сравнение и странное. И вообще странная реакция на книги Герты Мюллер. Тут есть несколько аспектов. Один из этих аспектов касается собственно истории. История эта совсем не пересекается с нашей лагерной прозой. Это нелепо. Во-первых, потому что речь идет о судьбе гражданского населения, они вообще как бы не в лагерь попали, а их привезли на работы восстановительные в Донбасс, а оказались они в ситуации лагеря, в ситуации неопределённой, неизвестно было даже, когда их выпустят и выпустят ли. И мне кажется, что людей раздражает вот это сопоставление. Люди привыкли к тому, что немцы плохие, а русские хорошие, и что у нас ничего подобного не было. И в рецензиях это раздражение нелепое чувствуется. И обвиняют ее в том, что она – конъюнктурная писательница и за эту тему получила Нобелевскую премию, что совершенно неверно. В смысле того, о чем она говорит, такой прозы не было в России. Мне кажется, отличительная черта Герты Мюллер в том, что она пишет так, что позволяет почувствовать эти вещи, запахи, полностью прочувствовать эту жизнь. И странно, что никто не замечает особенности ее языка, не пишут вообще о стилистке этой книги.
Дмитрий Волчек: Да, это книга о жизни слов. И второй роман, ''Сердце-зверь'', мне кажется, вообще одна из лучших книг об опыте жизни при коммунистической диктатуре. Но, опять же, это не столько о жизни людей, сколько о жизни слов и о несчастье слов, потому что слова тоже становятся жертвой диктатуры, язык становится жертвой.
Татьяна Баскакова: Прототип ''Качелей дыхания'' – человек, который стал поэтом авангардистским — Оскар Пастиор. И в этой книге видно, насколько важна фантазия даже в этих лагерных условиях фантазия, пристальное внимание, способность к пристальному наблюдению. Там очень много словесных игр, которые его спасают фактически, нет?
Дмитрий Волчек: Да, конечно, и ведь сама Герта Мюллер занимается игрой со словами. Это что-то похожее на советскую игру ''Эрудит'', когда она на столе тасует такие маленькие карточки со словами. Вы видели, наверное?
Татьяна Баскакова: Я видела, у меня есть эти книжки стихов, которые таким образом возникают из этих вырезанных из газет слов, которые она переставляет.
Дмитрий Волчек: Это то, что когда-то делали в 60-е годы люди из круга битников, ''cut up'' Брайона Гайсина – метод нарезки из газет, но это уже рафинированный способ, он оторвался от своей природы. Новое измерение метода разрезок.
Татьяна Баскакова: Она берет слова из газет, то есть слова затасканные, слова из обыкновенных газетных статей, и по-своему использует, очень индивидуально. И из этих затасканных слов получается ее язык, ее образы.
Дмитрий Волчек: Я попросил культуролога Михаила Золотоносова порекомендовать слушателям радиожурнала ''Поверх барьеров'' книги, которые он читал в 2011 году.
Михаил Золотоносов: Я назову их в порядке их появления выхода в свет. Прежде всего, это книга ''Проходящие характеры'' Лидии Гинзбург. Это проза военных лет и блокадные записи. Книга вышла в 2011 году, текст подготовили и примечания составили Андрей Леонидович Зорин и Эмили ван Баскирк. Книга хороша, прежде всего, тем, что она показывает Гинзбург как прозаика — то, к чему она всю жизнь стремилась, но не имела возможности проявить и реализовать. И, конечно, тут есть и ее анализ текста, и анализ анализа, и, может быть, анализ анализа анализа. То есть весь ее аналитический метод во всем блеске представлен. Бумаги Гинзбург находятся в Российской национальной библиотеке, и авторы одновременно разбирали архив и выуживали оттуда то, что относится именно к блокадной теме. Потому что архив, конечно, находится в неупорядоченном состоянии. И, помимо всего прочего, там есть очень тонкие характеристики писателей, в частности, Ольги Берггольц, которые выявляют то, что сама Берггольц вслух объявила только в середине 50-х годов, в 1954-56, в связи с необходимостью лирического самовыражения. И вот та тонкость, с которой Лидия Гинзбург это выявила еще в период войны, конечно, удивляет. Это первая книга, о которой нужно сказать. Вторая книга – это двухтомник Любови Васильевны Шапориной, жены композитора Шапорина, художницы, переводчицы и создательницы первого в советской России Театра марионеток. Двухтомник подготовили двое исследователей. Начала сотрудник Отдела рукописей Публичной библиотеки Валентина Федоровна Петрова, а после ее смерти, по ее завещанию, закончил Валерий Николаевич Сажин. Это очень интересное и уникальное издание, потому что временной охват – с 1898 до 1967 года. Там есть пропуски, но самое интересное то, что автор, Любовь Шапорина, это человек чеховского времени, и она попадает в сталинский и послесталинский Советский Союз, и абсолютно не изменила свою психологию институтки. Собственно, вступительная статья называется ''Институтка. Автопортрет в советском интерьере''. Например, она описывает, как некий Левин, сотрудник НКВД, в 1942 году в Ленинграде ее вербует. Она приходит домой и тут же все это записывает, причем записывает иронически, не понимая, что, если это будет обнаружено при обыске, то, естественно, станет отягчающим вину обстоятельством. Это второе издание, о котором я должен сказать. И третье – это совсем новое, вышедшее за пару дней до наступления нового года издание романа Замятина ''Мы'' с обильным комментарием. Издание подготовили два исследователя – Марина Любимова из Российской национальной библиотеки и Джулия Куртис, профессор Оксфордского университета. Здесь есть текст, огромный комментарий и материалы к творческой истории романа, собственно, по модели ''Литературных памятников''. По идее, это и нужно было бы издать в ''Литературных памятниках'', если бы руководство этой серии давно не находилось в глубоком и надежном маразме. В этом издании особенно интересно, во-первых, глубокое и обширное влияние на Замятина, и это показывает комментарий, таких авторов как Ницше, что не очень удивительно, и Петра Демьяновича Успенского, знаменитого русского мистика, который повлиял на очень многих. Я, в частности, столкнулся с его влиянием, когда изучал Константина Сергеевича Мережковского и его труды. И вот здесь показано, как концепции Успенского претворил Замятин. А, кроме того (это уже относится к разделу, подготовленному Джулией Куртис), это зарубежные переводы Замятина и исследование его творчества за рубежом. Это особенно важно, потому что Замятин оказал несомненное влияние и на Хаксли, и на Оруэлла, и вот эту преемственность, идущую, между прочим, от советского тоталитаризма, от Замятина туда, на Запад, этот комментарий очень выразительно показывает.Дмитрий Волчек: В разговоре об антиутопиях следует упомянуть, что изд-во Ивана Лимбаха в 2011 году выпустило знаменитый роман Альфреда Дёблина ''Горы моря и гиганты'' в переводе Татьяны Баскаковой. Перевод новый, но фактически единственный, потому что тираж первого издания, вышедшего в 1936 году в Ленинграде, был уничтожен. Несколько лет я искал и не мог найти ни одного уцелевшего экземпляра. Даже имя переводчика неизвестно. Новый перевод Татьяна Баскакова посвятила своему безымянному предшественнику.
Татьяна Баскакова: Я знала, что вы ищите этот первый перевод, я уважала ваше желание его найти и довольно долго не собиралась браться за эту книгу. Но мне очень хотелось ее сделать. Мне кажется, что Дёблин – очень интересный, особый писатель, мало и недостаточно известный в России. Эта книга была написана в 1924 году. Дёблин, человек городской, в какой-то момент почувствовал тоску по природе, он об этом рассказывает, и попытался выразить свое отношение к природе. И это лишь по форме что-то, напоминающее фантастический роман, на самом деле он на наших глазах учится, как об этом можно сказать, как об этом можно писать, он на наших глазах создает новый жанр. Потому что во многих местах книги взгляд как бы из космоса на то, что происходит на земле, это визионерский взгляд, он пишет о неодушевленных предметах, часто переходит на что-то среднее между прозой и стихами, и там взгляд его на проблемы будущего очень необычный. Например, он описывает Землю в 27-м веке, там население смешанное, образованное в результате смешения европейцев, африканцев, индейцев, но при этом они не теряют свои черты, а это именно потомки конкретных разных народов со своей историей, со своими традициями.
Дмитрий Волчек: Обычно причисляют эту книгу к канону антиутопии ХХ века – это ''Прекрасный новый мир'' Хаксли, ''1984'' и ''Мы'' Замятина. Четвертый том. Согласитесь с такой классификацией?
Татьяна Баскакова: Я бы не причисляла однозначно к антиутопиям. Это очень особая книга. Скорее бы просто философским романом я бы ее назвала.
Дмитрий Волчек: Можно назвать 2011 год годом Дёблина, потому что в серии ''Литературные памятники'' впервые вышел прекрасно прокомментированный, с огромным количеством приложений том ''Берлин, Александрплац'' – самый знаменитый роман Дёблина, и вы тоже участвовали в этом издании.
Татьяна Баскакова: Я участвовала в этом издании, я переводила статьи Дёблина об искусстве, но перевод романа не видела. Как только вышла книга, я ее прочла. Я знала перевод Зуккау, и мне чрезвычайно нравился перевод, сделанный почти сразу после выхода в свет немецкой книги, потому что он какой-то неприглаженный. Человек, который это переводил, а в России тогда знали экспрессионизм, существовали какие-то связи, передает различные тона речи – низкий язык и высокий. В общем, я с большим интересом прочла эту книгу, хотя хорошо знала предыдущий перевод. Мне кажется, это действительно событие. А, кроме того, Александр Маркин, который готовил это издание, восстановил дёблиновскую пунктуацию. Это роман-монтаж, там много кусков из газет, радиосообщений, рекламы городской. Иногда эти надписи стоят в кавычках, а иногда — нет, и интересно, как это было у Дёблина. И сейчас мы имеем такой вариант русский, близкий к тому, что было по-немецки.