Житкова, капитан — мастер кораблевождения Николай Исаич, на наших глазах словно сливается со своим кораблем, который он должен благополучно провести над грядами подводных камней. Капитан, мастер кораблевождения, он у Житкова и сам — корабль.
«Ледокол влез носом на лед и стал, тужился машиной. И капитан и помощник, сами того не замечая, напирали на планширь мостика, тужились вместе с ледоколом… Два раза еще ударил в лед капитан и запыхался, помогая пароходу…»
Для Житкова капитан и пароход — одно, как и для самого Николая Исаича. Герой неотделим от своего профессионального труда: капитан и его пароход, капитан и стихия. «И капитан натуживался, помогал подниматься воде, каждый дюйм воды будто сам своей натугой подымал». «Да ведь каждый капитан, приняв судно, чувствует, что в нем, в этом судне, его честь и жизнь, — объяснял Житков. — Недаром говорят: „Борис Иваныч идет“, когда видят пароход, капитан которого — Борис Иванович. И в капитане это крепко завинчено, и всякий моряк это знает, как только вступает на судно: капитан и судно одно».
Житкова занимал всякий труд, а более всего тот, в который вложена была «честь и жизнь», — труд творческий. За созданием труда он умел видеть творца его — человека. «Новая культура начинается с уважения к трудовому человеку, с уважения к труду», — писал Горький в 1928 году. «Труд, все разрешающий труд… вот он, подлинный герой нашей действительности!» восклицал он в одной из своих статей 1931 года. Горький настойчиво призывал писателей создавать книги, которые перевоспитывали бы «подневольного чернорабочего или равнодуш-ного мастерового в свободного и активного художника, создающего новую культуру». К числу книг, осуществляющих именно эту воспитательную задачу, должны быть безусловно причислены повести, рассказы, очерки Житкова. Положительные герои его рассказов относятся к труду, иногда самому непритязательному, именно как «активные художники», и все его так называемые «производственные» книги — это книги о творчестве. «Задача нашей социальной педагогики — воспитать мастеров, а не чернорабочих культуры — как в прошлом воспитывали и обучали детей рабочего класса, воспитать не рабов житейского дела, я свободных творцов и художников, писал Горький. — Творец, художник должен обладать, кроме научных знаний, развитым воображением, способностью интуиции».
Не о творчестве ли, в сущности говоря, написана книга Житкова, носящая прозаическое заглавие «Плотник»? Простой очаковский плотник Антон влюбленно воспет Житковым как вдохновенный мастер. Антон не торопится сдать заказ, лишь бы сдать! — нет, он хочет утолить свою художническую жажду, воплотить свой замысел во всей полноте.
«Не терпится рыбаку — хорошо уж, ладно. Скорей бы в руки. Ходит около, как ребенок возле игрушки.
— Да уж хватит, дядя, стараться!
Антон и усом не поведет. Пока во всех статьях шаланда не будет „справная“, как он понимает, — не столкнет ее заказчику».
«Уж возьмет Антон инструмент и такую отстругает посуду, что летать по всему морю, по всем берегам — и никакая сила! На веслах — толкни только сама идет. А парусами! Давай только ветру, что крепче, то лучше. Летит — из воды вырывается…»
«Пробовали другие: мерили Антонову посуду и вдоль и поперек. И аршинчиком и шнурочком. Потом по этой мерке и делали. Все, кажись, так! Пошел в море — не то! Так и не знал никто, в чем секрет.
— Талант имеет в руке, — говорили рыбаки».
В этой же книге изображен Житковым и другой плотник, тоже с «талантом в руке», не очаковский — архангельский мастер.
«Поглядел плотник… место, где избу ставить. Глазом прикинул, и уж все у него в голове. Вся изба в голове стоит, вся по бревнышку: и что куда пойдет, и где окно, где дверь, и где печь станет, и как стропилья лягут, и все бабьи угодья взял в расчет. Живая изба у него в голове». Ведь это только художник видит свое создание въяве, все оно у него «в голове стоит» еще до того, как оно родилось во плоти… И тот капитан, что «спиной чувствовал» гряды скал под днищем своего парохода, и те никому не известные, незаметные люди, которые строили яхту «Мираж» и создали ее «жаркой любовью», тоже были на свой лад творцами, художниками — недаром об этих простых тружениках Житков написал почти теми же словами, что и о прославленном творце, Бенвенуто Челлини: «любил жаркой рукой взять воск и лепить из него живую красоту» — ведь это та же «умная рука» простого очаковского плотника Антона, которая «сама уж ворочает куда надо».
Неуважения к труду, надругательства над трудом и человеком труда, неуважения ко всякому мастерству и умению Житков никому не прощает. Его отрицательные герои — это те, кто попирает умение и усилия других. Тунеядцев, наживающихся на чужом труде, Житков изображает с отвращением; отвратительны сытые купцы, губернатор, графиня, барские холуи (из рассказа «С Новым годом!»), отвратительны колонизаторы, попирающие труд и человеческое достоинство китайцев (из рассказа «Урок географии»), отвратителен продажный, желающий нажиться на гибели парохода капитан (из рассказа «Погибель») — «толстенький человек, ядовитый, грязненький. Глазки навыкате. Он ими вовсе не глядел в лицо…»
Неуважения к труду Житков не прощает даже и в том случае, когда речь идет не о людях, а о животных. Рассказ «Про слона» кончается так:
«Прямо стыдно рассказывать, что мы тут увидели. Слоны с лесных разработок таскали… бревна к речке. В одном месте у дороги — два дерева по бокам, да так, что слону с бревном не пройти. Слон дойдет до этого места, опустит бревно на землю, подвернет колени, подвернет хобот и самым носом, самым корнем хобота толкает бревно вперед… Ползет и пихает… Видно, как трудно ему на коленях ползти…
Их было восемь — всех слонов-носильщиков, — и каждому приходилось пихать бревно носом: люди не хотели спилить те два дерева, что стояли на дороге».
Житкову «стыдно рассказывать» о таком неуважении к труду.
Когда же речь идет о неуважении к труду человека, к труду творческому, Житков испытывает не только стыд, но и ненависть.
Ненависть эта вполне закономерна. В произведениях Житкова воплощена мечта, которая и придает им могучую воспитательную силу: мечта о человеке будущего. Кем он может быть — он, человек свободного коммунистического общества, — если не человеком-творцом? Повести и рассказы Житкова живы этой мечтой, проникнуты ею — вот отчего они обращены в будущее, даже те, в которых говорится о прошлом. И вот отчего у Житкова нет врага более ненавистного, чем человек, лишенный воображения, не верующий в творческий труд; такой человек — враг Житкова, враг человека-творца. Житков неутомимо разоблачает его, умея найти его не только в прошлом, но и в нашем, социалистическом обществе.
Конфликту между людьми-творцами и теми, кто ненавидит всякую дерзкую новую мысль, посвящены многие книги Житкова.
О творческой фантазии Житков размышлял еще в самом начале своего писательского пути. Так, 19 мая 1924 года он писал племяннику:
«Не будь фантазии — всему стоп. Все-таки аэроплан создал „летающий конь“ арабских сказок, омоложение — ведьмы и Гёте, подводную лодку — Жюль Верн, и гораздо важнее придумать идею, самую безумную, чем те средства, которыми она осуществится. В арабской сказке есть трубочка, в которую на любом расстоянии можешь увидеть, что в любой части света делается. Не за горами уж это время, когда будет беспроволочная передача изображенья».
В сущности, на тему того же письма, о власти, о силе творческой фантазии, написана книга Житкова «Каменная печать» — книга об изобретателе литографического печатания.
«Все в нем, — говорит Житков, изображая состояние творческого подъема, испытываемого изобретателем, — взгляд, догадка, глаза, слух, обоняние, даже чутье к запаху краски, — все насторожилось, накалилось. И в такие минуты человек видит то, чего обычно не замечает. Ум молниеносно делает выводы, и человек сам не знает и не помнит, как он пришел к заключению — неоспоримому заключению, за которое готов отвечать головой.
Люди сами не знают, какая сила в них таится, и сами потом удивляются на себя, когда вспоминают момент озарения, подъема».
О творческой фантазии, переделывающей мир, о людях, умеющих воплотить фантазию в жизнь, написан очерк Житкова «Чудаки». Это рассказ для маленьких, и потому тут главную роль играют картинки и нет ни фамилий ученых, ни исторических дат, ни таких трудных слов, как «озарение». Но победа творческого труда над косностью и неверием в мощь человека изображена в этой книге вполне осязательно. Житков рассказывает, что однажды, 125 лет назад, в журнале появилась интересная картинка: огромный воздушный шар, к которому подвешена огромная лодка. Разглядывая рисунок, одни говорили:
«— Вот здорово! Вот где бы пожить! А главное — лечу, куда хочу. И нечего бояться: сядешь на землю — не провалишься, а в море опустишься тоже не беда: внизу корабль, на нем и поплывешь по морю. Есть парашют, чтобы тихонько спустить на землю пассажира. Есть и маленький шарик, — он как спасательная лодка при корабле.
Разглядывали и каждому окошечку радовались.
А другие говорили:
— Хи-хи, вот так чудаки! Их надувают, а они облизываются. Это враки, выдумки, и никогда этого не может быть.
Эти люди кулаком стукали по рисунку. Плевали в сторону и уходили вон.
А прошло время, вывелись у этих детей внуки. Стоят внуки на площади, заломили головы, слезы из глаз идут, глядят вверх на блестящую сигару. Под сигарой домик приделан. А там и окошечки, и моторчики, и кухня, и уборная, умывальничек, зеркальца и креслица, а на столе, говорят, там и цветочки поставлены.
Вот где бы пожить!
Глядят внуки и дедушке показывают:
— Гляди-ка: вот они, чудаки-то!
А сигара рычит в небе и ходит над городом кругами. А в сигаре люди сидят и говорят:
— Летим, куда хотим».
Есть у Житкова повесть, в которой противопоставление творцов и мечтателей людям с плоскими умами, с пустыми душами доведено до страшной остроты. И противопоставление это сделано не в обобщенной, не в условной, отвлеченной форме, как в очерке «Чудаки», а конкретно, в образах живых людей, в конкретной исторической действительности. Эксплуататорские классы в Советской стране уничтожены, но живут еще среди нас люди, сохранившие психологию тунеядцев, органически ненавидящие творчество и творцов, — о них и написана книга Житкова. Я имею в виду незаконченную