Можно, конечно, по старинке так называемого вульгарного социологизма, напомнить, что дворянские писатели питали к Полевому классовую вражду: на смену, мол, дворянству шла подымающаяся буржуазия, что и нашло отражение в литературном процессе. Так в свое время и говорили, и Полевого очень даже нахваливали, но потом расчухали, что Ильич говорил о дворянском этапе русского революционного движения. А где декабристы, там и Пушкин, так что Полевому опять не пофартило. Но ведь можно и по-другому: а был ли сам Полевой такой уж невинной овечкой? В своих полемических приемах он тоже мало считался с правилами приличия.
Лурье очень подробно пишет об одном литературном эпизоде 1830 года, когда появилось стихотворение Пушкина «К вельможе», давая очень хороший построчный его анализ. Но тут же помещает этот текст в хронику тогдашней литературной жизни – и вот оказывается, что этот шедевр русской поэзии вызывал не совсем благоприятные для автора толки: Пушкин, мол, заискивает у богатого вельможи Юсупова (Лурье со своей стороны уточняет – чтоб согласился быть у него на свадьбе посажёным отцом). Дальше-больше, и вот Полевой сочиняет и печатает в своем «Телеграфе» пасквиль на Пушкина, где вельможа, прочитав стихи, говорит секретарю: пожалуй, приглашай его на обед по четвергам, да будь с ним погрубее, а то эти господа слишком готовы забываться.
Лурье создает у читателей впечатление, что он в этом эпизоде на стороне Полевого и что описание им пушкинского послания – не клевета, а конспект. Но если ему – историку это нравится, то современникам не нравилось. Вяземский назвал Полевого литературным кондотьером, а позднее Герцен уже после смерти Полевого ту же характеристику дал уже с позитивной оценкой:
«Наибольшими его врагами были литературные авторитеты, на которые он нападал с безжалостной критикой. Он был совершенно прав, думая, что всякое уничтожение авторитета есть революционный акт и что человек, сумевший освободиться от гнета великих имен и схоластических авторитетов, уже не может быть полностью ни рабом в религии, ни рабом в обществе!»
Лурье рисует вокруг этого воображаемую сцену: как Уваров, уже отставленный от дел, читая Герцена, убеждается в своей ретроспективной правоте: верно, верно я угадал этого врага! Но если гнусному Уварову сие кажется подтверждением его инсинуаций, то стоит ли так уж сразу считать вопрос оконченным, он далеко не кончился. И вот уже не за горами те дни, когда самого Герцена его молодые друзья-нигилисты отправят в преждевременную отставку. От Полевого можно вести линию – едва ли не прямую – к вульгарному шестидесятничеству, к разночинскому нигилизму. Эта литературная перспектива осталась вне горизонта автора «Изломанного аршина».
Почему? Это действительно нелегкий вопрос. У Лурье получается, что Полевой был чуть ли не лучше всех. С другой стороны: а кто о нем замолвит слово? Пушкину что ни шей – он всё равно наше всё, с него любые взятки гладки. И какова бы ни была изнанка того же послания «К вельможе», интересуют нас не факты и дрязги литературной жизни, а результат – гениальное стихотворение. Никакой, так сказать, деконструкцией его не возьмешь. У Лурье чувствуется гнев и пафос сотоварища по цеху: своих в обиду не дам, тем более если своего просто оклеветали. Да, Полевой не гений, как Пушкин, но не считайте его шпионом и доносчиком.
Книга Лурье написана, я бы сказал, грубо, и это сознательно, это прием. Если методология у него вполне традиционная – дотошный историко-биографический метод, - то манера письма как бы футуристическая, этакая «дыр-бул-щыл». Или Маяковский: «Эй, вы, небо! Снимите шляпу, я иду!» Несколько напоминает книгу Белинкова об Олеше одним приемом – постоянно и искусно проводимым отождествлением разных эпох, когда получается, что в русской истории всё одно, хоть Николай Первый, хоть Брежнев. Но книга Лурье лучше – хотя бы потому, что Белинков бил лежачего, а Лурье лежачего и побитого поднимает и возвращает ему человеческое достоинство. Кумир его, конечно, – Тынянов, причем не академик, а писатель. «Изломанный аршин» – это как бы во много раз расширенная повесть Тынянова «Малолетный Витушишников». Да и «Смерть Вазир Мухтара» можно вспомнить. Хорошая книга. Тираж, естественно, мизерный – 1000 экземпляров. Но если в России всё-таки есть тысяча человек, читающих такие книги, то не всё потеряно. Еще не вечер.
Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/24757257.html
* * *
Никита, Фидель и Сэнди
На восточном побережье Соединенных Штатов ждут урагана Сэнди. И я со всеми, перебравшись из достаточно безопасного Нью-Йорка в штат Нью Джерси, где стерегу дом сына, уехавшего со всей семьей за границу. Он шлет «емели»: как приготовились, что сделали, запаслись ли водой и консервами, не забудьте смазать генератор и пр.
Как раз в эти дни Америка отмечает пятидесятилетие Карибского кризиса, когда, как тут считают, мир был на грани ядерной войны. Привезенные на Кубу советские ракеты были нацелены на Штаты, а Фидель Кастро бесновался, подзуживая старшего брата Хрущева их запустить, дабы навеки отвадить американский империализм от посягательств на Остров Свободы. Не по чину брал бородатый. Как выяснилось, Хрущев с самого начала не имел в виду агрессивных планов, а просто блефовал, понуждая Америку убрать ракеты из Турции.
Тем не менее напряженность была большая. Можно даже сказать, паника. Американцы расхватали всё продовольствие из магазинов, и впервые в истории они являли зрелище пустых полок, так знакомое советским людям без всяких ракетных кризисов. Старожилы говорят, что у президента Кеннеди, выступившего по телевидению, дрожали губы. Что ж говорить о рядовых американцах.
Вспоминая эти дни в Советском Союзе, могу сказать, что там никакой паники не было. К тому времени советские люди уже привыкли к внешнеполитическим эскападам Никиты – был и Берлинский кризис 1961 года, а еще раньше что-то связанное то ли с Ливаном, то ли с Ливией. Мы знали, что он ваньку валяет и угрозам не верили: пошумит и отстанет, разве что берлинскую стену построит беречь Ульбрихта. Мы уже знали, что максимум того, на что он способен, - это на заседании ООН снять башмак и постучать им по столу.
В ахматовских дневниках Л.К. Чуковской есть запись тех дней: как к ней прибежал взволнованный американский славист профессор Рив, крича о ядерной войне, и был поражен ее спокойствием, приняв его за традиционный русский фатализм.
Фатализм фатализмом, болтун Никита Никитой, но была в этой истории еще одна деталь, которую нелишне припомнить и обдумать. Не забудем, что советские люди жили в глухой информационной изоляции. Мы не знали и десятой доли того, что обрушилось на сознание американцев в октябре 1962 года. Мы пребывали почти в полном, а когда и в полном неведении относительно происходящего в мире, а то и в собственной стране. Масштабы карибского кризиса были неясны. Что мы знали о мире? Был такой киножурнал «Иностранная хроника»: там показывали, как в Болгарии построили электростанцию, а в Америке обвалился мост. Так что американские заботы нас не касались. И сейчас, когда дружно ругают нынешнее российское телевидение, не следует забывать, что было раньше. Да, какое-нибудь НТВ показывает какую-нибудь «Провокацию» и ни слова не скажи о Путине, но информации-то навалом – и не только об американских катастрофах, но и о затоплении Крымска. Трактовки – другое дело, но факты всем и обо всем известны.
Ведись в октябре 1962 года на советском телевидении и радио почасовой репортаж о кубинских событиях – гляди ж, и мы бы испугались. Жизнь в нынешней России, что ни говори, не похожа на советскую.
Что касается американцев, они Фиделя больше не боятся, да он вроде бы и помирать собрался, - а боятся разве что Сэнди. Но магазины в предвидении стихийного бедствия так же опустошают. Ядерная ракета на Америку не упадет, но дерево на дом вполне может обвалиться. А электричество отключится – так пиво в холодильнике теплым станет.
Кстати, не забыть бы купить свечей.
Source URL: http://www.svoboda.org/content/article/24753609.html
* * *
Айн Рэнд и президентская кампания
Александр Генис: Когда, накануне съезда Республиканской партии, Митт Ромни, выбрал себе в напарники Пола Райана, он дал, наконец, всем знать, чего он хочет. До сих пор понять это было куда сложнее, потому что на посту массачусетского губернатора он показал себя прагматиком. Отказываясь замечать разницу между бизнесом и политикой, Ромни управлял штатом, как хороший беспартийный менеджер.
Собственно, этим Ромни многим и симпатичен, но большинству избирателей такая позиция кажется бескрылой. Чтобы придти к власти, претенденту нужна громкая идея, и на этих выборах ее представляет кандидат в вице-президенты. 42-летней Пол Райан – действительно яркая фигура. Он может застрелить оленя, поймать руками сома, покорить горную вершину и объяснить ребенку свой финансовый план. Суть его проста: пусть неудачник плачет.
- Бедные, - уверен Райан, - Америке не по карману, и государству не следует подменять частную благотворительность. Вашингтону вообще не стоит особо вмешиваться в экономическую жизнь. Если богатым не мешать, то всем станет лучше и опустошающий казну дефицит исчезнет, правда, не раньше 2030 года, когда уже не будет самой активной – пожилой – части электората.
В отличие от реалиста Ромни, который решает проблемы конкретно и по одной, позиция Райана – философская, универсальная и знакомая всем, кто читал кумира и учителя Пола Райана – знаменитую американскую писательницу-идеолога Айн Рэнд.
Чтобы основательно поговорить об Айн Рэнд и той роли, которую ее учение играет на нынешних президентских выборах, я пригласил в нашу Нью-Йоркскую студию философа «Американского часа» Бориса Парамонова.
Борис Парамонов: Я бы любой разговор об Айн Рэнд начинал с того, что она русского происхождения (Алиса Розенбаум), родилась в Петерб