Дмитрий Волчек: Разделяет настроения Александра Иванова и литературный критик Анна Наринская.
Анна Наринская: В конце года невозможно посмотреть на весь предшествующий год, отрезав последние месяцы. Мне очень понравился последний роман Уэльбека, я считаю, что это очень важная, хорошая книга. Мне понравился фильм Триера ''Меланхолия'', как, впрочем, мне нравится практически каждый его фильм. Но главное культурное впечатление последнего времени – это то, насколько культура и наши культурные переживания и соображения легко отошли на второй план. В последний месяц это видно не только по интернету, но и по нашим собственным чувствам и переживаниям, как вдруг все вещи, которые казались важнейшей жизненной составляющей, вдруг рассеялись, размелись, и их заменили довольно бессмысленные разговоры – какого числа нужно выходить на какую площадь, под какими лозунгами, и так далее. И это вызывает смешанные чувства. Я подхожу к Новому Году в абсолютно взбаламученном состоянии, потому что я себя такую, революционную не люблю.
Дмитрий Волчек: Общественный подъем после выборов 4 декабря вытеснил на второй план все прочие сюжеты. Литературовед Сергей Зенкин считает, что это только на пользу культуре.
Сергей Зенкин: Очевидно, в общественной области самое сильное впечатление – это резкая активизация политической жизни в нашей стране. Непонятно, куда это процесс приведет и не уйдет ли он в песок, я второй раз в жизни это вижу, но факт тот, что сама жизнь стала действительно активно двигаться, и это не просто политическое, но и культурное движение, потому что это открытие новой сферы, куда сейчас интенсивно идет интеллектуальная и моральная энергия. А, значит, и то, что обычно называют культурой, то есть художественное творчество, всякая художественна самодеятельность и прочее, что идет по ведомству Министерства культуры, оно тоже получает новое место в этом процессе, новую энергетическую позицию.Дмитрий Волчек: ''Самым болезненным событием года'' Борис Дубин назвал смерть Анатолия Гелескула. Осенью вышла книга ''Огни в океане'' – антология поэтических переводов Гелескула с испанского и португальского. Говорит переводчик Марина Бородицкая.
Марина Бородицкая: Книгу ''Огни в океане'' он даже успел подержать в руках. Это, конечно, литературное событие. Смерть Гелескула – огромная потеря для всех нас. Хочется и какое-то более веселое событие тоже вспомнить. Вот недавно премию Чуковского вручили, как раз в день похорон Гелескула. Я в жюри была, и пришлось мне идти вечером в ЦДЛ на это веселое событие, вручать премию имени Чуковского. Там несколько номинаций, и меня очень порадовало, что самую, пожалуй, главную номинацию ''за заслуги перед отечественной детской литературой и поэзией'' получил замечательный поэт и писатель из Петербурга Сергей Махотин.
Дмитрий Волчек: Директор Польского культурного центра в Москве Марек Радзивон читал в 2011 году книгу воспоминаний многолетнего сотрудника нашей радиостанции и публицистику самого знаменитого российского политзаключенного.
Марек Радзивон: Это воспоминания адвоката Дины Каминской, которую выпустило ''Новое издательство''. Очень важная книга и замечательно написанная, с таким ремеслом литературным очень хорошим. Очень важная книга про совесть, про постоянное сомнение человека, который работает в суде. Мне кажется, что для студентов журфака это должно быть обязательное чтение, и не только в России. А вторая вещь, которую я тоже бы назвал литературной. Это маленькая колонка раз в две недели Михаила Ходорковского в ''New Times''. Несмотря на всю общественную и политическую подоплеку этой истории, я увидел в том, что пишет Ходорковский, почерк Шаламова, почерк сухого, холодного пересказа. И это производит на меня огромное впечатление, несмотря на всю политическую обстановку, связанную с фамилией Ходорковского.
Дмитрий Волчек: Михаил Сапего, редактор издательства ''Красный матрос'', говорит, что занят своими проектами, а за чужими не следит и все время тратит на чтение рукописей.Михаил Сапего: У издательства наметился уклон в сторону наивной литературы, народного творчества, поэтому я читал весь год рукописные девичьи песенники 30-х годов. Венцом этого увлечения стал выпуск, десять лет она собиралась, ''Антологии народных песен времен Великой Отечественной войны'' с буклетом внутри, где о каждой песне рассказывается о ее происхождении, откуда она взята. Причем одно дело – собрать, другое дело – записать это все, 27 песен. Диапазон исполнителей очень широкий, от Хора ветеранов Ленинградского военного округа до семилетнего мальчика, от артистов Ленконцерта до Митьков, от рок-звезд типа Чижа до актеров Большого драматического театра имени Товстоногова. И сам буклет, он тоже на основе моей коллекции портсигаров солдатских, детских рисунков времен Великой Отечественной войны. Все это очень аутентично, и за это не стыдно.
Дмитрий Волчек: Телеведущий Александр Гордон рассказал моей коллеге Тамаре Ляленковой о своем издательском опыте.
Александр Гордон: Я принял участие в издании книги близкого мне человека Марии Правды. Книга называется ''Площадь отсчета''. Это исторический роман, он охватывает события Декабрьского восстания и воцарения Николая Павловича. Об этом сказано уже столько и так, что, казалось, ничего нового сказать нельзя. Оказалось, что можно, потому что Николай Павлович – фигура в нашей истории недооцененная и во многом оболганная. Надо помнить, что ему было 27 лет, когда он воцарился и сделал это не по своей воле. И поскольку это произведение все-таки художественное, то такое странный способ приблизиться к этому человеку на очень короткую дистанцию произвел на меня сильное впечатление. А если говорить о том, что я перечитываю, то у меня есть две книги, одна – в начале года, другая — во второй половине года. В начале года я перечитывал ''Войну и мир'', а во второй части я перечитывал ''Соборяне'' Лескова. Я уже даже не консерватор, я уже ретроград.
Тамара Ляленкова: А это странная вещь – с возрастом люди перестают читать художественную литературу. Мемуаристику предпочитают.
Александр Гордон: Мне кажется, что это вполне закономерно, потому что все на все похоже и раз сказанное уже никогда не пропадает, не исчезает. Кроме того, помните у Маяковского: ''Книги? Что книги!''. Когда жизни остается все меньше, а опыта жизненного все больше, вероятно, какие-то метаморфозы с чтением происходят. Вообще чтение – это удел молодых людей. Да и то не уверен. Если вспомнить, что Александр Сергеевич Пушкин не читал ничего из великой русской литературы, ну не довелось ему прочесть и, тем не менее, писал русскую классику, то, может быть, принцип начитанности в литературном творчестве и насмотренности в кинотворчестве пора пересмотреть.
Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/24442370.html
* * *
За что Запад любит Чехова
Александр Генис: В праздничном Нью-Йорке, где, как всегда, царит ''Щелкунчик'', на этот раз к Чайковскому присоединилась музыка чеховской драмы. С большим успехом труппа ''Классической сцены'' под управлением режиссера румынского происхождения Андрея Белградера поставила ''Вишневый сад''. В спектакле заняты многие замечательные актеры, но главной звездой стал, конечно, культовый американский актер, любимец артхаусного кино Джон Туртуро. (Его хорошо знают по фильмам братьев Коэн, особенно он отличился в картине ''Бартон Финк'', где играет главную роль неудачливого драматурга в Голливуде). В постановке Белградера Джону Туртуро досталась самая противоречивая роль в пьесе – Лопахина. И он сыграл ее так, что по словам критика ''Нью-Йоркера'' Джона Лэра, донес всю ''трагикомическую музыку двусмысленности'' чеховского диалога.
Новая версия ''Вишневого сада'', как это всегда бывает с удачными спектаклями, привела к вечному разговору о Чехове. Разговору, который, собственно, никогда не прекращался, потому что тайна его драмы не устает соблазнять американский театр и провоцировать американских критиков.
Пожалуй, единственный из русских классиков, который стал своим в Америке, Чехов считается автором не экзотическим, как, скажем, Достоевский, а современным и вечным.
Возможно потому, что никто лучше Чехова не умел показать трагедию будней. Комедию, впрочем, тоже. Только они у него не очень отличаются. Это и демонстрирует чеховская драма – высшее проявление его таланта, а также всей русской сцены. Между Шекспиром и Беккетом нет пьес лучше, чем ''Вишневый сад'' и ''Три сестры''. Успех нынешней постановки Белградера особенно важен, ибо чеховская драма так совершенна, что ее очень трудно адекватно поставить. Конфликт в его пьесах неразрешим, реплики бессодержательны, паузы значат больше слов, события ничего не меняют. При этом чеховская пьеса включает всю жизнь, и, пройдя сквозь нее, ты становишься если не мудрым, то умудренным. В ''Вишневом саде'' каждого персонажа можно прикинуть на себя. С возрастом ты просто меняешь маски – от вечного студента Пети до умного пустослова Гаева. И еще: у Чехова всех жалко.
Сегодня, воспользовавшись поводом, я пригласил в нашу студию Бориса Парамонова, чтобы обсудить с ним уникальное место Чехова в западном литературном и театральном каноне.
Борис Парамонов: Я думаю, нужно исходить из того, что Чехов был писателем того периода русской истории, когда Россия в очень значительной степени вошла в орбиту европейской культуры, сама стала более или менее европейской страной. Люди, представленные Чеховым, были похожи на их европейских современников. И реалии тогдашней русской жизни были схожи с европейскими, с западными.
Александр Генис: Между прочим, то же можно сказать о Тургеневе. Это был первый русский писатель, которого начали активно переводить на Западе. Это кажется вполне логичным: западник Тургенев находит естественный путь на свою духовную родину. И все же никто из русских классиков – ни Тургенев, ни даже Пушкин, не стали на Западе классиками просто, как, скажем, Шекспир. Чехов уникален. Он рассказывает миру не о русском человеке (чем, скажем, подкупает западного читателя Достоевский), а о человеке вообще. Тут все глубже, чем западничество Чехова. Да еще и вопрос, можно ли назвать западником Чехова?