смысле непрерывно растущего производства. Он называет три таких сферы: образование, социальные службы, медицина. Спрашивается: может ли работа в этих областях решить проблему занятости?
Александр Генис: Не говоря уже о том, во что превратилась современная медицина в передовых странах, главным образом в США. Американская больница – это промышленное предприятие, лечение больных поставлено на конвейер.
Борис Парамонов: Ну, это потому, что медицина в Америке коммерциолизована.
Александр Генис: А если бы не так, если бы в медицине не делались большие деньги, она и не была бы передовой, невозможно было бы ее так технизировать, наполнить такой аппаратурой.
Борис Парамонов: Да это ясно без слов. Но тут можно еще одно противоречие усмотреть, вот из этой сверхпередовой медицины вытекающее: увеличение сроков жизни и, соответственно, рост числа стариков, ложащихся пенсионным бременем на национальные экономики.
Александр Генис: Причем для этого даже не нужно сверхпередовой медицинской техники, достаточно вести соответствующую социальную политику, например в России – 40 миллионов пенсионеров. Так же и во всех странах демократического социализма.
Борис Парамонов: Тим Джэксон еще одно предложение робко вносит: приучать людей к ремеслам, “крафт”, к ручному труду, то есть, и в этой сфере наладить производство немногих, но качественных и долгослужащих изделий. Я тут сразу вспомнил Солженицына, сказавшего: надо вернуть в жизнь ценное понятие ремонта.
Александр Генис: Да и вообще всё то, что говорит Джексон, сильно напоминает программу просвещенного консерватизма, которую разрабатывал Солженицын в Советском Союзе, в Америке, а потом опять в России.
Борис Парамонов: Эти мысли очень идут к Солженицыну с его культурным консерватизмом, но вообще не он их выдумал или впервые высказал. Это идеология и разработки Римского Клуба.
Александр Генис: А какие мысли Тима Джэксона вам показались не то что заслуживающими внимания (заслуживает всё, это реальная, а не выдуманная автором проблема), но как бы исполнимыми?
Борис Парамонов: Не могу ни за что ручаться, я не экономист, но вот эта, пожалуй: нужно резко сократить налоги на труд и резко увеличить на сырье и загрязнение среды. Но вообще Тим Джэксон – симпатичный автор. Меня очень умилило одно его наблюдение: не требуем же мы от дирижера симфонического оркестра с течением времени всё ускорять темпы исполнения симфоний Бетховена. Так бы и с прочим производством.
Александр Генис: Ну а как Вы в этом контексте оцените вторую статью из того же номера “Нью-Йорк Таймс”: Эдвард Теннер, “Плохие, как и мы”?
Борис Парамонов: У Теннера речь не об экономике идет, а, скорее, о морали. Он пишет, что американский прагматический подход к жизни ценит главным образом результат тех или иных усилий, реальные достижения, а не пути их реализации. Но если коснуться как раз методов, то окажется, что многие иконы американской культуры – это люди, вызывающие скорее сложные, а не однозначно позитивные чувства. Меня особенно впечатлил пример с Эдисоном. Великий изобретатель, среди прочего придумавший киноаппарат, тут же и закрепил его за собой, создав концерн “Моушн Пикчерс Патентс Компани”. Он не пускал на рынок кинопродюсеров, заламывая непомерные деньги за патент.
Александр Генис: Поэтому, как пишет Эдвард Таннер, киношники и двинулись в Калифорнию, в Голливуд, где можно было как-то обходить эдисоновские вето.
Борис Парамонов: Еще достойно замечания то, что он говорит о президенте Франке Делано Рузвельте. Соответствующие разговоры нашли одно резюме: если б он не был таким плохим, он не сделал бы столько хорошего. Или еще пример, как раз связанный с экономикой: знаменитые бароны-грабители, создававшие баснословные состояния в конце 19-го века отнюдь не праведными путями. Оказывается, что отношение к ним среднестатистического американца скорее положительное: они, мол, способные были люди. Это напоминает нынешние российские разговоры о Сталине – эффективном менеджере. С одной только разницей: эти американцы, Рокфеллеры и прочие Морганы действительно сделали из Америки мощную и процветающую страну, а Сталин и завел страну в тупик, из которого не было выхода, кроме краха всей системы. Напомню опять: что производила мощная советская экономика? Железо и танки из него.
Эдвард Теннер пишет среди прочего, что тип беззастенчивого дельца даже канонизирован в американском искусстве. Тут знаковая веха – фильм “Уолл-стрит”, герой которого финансист-жулик Гордон Гекко и посейчас вызывает зрительские восхищения.
Александр Генис: Ну, тут нужно уточнить: одно дело кинообраз, другое - реальность. Аферистом Берни Мэдоффом никто не восхищался. Восприятие искусства имеет свою специфику, оно не имеет прямого соответствия с жизненным поведением и оценками.
Борис Парамонов: Так-то оно так, но существуют некие целостные культурные характеристики, описывающие интегральное мировоззрение той или иной культуры. Высший пример дал Шпенглер, создавший, в сущности, новую науку – культурологию. В рамках определенной культуры, говорит Шпенглер, существует стилистическое единство всех ее явлений. Новую западную культуру Шпенглер называет фаустовской, основной ее вектор – стремление вдаль, непрерывный и всё ускоряющийся рост, если угодно, агрессивность. Шпенглера читать не все способны, но для широкого читателя я советую роман Джозефа Конрада “Сердце тьмы” (только не фильм Копполы, который всё перенес во Вьетнам, чем сильно сместил замысел Конрада). Герой романа Курц – это и великий путешественник-землеоткрыватель, первопроходец, и талантливый предприниматель, и в то же время грубый насильник, можно сказать тоталитарный диктатор.
Вот это фаустовский агрессивный активизм – непреложная характеристика Запада. Насилие в нем истреблено в общественной жизни, при полной свободе человека и уважении его всяческих прав, но этот насильнический агрессивный импульс сохранился как раз в хозяйственном строе, в экономике Запада. Запад перестал угнетать людей, освободил колониальные народы, но он продолжает угнетать и насиловать природу. Вот тут и перестраивай экономику, сдерживай рост и ограничивай потребление.
Обеспокоенные люди давно уже говорят о необходимости интеграции Западом некоторых базовых установок восточной культуры, с ее созерцательным характером. Не знаю, что об этом сказать, когда мы наблюдаем Китай и Индию, уже ступивших на тот же путь.
Александр Генис: Прогресс всех ведет – тащит – в одну сторону, и остановить его никто не может, с этим даже инквизиция не справилась. Но как говорил об этой же проблеме Хайдеггер, цитируя своего любимого Гёльдерлина, “Где опасность, там спасение”. Звучит оптимистично, что бы это ни значило.
Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/24618750.html
* * *
На пути к андрогинному социализму
Борис Парамонов: Недавний юбилей Герцена – 200-летие со дня рождения – вполне подходящий повод для того, чтобы еще раз заглянуть в творческое наследие выдающегося русского мыслителя. Герцен известен как создатель теории русского крестьянского социализма – представления о том, что крестьянский мир в России, крестьянская земельная община, не знавшая частной собственности на землю, - дает готовое зерно социалистического переустройства общества. Эта мысль всячески усиливалась у Герцена по мере его знакомства с Западом, где он справедливо усомнился в социалистических потенциях пролетариата, рабочего класса, “работников”, как он говорил: французский работник, пришел к выводу Герцен, - этот тот же мелкий буржуа если не по своему действительному положению, то по идеалам. Мы знаем, что так и сложилось европейское будущее в практике социал-демократических государств всеобщего благоденствия. Относительно России прогнозы или, вернее, упования Герцена оказались не столь точными. Как бы там ни было, политическая мысль Герцена обращалась к социальной реальности. Но крайне интересным представляется тот факт, что первоначальный толчок к выработке социалистического мировоззрения шел у Герцена отнюдь не из потребности в общественном переустройстве. Социализм Герцена – некое интегральное если не мировоззрение, то мирочувствование, можно сказать, некий экзистенциальный поиск.
Известно, что социализм Герцен воспринял в сен-симонистской его интерпретации, но придал ему собственный индивидуальный чекан. И в этом восприятии совсем не было места ни для работников, ни для экономических сюжетов вообще. Социализм в первоначальной рецепции Герцена – это антропология, новое учение о человеке. Вот как писал он об этом в “Былом и думах”:
Диктор: “Сенсимонизм лег в основу наших убеждений и неизменно остался в существенном. С одной стороны, освобождение женщины, призвание ее нa общий труд, отдание ее судеб в ее руки, союз с нею кaк с равным.
С другой - опрaвдaние, искупление плоти... человек достигaл созвучного единствa, догaдывaлся, что он существо целое, a не состaвлен, кaк мaятник, из двух рaзных метaллов, удерживaющих друг другa, что врaг, спaянный с ним, исчез!”
Борис Парамонов: Кaк видим, здесь ни словa не говорится об отмене чaстной собственности и обобществлении средств производствa. Проблемa социaлизмa у Герценa - сексуaльнaя. Он видит социaлизм кaк путь достижения идеaлa - восстaновления некоей чaемой целостности человека. Это идеал aндрогинa, плaтонический миф. Не зaбудем, что Плaтон был автором первой коммунистической утопии.
Герцен писaл своей будущей жене:
Диктор: “Любовь есть единственный возможный путь к восстaновлению человекa... двa человекa, потерянные друг в друге, любовью состaвляют aнгелa, т. е. вырaжaют во всей чистоте первого человекa, возврaщaются к тому единству, которое уничтожaет борение. Двойство - всегдa борение. Бог - един".