Сенсация, произведенная русским балетом, потому и была сенсацией, что показала возможности художественной архаики. Хотя нельзя забывать, что “Весна священная” Стравинского на премьере провалилась. Деталь, драгоценная для историка: финал балета на музыку Дебюсси “Послеполуденный отдых фавна”, где Нижинский ложился на покрывало нимфы, вызвал возмущение. Но на втором спектакле Нижинский просто опустился на колени – и сорвал бурные аплодисменты.
Майоль говорил о Нижинском: это чистый Эрос. Дягилев высказал сомнение в возможности скульптурной трактовки некоторых позитур Нижинского. Майоль: никаких поз, это сам Бог.
Еще одна черточка из богатейшего материала Дневников. Галерист Вайяр показывал работы Пикассо из его «негрского» периода, вдохновленного африканскими ритуальными масками. Художник Боннар выразил скептическое к ним отношение. Тогда Вайяр поставил рядом портрет Ван Гога. “Вот теперь Пикассо стал лучше!” – воскликнул Боннар.
Сам Кесслер, размышляя об упадке искусства в буржуазную промышленно-техническую эпоху, не только в том видел причину такого упадка. Он вспоминал в связи с этим христианство. Вот очень важная запись в дневнике от 11 мая 1908, сделанная во время путешествия в Грецию:
Диктор: “Может ли наша культура, не разрывая со своим прошлым (христианством), найти позицию, на которой можно сказать да страсти, наготе, радости жизни и сохранить при этом чистую совесть, как это было у греков? Может ли сама фигура Христа трансформироваться таким образом, чтобы не быть препятствием на таком пути? Некоторые мистики думают, что это возможно. В любом случае это фундаментальная проблема нашей культуры, ибо силы страстей могут ее разрушить, если не поставить их на службу самой культуре. Новая победа аскетизма сделалась почти невозможной ныне. Речь идет не о маскарадах в греческом роде, но скорее о том, чтобы культура в целом обрела путь к нагой красоте и счастью. И незачем моральные муки, сознание вины, покаяние, потому что все эти чувства уже не могут питать культуры, как это они делали в средние века, но только коверкать жизнь и мучить людей. Как прежние порядки были разрушены несчастьями людей, лишенных чувственной радости, так наша жизнь будет преобразована людьми, сознающими свое право на чувственную радость и сильные переживания”.
Борис Парамонов: Этот эстетический пассеизм, вполне понятный в высококультурном утонченном человеке, сталкивался, однако, с иными внушениями, идущими как раз от нового промышленно-технического века. 19 октября 1906 года Кесслер записывает очень интересную беседу с Вальтером Ратенау, говорившим, что главное направление современной культуры дается техникой, и отсюда же нужно ждать новую эстетику. Интересно, что сходные мысли приходили самому Кесслеру. Так, 26 ноября 1907 он записывает:
Диктор:“Провел весь день на выставке мод: сестры Калло, Ворт, Дуке, Дрекой. Красивые девушки идут модной медленной походкой, поворачиваются во все стороны, уходят. Похоже на прекрасные орхидеи византийских времен, мягкие, вуалеподобные платья, необычные тонкие, бледные тона под стать изящным, бледным девушкам. Вы наблюдаете некий балет, в котором открывается лицо века. Между сновидческим вечерним нарядом – резкая, короткая уличная одежда, тон и покрой которых так идут к дождливым улицам: железным дорогам, яхтам, автомобилям – своеобразная элегантность инженерной работы. Для меня этот контраст между эзотерикой на грани перверсии и простой, но элегантной утилитарностью открывает характер сегодняшней моды, а может быть самого нашего века. Век охватывает сразу Византию и Чикаго, Айя Софию и турбинный зал электростанции”.Борис Парамонов: Столь чуткий эстетически, Кесслер не мог не попробовать себя в искусстве. Он писал изысканные статьи в передовых журналах, активно участвовал в работе общества, ставившего целью создать мемориал Ницше (вот для этого проекта Майоль согласился сделать статую Аполлона с Нижинского), вместе с Гофмансталем сочинил либретто для оперы Рихарда Штрауса “Кавалер розы”, найдя сюжет в куртуазном сочинении 18 века “Похождения кавалера Фоблаза”. Он и сам придумал балет – “Легенда об Иосифе”, выбрав тему уклонения юноши от женской любви. Музыку написал опять же Рихард Штраус. Дягилев поставил балет в Париже и Лондоне, танцевал Леонид Мясин. Премьера состоялась в июне 1914 года – за полтора месяца до первой мировой войны.
Прекрасная эпоха, “бель эпок” кончилась. Кесслер как офицер запаса призывается в армию. Поначалу служит в частях, действующих на Западном фронте, в Бельгии. Потом его переводят на русский фронт, он служит адъютантом командира корпуса, позже в штаб-квартире главного командования в Крёйцнахе, в непосредственной близости к Гинденбургу и Людендорфу. Понятно, что сейчас не до эстетики. Впрочем, одна запись в дневнике появляется – в конце 17-го года, он пишет, что новое искусство будет искусством большого города и называет имена Гросса, Бехера, Готфрида Бена, братьев Херцфельде. Очень интересна запись от 7 апреля 1918 года:
Диктор: “Война разрушила мораль, как не смогли бы сделать тысячи Ницше. Муки войны, испытанные миллионами людей, обессмыслили христианскую идею страдания и искупительной жертвы. Содержанием послевоенной жизни будет погоня за удовольствиями”.
Борис Парамонов: Впрочем, эта запись сделана уже в Берне, куда Кесслера, человека с громадными европейскими связями, отправляют с некоей деликатной миссией: на должности культурного атташе при немецком посольстве в Швейцарии он должен искать контактов с французами на предмет организации во Франции пацифистского движения. Контакты такие он быстро находит, но, естественно, из предполагаемого проекта ничего не получается. Другая сторона его деятельности – немецкая культурная пропаганда, а также контрпропаганда на страны Антанты. Здесь он прибегает к новому культурному орудию – кино. Гросс и братья Херцфельде делают сатирический фильм “Сэмми в Европе” – в связи с намечающимся вступлением в войну Соединенных Штатов. Кстати, один из братьев под псевдонимом Джон Хартфилд стал потом известнейшим мастером фотомонтажа и занял четкую просоветскую позицию.
Потом - новый биографический поворот, и мы видим Кесслера участником переговоров с большевиками в Брест-Литовске. Есть записи о Троцком, но, как ни странно, малоинтересные. Самым интересным в этом периоде – запись, где говорится, что немецкая оккупация Украины мало что дала Германии, вывезли немного: главным препятствием была необходимость перестраивать железные дороги на европейскую колею.
После войны – еще одна деликатная миссия: уговорить Пилсудского, создателя независимой Польши, не предъявлять территориальных требований к Германии, к “землям заходним”. Никаких документов по этому поводу не подписывали, но Пилсудский дал честное слово таких требований не делать, и сдержал его. Конечно, это не могло решить острую проблему пограничного сосуществования Германии и Польши, что стало одним из поводов ко второй мировой войне.
Вот очень интересная запись от 30 ноября 1920 года:
Диктор:“Данциг – гротескный космополитический малый Вавилон среди немецких готических шпилей. Спекулянты, проститутки, матросы, американцы, поляки, евреи среди стушевавшихся немцев. Многие поляки имитируют американизм. По вечерам, вдребезги пьяные, они демонстрируют в танцзалах причудливую смесь американского и польского вариантов интоксикации: Восточная Европа под руководительством Вильсона. Деньги пропитывают атмосферу, золотая лихорадка. Такого давно не видели”.
Борис Парамонов: Это уже из второго тома дневников Кесслера, изданного под названием “Берлинские огни” в другом издательстве – Гроув-Пресс. Временной интервал – 1918 – 1937, до смерти Кесслера. Главное его отличие от тома о “прекрасной эпохе” - резкое уменьшение тем эстетических и упор на политическое содержание этого времени. Время трагически интересное именно для политики – конец мировой войны, революция в Германии, Версальский мир и его последствия, рост нацизма и конечный приход к власти Гитлера. Тут, конечно, не до искусства было – хотя само искусство было, то самое искусство большого города, о котором Кесслер писал еще на войне, с теми же главными именами. Самое главное – Георг Гросс, конечно.
Гросс прославился в 20-х годах как острый карикатурист, клеймивший уродства нового, по видимости демократического режима, известного в Германии под именем Веймарской республики. В Веймаре была принята конституция, по всем параметрам вполне передовая. Более того, первые годы республики в руководстве страны находились социал-демократы во главе с президентом Эбертом. Но тон в стране задавала новая буржуазия, так называемые шиберы – спекулянты, разбогатевшие в годы войны, а особенно в послевоенный период инфляции. Вот эти люди, а также реликты кайзеровской Германии – объект сатиры Гросса. Ситуация первых лет республики была крайне нестабильной: в феврале-марте 1919 года шло восстание, руководимое появившейся коммунистической партией, так называемого Союза спартаковцев, его подавило не столько социал-демократическое правительство, сколько многочисленные реакционные воинские союзы, создавшиеся после войны. Именно эти люди убили Карла Либкнехта и Розу Люксембург, о которых Кесслер пишет с заметной симпатией. Вообще Кесслер был левый, сторонник демократического социализма, недаром его называли красным графом. В общем шла самая настоящая гражданская война. А в 20-м году произошел военный путч под руководством генерала Каппа – что-то вроде российского ГКЧП, так же быстро сошедший на нет. Всё это происходило на фоне послевоенной разрухи и нищеты, усугубляемых жестокими условиями Версальского мира – этой, как говорят многие специалисты, самой большой в мировой истории дипломатической катастрофы. Он породил в Германии негативное отношение к Западу, странам-победительницам в первой мировой войне, на чем и сыграл позднее Гитлер. В общем, было не до искусства, даже такому эстету, как Кесслер.