— Ты языком только можешь бороться, — вставила Милка Орловская.
У меня даже голос охрип от удивления. Не оттого, что она про язык сказала, — это все говорят, — а потому, что она вообще рот раскрыла. Она только с девчонками шушукается. А меня она боится. Она ведь знает, что могу ее словами заговорить хоть до смерти. И я уже хотел сказать ей про мальчика и девочку. Но тут я подумал, что опять будет один смех, а станков у нас так и не будет. И я сдержался. Наверное, я все-таки очень выдержанный. Я на нее даже не посмотрел, как будто это муха пискнула.
— Так что, — говорю, — пойдем или не пойдем?
Одни говорят: «пойдем», другие — «не пойдем». Ничего не разберешь. Все кричат, спорят между собой — дадут или не дадут. А чего тут спорить? Нужно попробовать — и все. И вдруг я придумал.
— Алё! Ребята! — сказал я. — Если мы станки достанем, в шестом «Б» все лопнут от зависти.
И сразу стало тихо.
Шестой «Б» мы просто ненавидим. У нас в классе про шестой «Б» даже говорить воспрещается. За это пенделей дают. Они нас все время дразнят из-за пузырьков. Главное, что мы не виноваты. Из-за этого еще обиднее.
В самом начале года мы собирали аптекарские пузырьки. Владик, наш пионервожатый, вызвал их на соревнование. А нам забыл сказать. Они набрали сто пятьдесят два, а мы всего восемь штук. Просто нам не повезло — в наших домах все какие-то здоровые, пузырьков не было. Да еще ребята не знали про соревнование — зайдут в одну-две квартиры, а больше не ходят. Я бы, если знал, в доме все лекарства вылил. У нас пузырьков штук десять. А так я даже и не ходил по квартирам. Я в шайбу играл.
А теперь они нас дразнят. Главное, они придумали, чтобы все время про пузырьки говорить. Им говори что хочешь, а они — обязательно про пузырьки.
— Ну и классик у вас, — говорят они. — Сплошные бездельники.
Мы отвечаем:
— Сами вы бездельники. У нас, например, Таланов сам приемники делает.
Они говорят:
— Это мы знаем. Приемники — конечно, хорошо. А вот как у вас с пузырьками?
Мы отвечаем:
— У нас Гера Попов — чемпион района по шахматам.
Они говорят:
— Верно. А как насчет пузырьков?
Мы отвечаем:
— У нас пять круглых отличников.
А они говорят:
— А пузырьков сколько?
Просто замучили нас с этими пузырьками. Мы понимаем, что они нарочно говорят. Они видят, как мы злимся, и говорят назло. Но мы от этого еще больше злимся.
И вот когда я сказал про шестой «Б», сразу стало тихо. Потом Дутов запыхтел:
— Пых… пых… Шмелю — пендель.
Дутов встал, чтобы дать мне пендель. Но его усадили на место и пригрозили, что опять под парту засунут.
И все закричали, что нужно идти на завод. Борька сказал, чтобы подняли руки, кто пойдет. Ребята подняли по две руки. И мы договорились встретиться завтра около кино в половине десятого.
Мы уже хотели уходить, и вдруг прибежал Владик:
— А я думал, вы уже ушли, — сказал он.
— Чего ж ты пришел, если думал? — спросил я.
— Это не твое дело, Шмель! — сказал Владик. — Ребята, у меня важное задание. Завтра в десять часов вы пойдете на сбор пузырьков.
Ребята прямо ахнули. У нас никто слова такого слышать не может — «пузырек». Я сначала даже подумал, что Владик нарочно говорит.
— У тебя важное задание? — спросил я Владика.
— Ну да, важное.
— Чтобы мы пузырьки собирали?
— Ну да. Тебе, Шмель, непонятно?
— Непонятно. Задание у тебя, а мы собирать будем. Вот ты сам и собирай.
— Ты, Шмель, брось эти штучки, — сказал Владик. — Это пионерское поручение.
— А ты пойдешь?
— Я не могу, ребята. У меня завтра соревнование — за честь школы.
— Ну тогда и мы не пойдем.
— Ты говори за себя. Чего ты за весь класс говоришь!
— Вот весь класс и не пойдет. Мы уже договорились…
И тут ребята начали гудеть. Мы всегда гудим, если нам что-нибудь не нравится. Можно так гудеть, чтобы рта не открывать. Я посмотрел на Борьку и увидел, что он тоже гудит. И даже Вика. Только Дутов не гудел. Наверно, он боялся, что его назовут недисциплинированным.
— Ну, ладно! — сказал Владик. — У вас есть председатель отряда. Вот он и будет отвечать. А мне некогда с вами разговаривать.
— Подожди, Владик, — сказал Борька. — Ребята, тише!
Все перестали гудеть.
— Владик, — сказал Борька, — давай лучше не пузырьки. Хочешь, мы бумагу соберем? Или железо? Только не завтра. Завтра мы на завод идем.
— Про завод я ничего не знаю, — ответил Владик. — Знаю про пузырьки. В десять часов. И все.
Владик убежал.
А мы все равно не пошли собирать пузырьки. Утром в половине десятого мы собрались у кино. Пришли все до одного человека. Даже Дутов пришел, хоть он и боялся, что, если будет недисциплинированным, так его вообще из школы выгонят. А потом мы сели на четырнадцатый трамвай и поехали на завод. Ребята всю дорогу молчали. Мне тоже было немножко страшно. Из-за этого мы даже на всех билеты купили. Кондукторша нас три раза считала и сказала, что в первый раз видит таких сознательных школьников.
Трамвай остановился у самого завода.
Мы подошли к проходной, а там сидит дежурный. Он нас спрашивает:
— Вы, ребята, куда?
— Мы к директору.
— А заявка на вас есть?
— Какая заявка?
— Пропуск нужен. Позвоните в Бюро пропусков.
Я говорю:
— А где звонить?
— Вон телефон на стенке. Набирай пятый номер.
Я набрал пятый номер. Мне отвечают:
— Бюро пропусков.
Я говорю:
— Можно нам на завод пройти?
— Кто говорит?
— Костя.
— Фамилия!
— Фамилия — Шмель.
— Как?
— Шмель! — кричу я. — Насекомое такое знаете?
— По какому вопросу?
— Мы не по вопросу. Нам станки плохие прислали. Мы — к директору.
— Передайте трубочку вахтеру.
Дежурный взял трубку, послушал. Потом говорит:
— Товарищ Шмель, давайте паспорт.
Я говорю:
— У меня нет паспорта.
— А без паспорта я пропуск выписать не могу.
Ребята стоят и переминаются с ноги на ногу.
Дутов запыхтел.
— Лучше пойдем пузырьки собирать. Еще успеем.
Если бы он про пузырьки не сказал, может быть, мы так на завод и не попали бы. Ушли бы — и все. Но ребята как услышали про пузырьки, прямо задрожали, будто их током дернуло. Кричат:
— Никуда не пойдем!
— Хоть до вечера будем ждать!
И я тоже решил: буду сидеть хоть до вечера. Потому что мы пузырьки собирать не пошли, и теперь нам без станков лучше в школу не ходить. Вообще-то Владик не ябеда. Он только все время носится как угорелый, а не жалуется. Но ведь и так его заметили, что мы не пришли. Сейчас, наверно, говорят: «Конечно… шестой „Г“… ничего удивительного». А мы ведь не для себя стараемся. Может быть, вся школа станков ждала. И шестой «Б» — тоже, хоть они пузыречники.
Я говорю дежурному:
— Сами станки испорченные прислали и сами еще не пускаете.
А он говорит:
— Про станки, ребята, я не знаю. А пускать не положено, если без заявки.
Мы вышли из проходной и стоим. Вика говорит:
— Костя, а ты позвони директору.
Я отвечаю:
— Сама позвони. Пусть он на тебя кричит, а я не хочу, что бы он на меня кричал. Я ведь не орел. Это ты, может, орел. Ты и звони.
Это я так сказал, потому что разозлился. А Вика просто под руку подвернулась. И еще мне было обидно, что я ничего придумать не мог.
— А я позвоню, — сказала Вика.
Она опять зашла в проходную. А мы стоим, и нам даже разговаривать не хочется. Да еще дождик пошел. У нас в Ленинграде зимой всегда дождик идет. А Первого мая — снег…
Вдруг Вика выбежала из проходной.
— Ребята, идем. Пропустили! Я с директором говорила — он всех пропустил.
На заводе во дворе я так головой вертел, что чуть под паровоз не попал. Там на рельсах паровозик стоял — маленький такой. То есть я не совсем не попал, а так… Если бы он ехал, то попал бы. Машинист мне пальцем погрозил. Значит, я все-таки мог попасть.
Когда мы подошли к зданию, где директор, у меня ноги стали какие-то слабые. Как тогда, на лыжах. Один бы я ни за что не пошел. Все кругом бегают, какие-то тележки ездят. И еще я думал, что директор нас сейчас орлами назовет и выгонит. У нас в школе все директора боятся. А этот, наверное, еще хуже.
На третий этаж мы поднимались медленно-медленно. Ребятам тоже как-то страшновато было. А я ведь еще впереди шел, чтобы не думали, что я струсил.
Я подошел к двери и открыл. А Борька меня подтолкнул, и я влетел прямо в комнату. Там сидела какая-то женщина. Около нее — четыре телефона. Но это я потом разглядел телефоны. Сначала ничего не разглядел. Женщина спрашивает:
— Тебе кого нужно, мальчик?
Я говорю:
— Ой, подождите, там еще ребята стоят.
И выскочил обратно. И дверь закрыл.
— Ты чего толкаешься? — шепчу я Борьке.
А он тоже шепчет:
— Я не толкаюсь.
Тут дверь открылась. Подошла эта женщина, посмотрела на нас и засмеялась.
— Вот оно что. Ну, проходите. Сергей Васильевич вас ждет.
Она подвела нас к двери с табличкой: «Директор». Она от крыла дверь, и я зажмурится. Я думал, толстый меня сразу узнает.
— Входите, не боитесь, — сказал директор.
Я открыл глаза и увидел директора. Он был не толстый. Это был совсем другой человек. И шея у него не толстая.
— Ну, входите, что ж вы у двери топчетесь? Кто из вас Данилова?
— Я.
— Это с тобой я по телефону говорил?
— Со мной.
— Чего же вы от меня хотите?
Ребята молчали. И я молчал. Не знаю почему. Комната была очень большая. И ковер на полу большой. И вообще громко говорить было страшно.
— Вот чудаки, — сказал директор. — Пришли и молчат. Вы садитесь.
Перед столом директора стоял другой стол, длинный. И возле него стулья. Мы сели на стулья.
— Так в чем же дело?
А мы молчим.
— Ну молчите, — сказал директо