— А я тоже не хочу! — крикнул Алик Летицкий.
— Сам дурак, — ответил Дутов.
Теперь никто не засмеялся. Это уже получалось вроде игры. Все стали говорить: «И я не хочу! И я…» Дутов сначала отвечал, а потом перестал. В общем, половина класса у нас получились дураки, а остальные — неизвестно кто.
Тогда я сказал:
— Ребята! Алё! Знаете что…
Договорить я не успел. Сзади кто-то запустил в Дутова учебником. Книжка пролетела над партой и ударила Вовку по затылку.
Дутов вскочил. Он стоял, оглядывая ребят, и никак не мог догадаться, кто это сделал. Дутов стоял и краснел. Даже затылок у него стал красный. И вдруг он схватил самого ближнего и изо всей силы рванул за гимнастерку. Гимнастерка разорвалась, а пуговицы запрыгали по полу.
Это был Гера Попов. Он самый тихий у нас в классе. Он даже не говорил ничего. Только его парта — рядом с партой Дутова, и когда все ребята встали, то встал и он.
Гера испуганно посмотрел на Дутова, затем провел рукой по гимнастерке — она была разорвана до пояса. Гера наклонился и молча стал собирать пуговицы.
Я видел, что он чуть не плачет. Я знаю, что он не жадный. Ему чихать на гимнастерку. Только его дома будут за это бить — у него отец пьяница.
Ребята молча смотрели на Дутова.
Дутов пыхтел и краснел еще больше.
Гера собирал свои пуговицы.
А мне вдруг стало жарко от злости. Даже голос охрип.
Я залез на сиденье и сказал:
— Ребята! Герка самый слабый в классе. Верно? А Дутов — самый сильный. Он всех бьет поодиночке. Давайте мы сейчас разорвем ему гимнастерку.
— Попробуй, — сказал Дутов.
— И попробую. — Я соскочил с парты и сказал Борьке: — Борька, покарауль у двери. Если Елизавета Максимовна пойдет…
— Не надо, Костя, — ответил Борька. — Сейчас придет кто-нибудь. Лучше потом.
Но я так разозлился за Геру, что мне уже ничего не было страшно. Наоборот, мне было даже как будто весело.
— Ты председатель отряда, и тебе нельзя драться, — сказал я Борьке. — Не бойся. Я тоже драться не буду. Только разорву ему гимнастерку. Ведь Елизавета Максимовна всегда говорит: никогда не надо откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Вот я и не буду откладывать. А ты покарауль.
Борька направился к двери.
А я подошел к Дутову.
Я протянул руку. Дутов с размаху ударил меня по голове. И тут на него бросились все ребята. Оказалось, что Дутов вовсе уж не такой большой. Его облепили со всех сторон, и никак нельзя было просунуть руку, чтобы его стукнуть. Я хотел дотянуться до гимнастерки, чтобы ее разорвать, но ничего не получилось. Получилась куча-мала, а Дутов был где-то внутри. На конец мы засунули его под парту и не выпускали оттуда, хотя он щипал нас за ноги.
— Идет! — крикнул Борька. Все разбежались по местам.
Открылась дверь, и на пороге показалась Елизавета Максимовна. Она была одна.
Дутов ворочался под партой; он никак не мог вылезти — его затиснули между перекладинами.
— Что ты там делаешь, Дутов?
Дутов только пыхтел. Наконец он выбрался и, весь красный, с расстегнутым воротом, уселся на скамейку.
— В чем дело, Дутов?
— Пых… — сказал Дутов. — Пых… Искал… промокашку…
Мы захохотали так, что с потолка даже мел посыпался.
— Сидите тише и не превращайте собрание в забаву, — сказала Елизавета Максимовна. — А ты, Дутов?.. Нечего сказать, хорош звеньевой.
— Я не буду… пых… звеньевым…
— Почему не будешь?
Дутов уставился в парту и запыхтел еще сильнее.
— Что здесь произошло? Староста!
Встала Вика Данилова.
— Ничего, Елизавета Максимовна. Мы сидели и ждали.
— Таланов?
Встал Борька.
— Ничего, Елизавета Максимовна. Мы просто… сидели.
— Дутов?
Встал Дутов. Он краснел и пыхтел. И… молчал.
— Я жду, Дутов.
Дутов прямо завертелся на месте, так ему хотелось сказать. Ведь если он не скажет, то получится, что он непослушный. А если он плохо учится да еще и непослушный, так его вообще из школы выгонят.
— Пых… — сказал Дутов. — Промокашка… Упала… Я больше не буду, Елизавета Максимовна.
— Что не будешь?
— Пых… — сказал Дутов. — Вот… промокашка…
— Садись, — сказала Елизавета Максимовна.
Дутов сел и стал вытирать лицо рукавом.
— Может быть, у кого-нибудь все же хватит мужества сказать, что случилось? — спросила Елизавета Максимовна. — Или вы пионеры только по названию?
Когда она начала говорить про мужество, я не вытерпел.
— Елизавета Максимовна, — сказал я.
— Помолчи, Шмель. Я уже устала от твоих глупостей.
— А вы послушайте. Может, и не глупости.
— Что-то не верится, — сказала Елизавета Максимовна. — Ну, говори.
— Я и говорю. Ничего не случилось. Просто мы не хотим выбирать Дутова звеньевым.
— Почему?
— Потому… не знаю… Он нам не нравится.
— Это интересно, — медленно проговорила Елизавета Максимовна. — Это что-то новое, Шмель. Я не знаю, сам ты это придумал или… Впрочем, это неважно. — Елизавета Максимовна села за стол, помолчала. Затем она взглянула на меня и даже улыбнулась. Чуть-чуть. Так, будто ее дернули ниточками за губы и сразу отпустили. — Ну, а если, например, вам не понравится вожатый? Вы тоже будете против?
— Конечно, — сказал я. — Если не нравится… так чего же?..
— Это тем более интересно. — Елизавета Максимовна говорила, будто по радио: очень ясно, каждую буковку было слышно. — Ну, а если вам не понравится старший вожатый?
Я не понимал, чего она хочет. Да хоть тридцать раз старший. Если не нравится, значит, не нравится. Если бы я один… Ведь все против Дутова. А когда все против — это же случайно не бывает. Значит, сам виноват.
Я сказал:
— Ну и пускай старший. Если плохой… Только мы ведь их не выбираем. Мы звеньевых выбираем.
— Достаточно, Шмель, — сказала Елизавета Максимовна. — Мы еще к этому вернемся.
— Итак, ребята, — Елизавета Максимовна поднялась с места. — У нас было три кандидатуры: Никифорова, Летицкий, Дутов. Давайте голосовать. Кто за Никифорову?
Все подняли руки.
— Кто за Летицкого?
Опять все подняли руки.
— Кто за Дутова?
Никто даже не шевельнулся.
— Кто против Дутова?
Все подняли руки как один. Даже Дутов.
— Ну что же, — сказала Елизавета Максимовна и взглянула на меня. — Давайте на сегодня закончим. Я подумаю, кто может быть третьим звеньевым. И вы подумайте. В следующий раз обсудим. До свиданья.
Елизавета Максимовна повернулась и торопливо пошла к двери. По дороге она еще раз взглянула на меня. И опять как-то странно, будто я не человек, а какое-нибудь растение. Тропическое.
Ребята бросились к выходу. Всем уже надоело сидеть в классе. А я еще немножко посидел. Мне хотелось понять, почему Елизавета Максимовна все спрашивала про вожатых. Но я так и не догадался. Собрал свои тетради в портфель и вышел.
Когда я проходил мимо пионерской комнаты, мне показа лось, что там кто-то поет. Тонким таким голосом. Пропоет несколько слов, замолчит, опять запоет. Я открыл дверь и заглянул.
За столом, положив голову на руки, сидела Лина Львовна. Она не пела. Это мне из-за двери показалось, что пела. Она плакала. У нее даже слезы текли.
Я смотрел на нее и не знал, что сказать. Мне всегда жалко, если плачут взрослые.
А она заметила меня и сказала:
— Иди, Костя… пожалуйста… Зайди после… — И она снова заплакала.
Я закрыл дверь и выбежал на улицу.
Во дворе были почти все ребята. Они по дороге вспомнили, что когда выбирали Летицкого, то даже забыли спросить, какого Летицкого — Мишку или Алика?
— Да все равно, они ведь близнецы, — сказал я. — Пусть будут звеньевыми по очереди. Никто и не заметит.
— Ты, Шмель, можешь не острить, — сказал Мишка Летицкий.
— Извини, Алик, больше не буду, — нарочно ответил я.
— Я вот тебе сейчас дам за Алика, — сказал Мишка.
— А ты разве Мишка? — спросил я.
— А ты сам не видишь!
— Не вижу, — сказал я. — Я думал, ты — Алик. Ребята! А знаете! Лина Львовна…
Я хотел сказать, что видел сейчас, как Лина Львовна плачет, и не сказал. Сам не знаю почему. Я повернулся и побежал в школу. У пионерской комнаты я снова услышал, как плачет Лина Львовна. Тогда я вырвал из тетради листок бумаги и написал на нем:
«Вера Аркадьевна. Зайдите срочно в пионерскую комнату. Неизвестный»
Затем я положил листок у двери завуча, постучал и спрятался за углом. Я видел, как Вера Аркадьевна подняла листок, посмотрела, пожала плечами и пошла в пионерскую комнату.
Когда я вернулся к ребятам, они уже выбрали Алика. Делать было нечего, но ребята почему-то не расходились. Все начали вспоминать, как не выбрали Дутова. Мне тоже нравилось, что его не выбрали. Тут дело даже не в Дутове. А в том, что мы все делали вместе. Вместе засунули его под парту — теперь пусть попробует кого-нибудь тронуть. А потом вместе его не выбрали.
Это у нас первый раз, честное слово.
Следы на снегу
Костя стоял у окна и смотрел вниз, на штабеля дров, засыпанные снегом. Сверху двор выглядел как город: дома — поленницы и между ними — улицы, покрытые только что выпавшим чистым снегом. По одной из улиц пробежала кошка, и на снегу остались четкие отпечатки лап. «Можно выследить, — подумал Костя. — Если бы у меня была собака, я бы пустил ее по следу, и они бы подрались».
Мысль о собаке, идущей по следу, натолкнула Костю на другую мысль. Он подошел к столу и полистал книгу «Щупальца осьминога». Хорошая книга, в зеленой обложке, очень толстая. Там описано, как один шпион…
Зазвонил телефон на столике.
— Подойди, — сказала Зинаида. — Если меня, то нет дома.
— Почему нет, когда ты дома? — сказал Костя.
— Костенька, у меня послезавтра зачет, — взмолилась Зинаида.
Телефон все звонил.
— А будешь на меня маме жаловаться?
— Не буду, не буду, — нервно сказала Зинаида.