Насколько это опасно для города? Как защитить население от облучения радиоактивными веществами? И самое главное — эвакуировать или не эвакуировать жителей Припяти и других населенных пунктов вокруг ЧАЭС? Недостаток информации и противоречия в инструкциях физиков и медиков не позволяли дать однозначные ответы. А ответа ждали от председателя комиссии. Решение требовалось принимать в считаные часы. Учитывая при этом вероятную панику в городе, возможности транспортных средств, пунктов приема эвакуированных…
На момент аварии в Припяти проживало немногим более 50 тысяч человек, из них более половины — работники Чернобыльской АЭС и строители электростанции с членами семей. Город строился параллельно с вводом в эксплуатацию новых энергоблоков, основу застройки составляли 5-, 9- и 14-этажные жилые дома, социальная инфраструктура, спортивные сооружения. Даже яхт-клуб на берегу водохранилища. Словом, это был один из хорошо отстроенных молодых городов.
Практически все семейные и даже одинокие специалисты жили в отдельных квартирах, в городе было зарегистрировано около 12 тысяч личных легковых автомобилей. И неудивительно. Зарплата у эксплуатационников и строителей более чем вдвое превышала среднюю по стране. В общем, жителям Припяти было что терять в этой налаженной и, казалось, безмятежной жизни, и Правительственная комиссия, обсуждая вопрос о возможности (или необходимости) эвакуации населения, хорошо это представляла.
А к тому, что эвакуация неизбежна, большинство членов комиссии стали склоняться к полуночи 26 апреля, когда более или менее точно определилась радиационная обстановка в городе. Группа дозиметристов, работу которых координировал директор научно-исследовательского института атомной энергетики А. А. Абагян, была усилена военными специалистами, располагавшими современной измерительной техникой. Из данных, представленных этой группой, следовало, что радиационный фон в пределах города составлял в среднем 0,5 рентгена в час. А это значит, что каждый житель за сутки, проведенные в черте города, мог получить дозу радиоактивного облучения 12 рентген.
Для справки: предельно допустимая доза для профессионалов, работающих с радиоактивными источниками, составляет 25 рентген. И если специалист постепенно или единовременно набирает эту дозу, он отстраняется от работы с указанными источниками на всю оставшуюся жизнь, становится объектом пристального наблюдения врачей.
С учетом того, что люди даже малые и средние дозы радиации переносят по-разному, было ясно, что счет времени пребывания жителей в городе идет на часы. Конечно, признавался впоследствии Щербина, велик был соблазн немедленно объявить населению города о случившемся, разъяснить, что оставаться здесь больше нельзя. И после этого считать свою миссию выполненной.
Но нетрудно было предположить, что паника в таком случае неизбежна, люди будут стараться вывезти как можно больше имущества. А этого нельзя допустить, потому что почти все вещи в квартирах уже были заражены радиацией и подлежали уничтожению. Главное же, чего нельзя было допустить: чтобы владельцы личных автомобилей загрузились «грязным» имуществом и на «грязных» же машинах бесконтрольно разъехались по стране.
Борис Евдокимович объявил перерыв в работе комиссии, но попросил товарищей не расходиться. Теперь он советовался с атомщиками, медиками, военными, местными руководителями.
После двух часов таких бесед, сравнения различных вариантов, уточнения позиций Борис Евдокимович вновь собрал комиссию в полном составе.
— Несмотря на бессонную ночь, усталости у Бориса Евдокимовича заметно не было, — вспоминает его помощник Б. Мотовилов. — Это бьшо характерно для Щербины: его угнетали неопределенность, неясность, колебания окружающих, но когда он «созревал» для принятия решения, то преображался. И даже физически менялся, исчезало раздражение, он начинал острить, а это у него получалось блестяще, причем штампов и затасканных чужих острот он себе не позволял, недолюбливал и анекдоты. Юмор у него прорывался именно по ситуации, всегда кстати, он остроумно и безобидно мог разыграть окружающих. Но это случалось с ним только при определенном расположении духа. Когда же что-то не ладилось, когда его предложения не встречали поддержки у руководства, с ним лучше было не общаться. Но это к слову.
Заседания же Правительственной комиссии носили спокойный, сдержанный характер с максимальным стремлением опереться на точку зрения специалистов. В своих решениях комиссия старалась максимально учитывать интересы людей.
Той долгой ночью Щербина еще раз позвонил Рыжкову, доложил о решении комиссии экстренно эвакуировать жителей Припяти. По предложению председателя Совмина Украины А. П. Ляшко еще до принятия решения об эвакуации — на случай, если оно будет принято, — из Киева в сторону Припяти начала двигаться колонна пассажирских автобусов и грузовых автомобилей, приспособленных для перевозки людей. Украинские железнодорожники пригнали в Припять три специальных состава. Комиссия, в которую на месте вошли представители соседних с Чернобылем районов, спешно определяла ближайшие пункты для временного расселения эвакуируемых.
К утру 27 апреля колонна из 700 автобусов и примерно 150 грузовиков растянулась от Припяти в сторону Чернобыля, районного центра Киевской области. Между Чернобылем и Припятью 19 километров. Транспорт для эвакуации людей обеспечен.
Теперь надо оповестить население, причем так, чтобы не спровоцировать панику. Щербина поручил Мотовилову подготовить обращение к жителям города. Это, казалось бы, несложное поручение превратилось в очень непростую проблему. Как убедить людей не брать с собой ничего лишнего, кроме документов, денег и минимума личных вещей? Только пообещав, что все вернутся в свои квартиры через несколько дней. Щербина прекрасно понимал, что все будет не так, что жители Припяти не вернутся сюда никогда или, в лучшем случае, смогут побывать в своих квартирах через много месяцев на короткое время. Понимали это все в комиссии, но по-другому в той отчаянной ситуации поступить не могли.
Эта спасительная неправда позже вызвала много критики. Мы же уверены: никому из тех, кто принимал решение об эвакуации, не в чем себя упрекнуть. Стоило лишь заявить, что Припять будет брошена навсегда, наверняка эвакуация населения была бы сорвана. Последствия взрывной паники легко представить…
27 апреля, это был воскресный день, в 10 часов обращение прозвучало по городскому радио, затем повторялось через каждый час. Текст обращения был расклеен по всей Припяти.
Эвакуация населения была назначена на 14 часов. Людям предложили собраться, подготовиться и выйти к этому часу к подъездам своих домов. Уже через 40 минут 50-тысячный город практически обезлюдел. В Припяти остался только минимум работников коммунальных служб, для того чтобы не допустить аварий и обеспечить планомерное отключение электроэнергии, газа, водоснабжения, других городских сетей.
Конечно, покидая город, люди тревожились, расспрашивали, куда их везут, скоро ли вернутся… Житейские, вполне понятные вопросы. А в целом Щербина отметил и запомнил явственное ощущение спокойствия, удивительное на фоне катастрофы. Сегодня не без горечи думаешь: спокойствие как раз — дитя незнания. Взрыв был внешне страшен, но то был только миг. Главная опасность входила в жизнь людей медленно, неуклонно, но абсолютно невидимо. Незаметно. Людям еще только предстояло осознать беду.
— Все члены комиссии, — вспоминает Б. Мотовилов, — были без респираторов, таблетки йодистого калия никто не выдавал. Да никто их и не спрашивал. Наука, видно, тоже плохо соображала в этом деле. Брюханов, директор станции, и местные власти были в прострации, а Щербина и многие члены комиссии были не сильны по части дозиметрии и ядерной физики…
Потом только стало известно, что радиоактивность в помещении, где находились члены комиссии, достигала ста миллибэр в час, то есть трех рентген в сутки. Это если не выходить на улицу, а снаружи — до одного рентгена в час, то есть 24 рентгена в сутки… Однако это внешнее облучение. Еще шло накапливание отравы в щитовидной железе. От собственных щитовидок люди получали еще рентген плюс к тому, что уже схватили от внешнего облучения. Таким образом, суммарная доза, полученная каждым жителем Припяти, а значит, и членами Правительственной комиссии, к 14 часам 27 апреля в среднем составила около 40–50 рад. Вот такая невеселая, если не сказать трагическая, статистика.
Питались все члены Правительственной комиссии без предосторожностей в ресторане гостиницы. Вместе с пищей радионуклиды попадали в организм. Только с вечера 27 апреля пошел сухой паек: колбаса, огурцы, помидоры, сырок плавленый, кофе, чай, вода. Всем хватило, кроме Щербины и Майореца. Они, видно, ждали, что им принесут. Но никто не приносил — их помощники занимались десятками поручений. А когда они сами кинулись к месту раздачи, там было пусто. По этому поводу было много шуток и смеха.
Самочувствие членов Правительственной комиссии к середине дня 27 апреля было примерно одинаковое: сильная ядерная усталость. Першило в горле, сухость во рту, кашель, головная боль, зуд кожи. Йодистый калий членам Правительственной комиссии стали выдавать только 28 апреля…
Зона
После эвакуации Припяти Правительственной комиссии предстояло заняться реактором, выяснением причин аварии, 30-километровой зоной.
Из воспоминаний Е. А. Игнатенко, генерального директора объединения «Комбинат», возводившего АЭС:
«С высоты 300 метров нам представилось незабываемое зрелище, которое могло бы послужить элементами картины Дантова ада. В сумерках, еще не расставшихся с чернотой украинской ночи, особенно отчетливо виделась зловеще раскаленная активная зона. Верхняя конструкция реактора, его “крышка”, называемая обычно ласковым именем “Елена”, оказалась сорвана со своего штатного места, сдвинута в сторону северо-восточного квадрата от оси активной зоны и разогрета до желто-красного цвета. В “Елене” отчетливо просматривалась структура мест подсоединения каналов, имевших менее яркий цвет из-за повышенного теплоотвода.