Так и сделали. Немедля пригласили старых бригадиров, начальников участков и в рекордные сроки построили красавец-мост. Он и сейчас стоит южнее Днепропетровска. Самый крупный в Европе вантовый переход, высота пилонов 90 метров, пролеты — 760 метров. Белоснежный такой…
Продолжая разговор о щербиновском стиле, нельзя не вспомнить, как он держался на людях. В каком бы ни был он состоянии — падал ли от усталости, заболевал ли, он и виду не показывал. И терпеть не мог, если кто-то, заметив его состояние, пытался посочувствовать или предложить помощь.
В нем, по свидетельству многих, не было и намека на заносчивость, демонстративную исключительность собственной персоны. Он был прост и доступен. Однако при всей своей простоте на дух не переносил панибратства, похлопывания по плечу. Он старательно внушал собственный кодекс поведения своему ближнему кругу, подчеркивая, что, к примеру, разумная дистанция между молодыми и умудренными опытом, между начальником и подчиненным только на пользу делу. Он никогда не путал почтительность с раболепством, избегал заискивающих, тех, кто глядит в рот. «От таких, случись самая малая трудность, жди беды», — не раз предупреждал он.
На вопрос, что более всего претит ему в человеке, неизменно отвечал: «Ложь, вранье… Я всегда повторял и буду повторять, что обманщик в конечном счете обманывает самого себя».
И еще. Никогда не злоупотреблял строгостью. Он считал, что тот, кто не может взять лаской, не возьмет и строгостью. Возможно, поэтому к нему тянулась молодежь.
В 1978–1979 годах В. Я. Беляева возглавляла участок на строительстве газопровода Уренгой — Челябинск. Они стояли тогда под Тобольском, у Аремзян, знаменитых своими болотами. Условия были тяжелые. Но когда попривыкли и стало что-то получаться, взяли на себя обязательство построить выпавшие на их долю 60 километров трассы в сокращенные сроки. Но тут оказалось, что труба, которую им централизованно поставили баржами, совершенно непригодна для северных условий. Ее практически всю, а это 45 километров, забраковали. Она так и осталась лежать на берегу Иртыша как памятник головотяпству.
А трубы-то, никуда не денешься, нужны. Люди готовы, техника готова. Хотелось свой участок достроить поскорее. И вот тогда управляющий трестом, тяжело вздохнув в телефонную трубку, обреченно сказал Беляевой:
— Один у нас выход, Валя. Надо как-то попасть к Борису Евдокимовичу.
Беляева кинулась в Москву. Безо всяких на то договоренностей. Почти два дня продежурила около министерства в надежде, что встретит Бориса Евдокимовича и тот ее узнает: как-никак первый в Сибири нефтепровод прокладывала. Где-то на исходе второго дня она его наконец отловила.
Щербина действительно ее узнал, очень удивился и с дела-ной строгостью спросил:
— Что это здесь люди с трассы делают? Строить надо, а вы тут стоите…
— Борис Евдокимович, очень хотела к вам на прием попасть, но никак не могу.
— Считай, что попала. Ну, давай заходи.
Беляева зашла к Щербине в кабинет, все рассказала: мол, прошу помочь с трубой. Борис Евдокимович возмутился:
— Как это трубы нет?! Быть того не может!
А ему, оказывается, боялись признаться, что трубу негодную на трассу послали. Словом, он пообещал разобраться. Потом расспросил Беляеву о семье, о том, как устроились, как работается.
Труба на трассу, разумеется, пошла. Министр позвонил Беляевой примерно через три-четыре дня. По селектору ее нашли. Борис Евдокимович сказал:
— Труба к тебе пойдет, но имей в виду: тебе дадут «окно» не более чем на четыре часа (тогда железнодорожная магистраль Тобольск — Сургут еще не была сдана и с транспортом было трудно), если не управишься, больше маршруты подавать не будут.
Трассовики за отведенное время все пятьдесят вагонов разгрузили. Газопровод построили, как и обязались, до зимы, а весной его испытали.
Щербина очень ценил тех людей, которые могли без остатка отдаваться работе. Он ни в чем никогда не отказывал никому из своих непосредственных подчиненных или просто рабочих, бригадиров на стройке, где ему приходилось бывать. Его помощники тщательно записывали самые нехитрые просьбы. Часто народ удивлялся, не веря, что министр займется каким-то мелким бытовым вопросом. А тут не проходило и дня, на самую маленькую просьбу — ответ, и, как правило, ответ положительный, удовлетворяющий человека.
В нефтегазовом строительстве своя специфика. Люди неделями, месяцами оторваны от родных мест. Условия жизни строителей — спартанские, мягко говоря. Но и спартанцы, кажется, не выдержали бы того, что выдерживали строители нефте- и газопроводов на Севере, в Сибири. Борис Евдокимович, как отмечали ученые люди, «поставил социальные вопросы во главу угла отрасли». И сделал это задолго до пресловутого человеческого фактора, звонкой фразы, сочиненной для Горбачева его спичрайтерами.
Обновились притрассовые полевые городки, а в них, к слову говоря, жили 100 тысяч человек. Специально для них построили сборные, как детский конструктор, спортивные комплексы, плавательные бассейны, клубы, столовые… Для строителей газопровода Уренгой — Ужгород предприятия отрасли изготовили около 3500 инвентарных зданий. На трассу было доставлено более 3300 зданий.
Содержать такие городки, безусловно, дороже — все это дополнительные расходы, и ложились они на прибыль. Но выигрыш стоил этих затрат, потому что речь шла о людях, о их здоровье и благополучии.
В 1976–1980 годах построили завод вахтовых автобусов для северных трасс. Такие автобусы имели высокую проходимость и были рассчитаны на работу в районах Крайнего Севера. В их салонах сохранялось тепло даже в лютый мороз.
Щербина частенько апеллировал к совести, хотя и мог стукнуть кулаком. Самая трудная профессия — быть человеком.
…Август 1981 года. Тогда впервые газовой инспекцией был введен стопроцентный контроль на сварку межцеховых коммуникаций установок по добыче и подготовке газа. Выяснилось: на Уренгое срывается ввод УКПГ-6. Обнаружены сотни бракованных стыков на межцеховке, которую впервые выполняло объединение «Сибкомплектмонтаж». В. М. Игольников с Николаем Михайловичем Ганиченко — первым замом гендиректора объединения — в сотый раз делили стыки между сварщиками, уплотняли сроки испытаний.
Очередной звонок Щербины, традиционные вопросы: как идут дела? все ли приняты меры для завершения? когда сдадите?
Без энтузиазма Игольников ответил:
— К седьмому ноября.
— Вы уже сорвали ввод в сентябре!
— Борис Евдокимович! УКПГ-6 вводится по плану в четвертом квартале, и мы это обеспечим.
— Газ нужен стране к зимнему сезону, — вспылил Щербина, — а вас это, видно, совершенно не волнует! Что могу по этому поводу сказать? Бессовестные вы люди!
И положил трубку. А Игольников еще долго держал ее в руке. От эмоций, вложенных в слова «бессовестные вы люди», становилось тошно. Лучше бы выругал, как это бывало с другими руководителями, лучше бы устроил показательную выволочку. Ан нет — бессовестные… Нет более мучительного наказания, чем не быть наказанным.
Борис Евдокимович никогда ни на кого не повышал голос, никому никогда не сказал грубого слова. По свидетельству его сына Юрия Борисовича, и домашним в том числе. Он терпеть не мог нецензурщину. Считал, что вульгарность — это неправильное представление об искусстве жить. А брань всегда служила признаком дефектного мышления.
Если Борис Евдокимович кого-то отчитывал, то жестко, но без грубости. Он просто говорил о том, что человек совершил, какова мера его ответственности и что нужно сделать, чтобы ошибку исправить. Унизить человека, растоптать его достоинство он никогда себе не позволял — ни по отношению к близким, ни к коллегам.
Генеральный директор объединения «Уралнефтегаз» Александр Николаевич Филимонов и Щербина вместе летели из Тюмени в Москву. Сидели рядом, разговаривали. Борис Евдокимович спросил, будет ли его встречать машина из министерства. Филимонов ответил, что они не обременяют подобными просьбами своего министра. На что Щербина ответил:
— А у нас посылают автомобиль даже за управляющими трестами с бронью на гостиницу.
Филимонов подумал тогда: а ведь это элементарная забота о подчиненных.
За время полета многое было обговорено. Филимонов спросил, почему Борис Евдокимович, когда был первым секретарем обкома, категорически выступал против рабочих поселков городского типа, ратуя за вахтовые поселения, а, став министром, один из поселков, что в двадцати километрах от Нефтеюганска, сделал не вахтовым, а рабочим поселком городского типа.
— Этот вопрос, — ответил Щербина, — для меня самый тяжелый. Тогда я был не прав!
Филимонову стало не по себе, так как своим вопросом он как бы вынудил его признать свою ошибку. Однако то же самое Борис Евдокимович повторил, когда Филимонов вместе с другими тюменскими нефтяными «генералами» Ф. Г. Аржановым, Н. П. Захарченко, Р. И. Кузоваткиным приехал в октябре 1979 года поздравлять его с 60-летием.
Еще у Филимонова была встреча со Щербиной 22 марта 1977 года в Москве на XVI съезде профсоюзов. В этот день умер нефтяной министр Валентин Дмитриевич Шашин. Тогда Филимонов спросил у Бориса Евдокимовича, кто теперь будет их министром. Он ответил, что есть три кандидатуры, одну из которых и назвал: первый секретарь Татарского обкома КПСС Табеев. О двух других промолчал, но Филимонов понял, что это, возможно, он сам и Виктор Иванович Муравленко. Да, Муравленко предлагали в ЦК принять министерство, но он отказался, сославшись на подорванное здоровье. Неожиданно для тюменцев министром утвердили Н. А. Мальцева.
В конце октября 1982 года Щербина прилетел в Баку. Знакомство с нефтяной промышленностью Азербайджана, полет на Нефтяные Камни… Затем встреча с Гейдаром Алиевичем Алиевым… Говорили, разумеется, не только о нефтяных делах. Юлию Васильевичу Андрейчеву врезалась в память фраза Алиева: «Только одно угрожает Союзу — воровство и коррупция». Добавим: как и сейчас — России.
Завершая «министерскую» главу в биографии Щербины, приведем несколько цифр.