Борн — страница 26 из 55

Войдя в раж, он принялся сыпать вопросами о городах и странах. Вот только этих мест, большинства по крайней мере, уже не существовало: их границы изменились, маленькие страны были поглощены крупными, в свою очередь, растворившимися в анархии и беззаконии, вновь разбившись вдребезги. Множество городов сгорели, и, насколько я помнила, мои родители никогда не рассказывали мне об этих местах, воспоминания о них были слишком болезненны.

Казалось, Борн пытается решить проблему, которую люди решили для себя давным-давно, и я не могла ему ничем помочь, не хотела бередить свои раны.


И вот я замолчала. Просто замолчала. Чем больше я старалась, тем больше Борн отдалялся от меня и тем сильнее удивлял, даже в каком-то смысле оскорблял его нарочитый отказ. Я ведь пришла сюда, чтобы якобы заняться образованием Борна, хотя, если честно, в действительности хотела только убедиться в том, что мы еще близки.

Наверное, я хотела, чтобы Борн был «нормальным», совершенно соответствуя образу «нормального мальчика». Я отчаянно желала этого после событий последних дней. Меня мучила мысль, что я, возможно, не справляюсь, и дело тут не столько в физическом, сколько в интеллектуальном взрослении Борна. Я же не поспеваю за ним, продолжая видеть в нем малыша. Дурацкую башенку с огромным глазом.

И тогда я сдалась. Мне оставалось задать последний вопрос:

– Что же я тогда могу сделать для тебя, Борн? Должно же быть что-то такое.

Башенка исчезла, сменившись перевернутой вазой, то есть его «истинной» формой. Он сокращался, подтягивая «табурет» вместе со мной все ближе и ближе к кольцу своих глаз. Его кожа походила в этот момент на грозу в сумерках, с разрядами молний, казавшимися серебряными трещинами на фоне переливчатого, темно-зеленого неба, то сгущающегося до черного, то вдруг расцветающего пронзительно-синим, какой можно видеть с лодки, плывущей по чистой воде.

Запахло приторной сладостью, напоминающей аромат хрустящих вафель, политых бренди, маслом и сиропом.

– Есть одна такая вещь, Рахиль. Кое-что, что ты собиралась сделать. Что ты мне пообещала, – произнес Борн умоляющим тоном.

– Ну и? – подбодрила его я.

– Ты не могла бы проверить места, которые я больше не чувствую? Не могла бы сказать мне, что там происходит?

Я впала в ступор, вдруг осознав всю глубину собственной тупости.


Итак, я отложила в сторону книги, отказавшись от идеи заняться «образованием» Борна, поскольку это было не то, что ему требовалось, а вместо этого принялась проверять места, которые он больше не чувствовал. Делала то, что пообещала ему в ночь, когда на него напали последыши Морда. Сама я чувствовала себя при этом мерзко.

В том-то и проблема с существами, которые не являются гуманоидами. Вы никогда не можете сказать, как сильно они ранены и насколько нуждаются в вашей помощи, пока они сами вас не попросят. А они этого не умеют.


Что можно сказать о теле Борна и о том, как его осматривать? Он мог делать с ним все, что захочет: становиться шершавым там, скользким сям, шишковатым и жестким, как терка, или гладким, как обкатанный рекой голыш. Квадранты его тела, логика, которая удерживала их вместе и оживляла, были чрезвычайно чувствительны к прикосновениям, и именно через прикосновения я начала понимать всю его сложность: тугие колечки присосок, которые он мог создавать; подрагивающая щетина упругих ресничек, нежных и хрупких только на вид; уверенная несокрушимость там, где Борн образовывал ребра и гребни; стеклянистая прочность глаз, прикрытых пленкой, твердеющей всякий раз, когда глаз появлялся, и в долю секунды растворявшаяся, когда он прятался под кожей.

На ощупь Борн казался сплошными мышцами, без малейшей жировой прослойки, но в некоторых местах он был прозрачным, и эта прозрачность расползалась по нему как бы веером или паутиной. Присмотревшись, я обнаружила узоры, выглядевшие слишком филигранными и орнаментальными, чтобы иметь практический смысл, и тем не менее смысл у них явно был.

Раскрываясь передо мною, Борн подпускал меня все ближе и ближе к самой своей сердцевине, при этом не произнося ни слова и позволяя самой отыскивать повреждения. Даже запах не менялся, оставаясь нейтральным, но прикосновения, но свет… Свет Борн изменил. Теперь тот фонтаном струился из его макушки, отражался от потолка и падал на нас так, чтобы я могла лучше все рассмотреть. Наверное, это было все равно что прикоснуться к чему-то удивительно редкому. Вроде слона или синего кита. Я сознавала, что за смотрящими на тебя понимающими глазами скрывается настоящее богатство единственного в своем роде прикосновения. Совершенно иной способ воспринимать то, что выглядело таким чудесным на фотографиях.

Я довольно быстро обнаружила повреждения, но продолжала тщательно его осматривать, боясь что-нибудь пропустить. Когда наконец закончила, то выяснилось, что имеются три отвердевшие зоны: шероховатые, неподатливые уплотнения, рассекавшие пульсирующие области и парализующие нормальную жизнедеятельность тела Борна. Он, в свою очередь, подтвердил, что именно этих мест больше не чувствует, и изменил цвет вокруг них на темно-бордовый, обесцветив сами раны. Они сделались отвратительно бледными: пятно на щупальце, пятно на «щеке» и еще одно на периферии, на своего рода «оборке из плоти».

Теперь явственно проступили следы клыков и когтей Мордовых последышей. Отметины Морда, можно сказать – его подпись. Однако характер повреждений ясным не становился.

– Борн, теперь я хочу, чтобы ты ответил на два вопроса. Во-первых, как ты думаешь, плоть в этих местах мертва? – я имела в виду «некротический абсцесс», но не была уверена, что Борн знает такие слова. – И, во-вторых, увеличились ли онемевшие места в размерах с момента укуса?

Вывернутый наизнанку, полностью раскрывшийся под потоком света, Борн казался как никогда похожим на человека, хотя я не понимала почему: щупальца – в одну сторону, мантия – в другую, центральный стержень, поддерживающий его форму, различные сморщенные комочки плоти, под которыми шевелились реснички. Именно таким, как в тот момент, он был мне лучше всего знаком и наиболее понятен.

– Плоть там мертва. Я не получаю от нее ничего. Сначала онемение расползалось, но потом я запечатал мертвую плоть. Я не чувствую нигде больше загрязнений.

– Борн, ты понимаешь, что такое «яд»? Что значит быть «отравленным»?

– Да, Рахиль.

– А ты не знаешь, не попал ли яд, это загрязнение, в твое тело, когда последыши укусили тебя?

– Да, это произошло именно тогда. Я был готов к загрязнению от окружающей среды и все запечатал. Но я думал, что укус грозит только отмершими или утраченными клетками.

– Ты отравлен. Полагаю, клыками или когтями последышей, а может, и тем и другим сразу. Они были покрыты каким-то ядом.

Как оказалось, я была права. А заодно обнаружила еще одну опасность, которую требовалось учитывать при взаимодействии с внешним миром: последыши Морда были ядовитыми, как змеи. Яд помог последышам в драке с отрядом Морокуньи, ускорив гибель «доморощенных».

– Что я должен делать, Рахиль? Я в беде? Я умираю?

– Ничего ты не умираешь. Однако какое-то время будешь плохо себя чувствовать. Если ты похож на других животных, скоро эти ткани отомрут и останется шрам. Но тебе надо будет последить, чтобы инфекция не прогрессировала. Если эти места начнут меняться, сразу дай мне знать.

– Инфекция? Как меняться?

– Если начнется воспаление.

– Воспаление?

– Как бы тебе… Вот, видишь струп? – Я протянула руку, которую поцарапала, споткнувшись на лестнице в ночь нашего приключения на крыше. – Видишь, какое красное? Там есть гной.

– Гной. Струп. Гноооосссссструууууппп-ах!

Ну и пакостное же слово!

– Небольшое количество гноя не повредит, главное, чтобы его не стало слишком много. Если он начнет скапливаться, надо будет прочистить рану от инфекции. Короче, умереть ты не умрешь, но за ранами присматривай.

– Не слишком много гноя, – повторил Борн.

Около каждой раны выросли три тоненьких стебелька с глазками и приготовились «присматривать». По опыту я знала, что так он обычно шутит.

– Ну да, что-то в этом роде.

– Спасибо, Рахиль. Спасибо тебе большое.

– Не за что, Борн. Всегда к твоим услугам.

Я понимала, что теперь буду постоянно о нем беспокоиться. Волноваться о его безопасности. Потому что не смогу проконтролировать каждый его шаг. Впрочем, даже если бы и смогла, все равно никакой гарантии не было бы. Я буду беспокоиться из-за его наивности. Из-за пробелов в образовании. Вот почему я «забыла» забрать принесенные книги, посчитала, что ему все-таки много еще нужно узнать.

Перед самым моим уходом Борн сказал:

– Рахиль, я не могу остановиться.

– В смысле?

– Читать. Учиться. Меняться. Вот почему мне не нужны твои книги. Я учусь слишком многому и слишком быстро. Оно переполняет меня, но я не могу остановиться. Вот почему, когда ты говоришь, что мне надо учиться еще, я начинаю…

– Напрягаться?

– Да! Точно! Напрягаться. Это такое напряжение.

Морокунья тоже не могла остановиться, однажды начав свой путь. И я не могла остановиться. И Вик не мог. А теперь вот и Борн говорит, что не может.

– Это ничего, – сказала я, обрадованная тем, что вернула себе расположение Борна, и не особенно задумываясь над смыслом его слов. – Все будет хорошо. Я не стану заставлять тебя учиться. Только избавься от своих «астронавтов».

– Они роют нору, но никакой опасности нет, – ответил Борн.

– Кто роет?

– Последыши Морда. Я их слышу.

Я не слышала ничего. Никто не напал на Балконные Утесы ни в тот день, ни на следующий, ни неделю спустя. Только это вовсе не значило, что Борн их не слышал.

Как Морокунья еще больше все испортила

Возможно, я надеялась, что если проигнорирую ультиматум Морокуньи и буду избегать попыток Вика обсуждать ситуацию, то и ультиматум, и Морокунья просто исчезнут, пропадут, словно их никогда и не существовало в природе, а перед нами внезапно откроется светлый путь к сохранению Балконных Утесов и самих себя.