как книга выстроена?
Борис Парамонов: Хронологически. Первый мой герой – князь Андрей Курбский. Но до девятнадцатого века немного персоналий набралось в первой части книги. Она называется «От царства к империи». Первым, как уже сказал, был Курбский, а последней в этом разделе – княгиня Дашкова, замечательная женщина, первая, можно сказать, феминистка в России – та самая, которая при Екатерине Великой была президентом Академии наук. Но настоящее богатство начинается только в девятнадцатом веке. Так что две следующие части книги так и обозначены – 19-й век и 20-й век.
Александр Генис: А внутри этих хронологически огромных разделов есть какое-то внутреннее членение?
Борис Парамонов: Да: конечно, и оно идет опять же по хронологическим вехам, по сменявшим друг друга этапам русского исторического процесса. Есть упоминавшийся раздел «Вокруг Пушкина» - это то, что называли золотым веком русской культуры. Есть раздел «Люди сороковых годов» (сюда и попали славянофилы среди прочих), есть, естественно, «Эпоха великих реформ», где уже много сюжетов, связанных с революционным движением. Там есть, например, глава о Ткачеве.
Александр Генис: А по какому же признаку вы его включили в состав ваших русских?
Борис Парамонов: Отнюдь не потому, что я его люблю, а потому, что он был одним из источников, и, пожалуй, самым важным источником ленинизма – куда более важным, чем марксизм. Вся ленинская стратегия и тактика сформированы Ткачевым, его идеей крепко спаянной партии. И еще одна деталь была, мимо которой я не мог пройти: Ткачев ведь был двоюродным братом Иннокентия Анненского, отца русского поэтического модернизма. Я это обстоятельство обыграл. Ткачев был яростным эгалитаристом, писал, что достижение равенства, социальной однородности – важнейшая задача революции. Вот я и написал: как хорошо, что люди всё-таки разные, даже двоюродные братья.