Я высказал сомнение: потяну ли, мало еще проработал на второй роли. Борис Евдокимович только усмехался и повторял:
— Я, брат, знаю тебя лучше, чем ты сам…
9 февраля меня пригласил секретарь ЦК Владимир Иванович Долгих. В самом начале нашего разговора зашел помощник Владимира Ивановича с печальным известием — умер Юрий Владимирович. Владимир Иванович сказал:
— Мы тебя знаем, рекомендуем, отбрось сомнения, берись уверенно, более подробно у нас будет время поговорить.
Следующая встреча была 20 февраля с Председателем Совета Министров СССР Николаем Александровичем Тихоновым. Он поинтересовался обстановкой в отрасли, спросил, какие проблемы тормозят дело. Затем дал некоторые приго-лившиеся мне позже советы. Тихонов при мне позвонил новому генсеку — Черненко. Положив трубку прямой связи, сказал, что Константин Устинович дал согласие на мое назначение министром.
21 февраля газеты опубликовали Указ Президиума Верховного Совета СССР о моем назначении. Борис Евдокимович в этот же день представил меня аппарату министерства.
Обсуждая с ним кандидатуру первого зама, мы остановились на Генадии Иосифовиче Шмале, заместителе министра. До этого, после Тюменского обкома партии, Шмаль успешно руководил объединением «Сибкомплектмонтаж».
…Как-то приезжает В. Э. Дымшиц на Богандинскую компрессорную станцию. Сентябрь, станция должна вводиться в конце года, а там, кроме свай, ничего еще нет. Вениамин Эммануилович начал выговаривать Щербине. Борис Евдокимович невозмутимо отвечает:
— Введем станцию в срок!
Дымшиц и не такие стройки видал. Головой покачал и уехал.
Борис Евдокимович собирает всех.
— Генадий, — говорит Шмалю, — тебя назначаю ответственным за эту станцию.
Шмаль там дневал и ночевал. В начале декабря провели технологическое испытание. Шмаль позвонил Щербине:
— Борис Евдокимович, станция работает.
Щербина без особых эмоций отвечает:
— Я тебя поздравляю.
Он не сомневался в таком результате. Верил в Шмаля.
Неделя — семь рабочих дней
Свой первый рабочий день в Кремле Щербина начал со звонка референту Управления делами правительства Б. Мото-вилову: «Ты мог бы сейчас зайти?» Тот сразу понял, о чем пойдет разговор. Они знали друг друга еще по работе в Миннеф-тегазстрое.
Поздоровавшись, Борис Евдокимович предложил:
— Слушай, у меня нет ни минуты на раскачку и изучение здешних порядков, а ты, слава богу, в этих стенах уже давно. Так что давай помогай, предлагаю тебе место своего помощника и приступай к обязанностям немедленно.
Выбор Щербины был, как всегда, точным. Мотовилов работал с Борисом Евдокимовичем вплоть до его ухода на пенсию.
По распределению обязанностей среди замов Председателя Совмина Щербина координировал работу шести министерств: нефтяной промышленности, газовой и угольной, энергетики, строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности, геологии. В его ведении были Госгортехнадзор и Госатомэнергонадзор, а также деятельность ряда других министерств и ведомств в части, касающейся топливно-энергетического комплекса.
Тихонов считал, что его замы и министры всегда должны находиться в своих рабочих кабинетах. И если было что-то не так, крайне раздражался. Не принималось во внимание даже то, что на каждой неделе проходило как минимум одно заседание Политбюро и одно заседание Президиума Совмина. В течение недели обязательно были и другие мероприятия, зачастую сугубо протокольные. Словом, в течение пяти рабочих дней недели и речи быть не могло о командировке на предприятия и стройки подведомственных отраслей. Но по одним бумагам Борис Евдокимович не считал возможным принимать серьезные решения. Его правило — оценивать ситуацию на месте, в реальной обстановке. Пришлось пять рабочих дней проводить в Москве и еще два — в командировке.
— Чаще всего вылетали спецрейсом в пятницу вечером, когда коллеги разъезжались по дачам, или в субботу утром, — вспоминает Мотовилов, — а возвращались в воскресенье вечером. С собой обычно приглашали минимум руководителей профильных министерств. Они, хотя и не устраивали «бунт на корабле», но большого энтузиазма от такого «отдыха» не проявляли. Как выдерживал Щербина эти запредельные нагрузки — ума не приложу. Я моложе его почти на двадцать лет и то, случалось, засыпал от усталости.
Как встретили в отраслях топливно-энергетического комплекса назначение нового шефа? Поначалу настороженно. У каждого своих проблем вагон и маленькая тележка, а Щербина предлагает посоветоваться с коллегами из других ведомств. Поначалу министрам казалось, что они теряют время, обсуждая чужие дела. Но постепенно приходило понимание общности задач — обеспечить Союз, страны СЭВ, другие государства топливом, сырьем, энергией.
Конечно, было заметно, что Щербина изрядно прикипел к Миннефтегазстрою, что его, как и прежде, интересовали дела родной отрасли. Случалось, до того как начать совещание по повестке дня, он поднимал товарищей из Миннефтегазстроя и с пристрастием допрашивал, почему, например, за истекшие сутки на той или иной стройке на таком-то технологическом потоке сварено, заизолировано и уложено на столько-то метров меньше запланированного или почему такой-то поток оказался в простое.
Другим министрам это не нравилось. Не должен, считали они, человек, призванный решать проблемы государственного масштаба, ежедневно интересоваться ходом дел крупных бригад, анализировать и обсуждать частные проблемы на глазах у всех со «своей» отраслью. Но, согласитесь, было бы противоестественно, если бы Борис Евдокимович, став зампредом Совмина, в мгновение ока забыл о деле, которому посвятил многие годы.
Виктор Степанович Черномырдин знал Щербину в разных должностях. И как секретаря обкома, министра, и, наконец, как шефа. По его мнению, Борис Евдокимович блестяще владел методами дружного и плодотворного взаимодействия, исключавшими амбициозную и ведомственную шелуху, при которых ура-патриоты отраслей в угоду ведомственным интересам тормозили, а подчас губили трудное и важное дело.
— Борис Евдокимович заменил в правительстве выдающегося организатора производства, легендарного строителя Вениамина Эммануиловича Дымшица, — вспоминает Ю. Н. Кор-сун. — И мы невольно сравнивали с ним Бориса Евдокимовича. Он стал и куратором Минэнерго. Уже шла полным ходом атомная энергетика — в частности, наше объединение вело строительство девяти атомных станций. Хотя Щербина до этого и не занимался вплотную энергетикой, он вникал во все проблемы и оперативно принимал решения. Словом, стал достойным преемником Дымшица.
Каждый месяц он проводил совещания, на которых присутствовали министр П. С. Непорожний, первый заместитель по строительству С. И. Садовский. Борис Евдокимович быстро входил в ситуацию. Вероятно, он проводил для себя специальные консультации. У него был довольно мощный аппарат в Бюро по ТЭКу. Щербина всегда был предельно компетентен.
Крепко стоять на ногах ему помогал и здоровый образ жизни. Борис Евдокимович всегда выглядел подтянутым, красивым. Светлая сорочка, непременно галстук, начищенные туфли… В еде не был привередлив. Любил хорошо прожаренное мясо, клюквенный сок, из деликатесов — сосьвинскую селедочку. Мог выпить две-три рюмки водки, но никогда не злоупотреблял алкоголем. Не любил охоту, рыбалку, бани, карты… Что, мол, попусту время тратить? До последних лет был крепок. В юности играл в футбол (болел за киевское «Динамо»), в зрелом возрасте любил кататься на велосипеде. В комнате отдыха министра и зампреда всегда были под рукой гантели… Очень гордился тем, что не сдает, несмотря на бремя лет. Утром делал гимнастику, по возможности бегал.
О главном — начистоту
Март 1984-го. Западная Сибирь проваливает план добычи нефти. Тогда В. М. Игольникову, начальнику Тюменского главного производственно-распорядительного управления Мин-нефтегазстроя, пришлось поездить с Борисом Евдокимовичем по области. Однажды вечером, разбирая итоги дня, Игольников прямо спросил его:
— Ну все же, Борис Евдокимович, почему произошел спад годовой добычи нефти? Ведь нефтяники и мы, строители, делали все, чтобы добыча росла или хотя бы была стабильной.
Борис Евдокимович и сам думал об этом. И сейчас старался поделиться тем, что, видимо, давно созрело в нем. Этот разговор длился почти два с половиной часа. Главное из сказанного им в тот вечер:
«Одна из больших и серьезных бед нашей экономической политики — боязнь единовременных затрат. Отсюда рождаются усеченные пусковые и другого рода комплексы, на которых сэкономили копейку, а породили далекие от совершенства, высокозатратные в эксплуатации мощности. Таким образом, вкладывая огромные средства, страна не получает первоклассных высокотехнологичных производств и обрекает экономику на выпуск продукции более низкого качества по сравнению с мировым уровнем, но во много раз более дорогостоящую — это регресс, а не движение вперед.
В стране сложился стереотип решения организационных вопросов и руководства экономикой. В силу ведомственных, а зачастую и личностных интересов идет сражение с искоренением последствий, а не с причинами тех или иных бед экономики. Пример: весь Советский Союз на уровне первых лиц государства, союзных республик, краев и областей, крупнейших хозяйственников на местах и в центре ежедневно «трясет» от селекторных сообщений о простое 12–20 тысяч несвоевременно разгруженных вагонов. А то, что за последний месяц среднестатистическое суточное продвижение вагонов упало с 22 до 19 километров, что равносильно простою ежесуточно 250 тысяч вагонов, — тишина! За те 12–15 тысяч отвечают клиенты, а их Министерство путей сообщения с помощью ЦК и Совмина дубасит в хвост и гриву. А за второе отвечает оно само, посему — всеобщий молчок, чтобы не впасть в немилость. Почти все, кому следует, знают это положение, но делают вид, что решают проблему в поте лица. И так почти повсюду.
А вот тебе еще один экономический, политический, стратегический момент. Так, рабочий — токарь, сварщик, пекарь, да кто угодно — достиг небывалой производительности труда, перевыполнив нормы, скажем, в три раза. Следует команда: немедленно опыт передать другим. Все на борьбу за новые рубежи производительности! В то же время нормы тихонько пересматриваются — норму выработки увеличиваем, расценки уменьшаем. Все! Индивидуальный стимул для человека-про-изводителя уничтожен. Хорошее дело умерло. И так все повторяется на уровне цеха, завода, объединения и отрасли.