В полный голос о Чернобыле заговорили не скоро. Но и тогда некоторые пытались докопаться до истины. По всей стране останавливались стройки АЭС. «Правда», главная газета страны, командировала в Чернобыль Владимира Губарева, редактора по отделу науки, писателя, драматурга. В репортажах для газеты он писал о том, что по тому времени было дозволено. О подвиге пожарных и вертолетчиков. Об эвакуации Припяти. О том, как радушно встречают переселенцев по новым адресам, помогают устроиться… Это было правдой, но не всей. А всю правду Владимир Губарев, журналист принципиальный и мужественный, попытался высказать в пьесе «Саркофаг». «Правда» летом 1986 года напечатала большой отрывок из этой пьесы. Эту полосу под свою ответственность поставил в номер главный редактор «Правды» Виктор Афанасьев. Полностью «Саркофаг» вышел в сентябрьском номере журнала «Знамя». Пьеса Губарева стала таким же значимым событием общественно-политической жизни страны, как в сорок втором, горьком и страшном, пьеса Александра Корнейчука «Фронт». Но «Фронту» дал напутствие Сталин, а «Саркофагу» — автор. Да, известный в Союзе журналист, редактор «Правды» по отделу науки, писатель и драматург… Но как он смеет? Что позволяет? И покатилась «телега» в Совет Министров СССР. Николай Иванович Рыжков поручил разобраться с жалобой Щербине. Приведем докладную записку Бориса Евдокимовича, адресованную Председателю Совмина:
«По Вашему поручению Правительственная комиссия по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС рассмотрела заключение ведущих советских специалистов в области лечения радиационных поражений докторов медицинских наук, профессоров Гуськовой А. К. и Григорьева Ю. Г. по пьесе В. Губарева “Саркофаг”, опубликованной в журнале “Знамя” № 9 за 1986 год, а также некоторые другие вопросы, поставленные в этой пьесе.
В кратком предисловии автор сообщает, что эта пьеса по существу является его отчетом по командировке на Чернобыльскую АЭС в мае с. г., то есть сразу же после аварии на четвертом энергоблоке станции, происшедшей 26 апреля 1986 г. Это обстоятельство обязывает автора следовать в основном реальности случившегося.
Однако при прочтении пьесы складывается впечатление, что автор вместо объективного изложения событий преследовал прежде всего одну цель — отразить сенсационность, необычность происшедшего. По-видимому, в стремлении поскорее опубликовать художественное произведение на тему об аварии в Чернобыле автор не позаботился о совершенно необходимом — не проконсультировался со специалистами — физиками, конструкторами, врачами, работниками соответствующих министерств. Отсюда целый ряд незрелых, недостаточно осмысленных, торопливых суждений и выводов. Ряд персонажей пьесы — Бессмертный (Кролик) с его по меньшей мере странной историей, Велосипедист — вор с уголовным прошлым, тетя Клава, генерал милиции — надуманные, нежизненные образы, плод фантазии автора, не имеющей ничего общего с реальной жизнью. Вместе с тем через диалоги и суждения этих персонажей трансформируется общее представление о происшедших событиях, делаются необъективные, искаженные выводы и оценки.
Использованный в пьесе прием — ведение прокурором допроса пораженных лучевой болезнью, умирающих людей — представляется неоправданно жестоким, бесчеловечным по отношению к пострадавшим при аварии. Подчеркивается неизбежность следствия, причем все это усугубляется мрачностью, безысходностью обстановки в клинике.
Как известно, среди наиболее пострадавших при аварии на Чернобыльской АЭС были только работники пожарной охраны и персонал станции, принимавшие участие в ликвидации пожара. Ни один человек из населения города не получил сколько-нибудь значительных доз облучения, не говоря уже о заболевании лучевой болезнью. У автора же в числе пораженных лучевой болезнью тетя Клава (в пьесе умирает), Велосипедист, которые не были и не могли быть на территории станции. Это уже не безобидное упущение, а серьезное отступление от достоверности событий, искажение действительности, которые могут вызвать у читателя или зрителя неверное представление о масштабах аварии. Не соответствует действительности также беспорядок и неразбериха в первые часы после аварии, о чем постоянно говорят герои пьесы.
В беседе с прокурором один из персонажей пьесы (оператор) недвусмысленно определяет причину аварии в некачественном строительстве энергоблока, в стремлении досрочно сдать его в эксплуатацию. При этом допускаются вольности такого, например, характера: “Там, под реактором, не только бетонные глыбы лежат, но, если поискать, то и парочку экскаваторов найти можно. А все ради рапорта, премии… Кому такое ускорение нужно?” Не говоря уже о том, что никакого досрочного ввода в эксплуатацию четвертого энергоблока не было (первоначальный срок ввода был установлен в 1982 г., затем переносился на первое полугодие 1983 г., а фактически блок был введен в декабре 1983 г.), такая позиция наносит вред развитию отечественной атомной энергетики.
В этом же ключе ведутся рассуждения автора о надежности оборудования атомных электростанций, об уровне их автоматизации. Такие трактовки накладывают тень на общее состояние развития атомной энергетики, на общие порядки в стране.
В искаженном виде представлено также проведение эвакуации из города энергетиков. Говорится о нерешительности, о задержке с принятием решения об эвакуации, тогда как в этой части не было никаких колебаний, все решения принимались и выполнялись своевременно и четко. Кстати, уровень радиации в г. Припяти и близлежащих населенных пунктах не требовал какой-то исключительной срочности при проведении эвакуации. Об этом свидетельствуют данные медицинского обследования эвакуированного населения.
В пьесе допущены также и другие просчеты, неточности, неверное толкование событий.
Не случайно некоторые зарубежные средства информации широко используют сведения, почерпнутые из этой пьесы, в своих публикациях. Так, например, американский писатель-фантаст Фредерик Пол, подготовивший художественную книгу об аварии в Чернобыле, в беседе с корреспондентом “Литературной газеты” говорит следующее: “Я только что закончил чтение ‘Саркофага’ — пьесы В. Губарева, поразившей меня своей силой и правдой. С интересом побеседовал с автором. Еще несколько лет назад в Соединенных Штатах не поверили бы, что такая пьеса может быть у вас поставлена. Уверен, если ее перевести и показать американскому зрителю, успех был бы огромен” (“Литературная газета” от 17декабря 1986 г.).
Вызывает недоумение позиция редакции журнала “Знамя”, которая также не сочла возможным перед публикацией пьесы получить заключения соответствующих специалистов.
Представляется целесообразным поручить Минкультуры СССР рассмотреть вопрос о возможности постановки указанной пьесы на сценах театров. По мнению Правительственной комиссии, было бы неоправданным ставить пьесу в том виде, как она опубликована.
Следует обратить внимание на то, что определенные вольности и искажения в трактовке событий в Чернобыле допускают и другие наши средства массовой информации.
Подготовленные фильмы “Колокол Чернобыля” (Центральная студия документальных фильмов) и “Чернобыль: двадцать трудных дней” (Украинская студия документальных фильмов) также грешат непоследовательностью, поверхностным освещением событий. Правительственной комиссией создателям этих фильмов было указано на их фрагментарность, незаконченность, имеющиеся неточности. В связи с серьезными критическими замечаниями, поддержанными отделами ЦК КПСС, оба фильма перерабатываются.
В погоне за сенсационностью отдельные журналисты, не утруждая себя тщательным изучением причин и обстоятельств аварии, а также мер, принимаемых по ликвидации ее последствий, также допускают в публикуемых материалах неточности и неверные выводы. Ряд таких материалов был опубликован в украинских газетах, в “Литературной газете”.
В газете “Московские новости” от 16 ноября 1986 г. в статье “Забыть Чернобыль?” политического обозревателя этой газеты Дмитрия Казутина комментируется подготовленная журналистом А. Иллешем по договору со шведским издательством “Рюбук” рукопись книги о событиях в Чернобыле. Даже в небольших отрывках из этой рукописи, процитированных газетой, содержатся ошибочные суждения по ряду вопросов (например, об организации эвакуации населения).
Минкультуры СССР, Госкино СССР, Гостелерадио СССР, Госкомиздату СССР, редакциям газет и журналов необходимо повысить требовательность к публикуемым материалам, исключить проникновение на страницы газет и журналов, на экраны кинотеатров и в телевизионные передачи недостаточно глубокой и тем более искаженной информации по вопросам, связанным с аварией на Чернобыльской АЭС.
Б. Щербина.
29 декабря 1986 г.»
(РГАНИ. Ф. 89. On. 55. Д. 53. Л. 4–7).
В фонде рассекреченных документов Российского госар-хива новейшей истории хранится и письмо В. С. Губарева, адресованное Н. И. Рыжкову:
«Уважаемый Николай Иванович!
Считаю своим долгом сказать несколько слов о записке т. Щербины по поводу пьесы В. Губарева “Саркофаг”.
Пьеса — это не иллюстрация к событиям в Чернобыле, а художественное произведение. Более того, я пытался как можно дальше уйти от реальных событий. Судя по “Записке”, мне это удалось.
Я старался в художественной форме осмыслить те проблемы, которые стоят перед обществом и которые четко обозначены в специальном решении Политбюро ЦК КПСС, посвященном докладу Правительственной комиссии по ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС.
Одна из задач пьесы — это борьба против ядерного безумия, и реакция на пьесу, в частности на Западе, подтверждает, что идея воспринята верно — человечество может оказаться в “саркофаге”, если не остановить гонку ядерных вооружений.
Вызывает удивление, что тт. Гуеькова и Григорьев написали такое заключение. Во время обсуждения пьесы в Доме ученых им было предоставлено слово, но подавляющее большинство специалистов не согласились с их аргументами. В “Литературной газете” был опубликован отчет об этой дискуссии, где я принес свои извинения за невольную обиду медикам. Кстати, медики в пьесе — положительные герои.