В Москве температура поднималась под сорок. В Шатуре, как всегда в жару, горели торфяники — Москву по утрам заволакивал сизый удушливый дым.
Надо было бежать из города, пока не спадёт жара. Я позвонила Слуцким, которых эта жара тоже мучила, особенно уже тогда болевшую Таню, и предложила поискать что-то под Москвой. Они моментально согласились.
Наша литературная приятельница, жившая в Ивантеевке и тайно влюблённая в неприступного Бориса Абрамовича, предложила договориться с дирекцией пустовавшей ведомственной гостиницы при заброшенном полигоне дорожных машин. Нам разрешили снять там два номера. <...> Обычно через день мы сообща ловили такси в Ивантеевку за продуктами. В продмаге выбор был небольшой, но плавленые сырки «Дружба», хлеб, кое-какие овощи, макароны и слипшуюся карамель купить было можно. Тушёнка была только свиная в стеклянных пол-литровых банках: две трети жидкого от жары свиного жира и одна треть волокнистых комлей мяса. К счастью, мы все были неприхотливы, и, если находилось во что взять квас, то обед получался роскошным: ели окрошку и макароны с тушёнкой. После обеда Слуцкие обычно уходили к себе отдыхать... <...>
Как-то мне потребовалось что-то уточнить у Слуцкого. Забыв о том, что у них в это время отдых, постучала в дверь.
— Кто? — не очень приветливо спросил Б. А.
Отступать было поздно. Я смущённо отозвалась.
— Входите, Таня, — послышалось из-за двери.
Я вошла. Слуцкий сидел у изголовья Таниной кровати с книгой в руках, что-то, очевидно, читал ей. Таня лежала на спине в полудрёме, разрумянившись (солнце било в распахнутое окно сквозь занавеску), натянув к подбородку простыню, и была необыкновенно красива.
Я знала, что Борис Абрамович тщательно следил за Таниной температурой, за скачками ртутного столбика, зависящими от степени обострения в поражённых опухолью лимфоузлах. Температура могла быть почти нормальной, могла внезапно подскочить, чему предшествовал озноб, до 37,5, а то и выше 38,0 — и это было уже тревожно.
Когда жара немного спадала, мы гуляли по лесным дорожкам под говор ожестеневшей за лето гремучей листвы, обсуждая перспективу жизни на Истре, в писательском дачном кооперативе «Красновидово», который представлялся
нам земным раем, но строился этот рай уже лет шесть и всё никак не мог достроиться. Обе наши семьи были в списках будущих жильцов.
— И всё же, — допытывался у Володи[42] Борис Абрамович, — когда, по-вашему, мы сможем, наконец, там поселиться?
— Бог его знает, но, наверное, лет через пять уж точно въедем, — неуверенно отвечал муж.
— Это уже без меня... — тихо произнесла Таня, — пять лет я не проживу.
Дальше шли молча.
Она прожила после этого ровно пять лет.
Дачный кооператив на Истре достроился ещё через десять лет.
И были вечерние купания. Слуцкий плавал, отфыркиваясь, как морж, и на берегу тщательно растирался махровым полотенцем. Две глубокие воронки ввинтила в его тело война (река, конечно, не послевоенная баня «в периферийном городке», где «ордена сдают вахтерам, Зато приносят в мыльный зал Рубцы и шрамы — те, которым Я лично больше б доверял», писал он в стихотворении «Баня», но те две его воронки были уж точно значительней иных наград).
Война оставила Слуцкому не только шрамы на теле, но и в результате сильной контузии — стойкую, изнурительную бессонницу.
И — то ли война разбудила в нём одно удивительное свойство, то ли оно было врождённым, но он мог обходиться без часов. Они словно жили у него внутри — он в любой момент с точностью до минуты определял время.
Таня легко и бесстрашно ныряла с шатких мостков в тёмную ночную реку и плыла, погружая лицо в воду и разрубая её энергичным кролем. Плавала она страстно и долго, не уставая, как будто река передавала ей свои глубинные силы.
А потом, снова оказавшись на мостках, она, словно прощаясь, всякий раз замирала, повернувшись лицом к реке, — с мокрой чёлкой, с освещёнными луной плечами и с мокрым листком или подводным стеблем, прилипшими чуть выше локтя.
Три парижских месяца 1976 года Таня провела в разлуке с ним. От неё пришло к нему восемнадцать писем: первое от 14 апреля, последнее — от 18 июня.
Все письма написаны на обыкновенной белой бумаге для пишущей машинки шариковой ручкой с чёрной пастой. Почти без зачёркиваний. Почти ровные строчки. В почерке — ничего характерного. Пишет человек по необходимости, без каких бы то ни было ухищрений. Пишет Таня на своём, домашнем языке, хорошо усвоенном ими обоими. Поражают ровность тона и самоирония смертельно больного человека, приехавшего в Париж не за фиалками с Монмартра.
Первое письмо[43]:
Дорогой Боря!
Вот уже третий день я в Париже. Добралась благополучно и без всяких приключений. Встречали меня Мишель, Егор и Рая — Лена в Ницце, должна приехать сегодня. Без неё я не приступала к делам, тем более, что Ирины тоже нет. Просто беспредметно гуляла по городу. Первых два дня стояла великолепная погода и отдельные представительницы третьего мира выступали в летних платьях без рукавов. Сегодня с утра шёл дождь, а сейчас проясняется и даже выглядывает солнце. Поэтому написав тебе письмо, отправляюсь на прогулку.
Чувствую себя прилично. Термометр забыла, поэтому вопрос о температуре <...>
Вчера ужинала у Робелей[44], они настроены дружественно и предлагают всяческую помощь. Зовут на Пасху в деревню, но я, наверное, не поеду. Мне и здесь не надоело. В Париже прекрасно, много цветов на клумбах и в магазинах, вот-вот расцветут каштаны.
Стараюсь не особенно уставать и хотя бы немножко лежать днём.
Шварценберг[45] теперь очень известен, он выступает по телевидению с рассказами о своих подвигах. Боюсь, как бы слава его не испортила.
Ну пока, целую тебя, пойду погуляю, а письмо допишу позже, может поднакопятся факты.
Сегодня сделала попытку самостоятельного питания. Обедала в самообслуживании за 16 франков. 12 — бифштекс с жареной картошкой, 2 — салат из тёртой моркови и 2 — бутылка апельсинового сока. Оказалось всего очень много, но раз деньги плачены — то я доела. Думаю, что этого достаточно на целый день, а утром и вечером что-нибудь дома.
Если бы можно было готовить, то ещё дешевле: большой цыплёнок (на 2 раза) стоит 10 франков. Но я пока робею и по магазинам не хожу, а есть много похожих на кулинарию, где всё готовое. <...>
Что касается культуры — пока полный застой, но думаю, что наверстаю.
Как ты себя чувствуешь, как простуда? Не болей, пожалуйста, и за меня не беспокойся: всё образуется. Напишу в ближайшие дни, надеюсь что-нибудь прояснится.
Я тебя целую, Л. И.[46] и всем прочим — приветы.
Твоя Таня
Очень важным было второе письмо, пришедшее в белом конверте с зелёной маркой (Poste Republique Francaise) с женским профилем в венке из колосьев.
17 апреля
Милый Боря!
Прости, что до сих пор не отправила письмо, всё время назревали какие-то факты, и очень хотелось сообщить тебе что-нибудь более определённое.
Во-первых — Робели мне сняли квартиру. Я несколько дней этим занималась, ходили с Ириной в агентства и ничего не получалось, потому что на короткий срок 2—3 месяца квартиры не сдают.
На эту мы набрели случайно. Были со Светланой в кино рядом с агентством, после сеанса зашли туда, и нам дали направление на осмотр. Квартира мне (и Светлане) очень понравилась. Расположена она в 5-м районе — это за Люксембургским садом и Одеоном, рядом с улицей Муфтар[47] (где самый прекрасный рынок в Париже). Район университетский, близко Мютюалите.
Моя улица узенькая и кривая, дом старый с деревянной винтовой лестницей, которая выходит на террасу из красного кирпича, уставленную кадками с цветами. Называется улица Descarte (Декарт). Из окон видны бесконечные черепичные крыши, похоже, что тихо, квартира не на улицу. Стоит 1.500 в месяц, платят Робели. У меня будет студия из 2х смежных комнат, общая площадь приблизительно 20-30 метров. В одной комнате — диван, стол, кресло и вход в маленькую кухню с электрической плитой, шкафом для посуды, мойкой и холодильником. Во второй — постель и выход в ванную комнату. Хозяин даёт постельное бельё, посуду. Расходы на электричество и отопление (электро) входят в оплату. Недостаток — нет телефона, но мы с тобой договоримся, когда я буду приходить к Светлане или Лене, чтобы разговаривать с тобой. Я рада, что всё так обернулось. Дорого, конечно, но думаю, что мне там будет хорошо.
Письма пиши на адрес Робелей, писать на мою квартиру — сложно для хозяев, надо заявлять на почту и т. д. Хозяин — архитектор-декоратор, поэтому везде деревянные балки и ванна из розового кафеля.
Во вторник (после окончания пасхальных каникул) я с Ириной поеду к Шварценбергу. Лена с ним разговорилась, и он был очень любезен, сказал, что будет проводить исследования, расспрашивал, как я себя чувствую. <...>
Сегодня с Ириной гуляли по Парижу и были на выставке испанцев. Лучше всего Эль Греко.
Я тебе купила брюки и куртку (костюм) с короткими рукавами — на лето, пришлю или с Ириной, которая едет 10 мая, или (если подвернутся) пораньше. <...>
Чувствую себя хорошо, целую тебя, Лена и Миша тоже кланяются.
Она начала лечение, пришла к доктору Шварценбергу, он принял её очень любезно, одобрил качество её рентгеновских снимков и лимфографии и сказал, что переделывать их не будет. «Таким образом я экономлю время и деньги. Он взял у меня из узла на шее пункцию и анализ крови и назначил с завтрашнего дня (20 апреля)