2
1960-е перевалили за середину, Мэри теперь тридцать два. Они с Джеффри женаты уже одиннадцать лет. У них трое сыновей – десяти, восьми и пяти лет. Карьера Джеффри заложила неожиданный поворот, и ныне этот умствующий выпускник-античник – банковский управляющий в Солихалле. Но на работе он счастлив – и счастлив в браке. Счастлива вся семья.
Кузина Силвия тоже счастлива – в общем и целом. За романтическим разочарованием все же перепала удача: следующим летом, проводя в Швейцарии походный отпуск, она познакомилась с мужчиной. Звали его Томас Фоули, в ту пору он был госслужащим из Лондона. Они поженились и некоторое время пожили в пригородном Тутинге с новорожденной дочкой Джилл, но затем Силвия уговорила мужа переехать в Среднюю Англию, и теперь они обитают на Моньюмент-лейн, на вершине Лики-Хиллз, всего в нескольких милях от Борнвилла. Мэри и Силвия не просто кузины, но и хорошие подруги, пусть и разница в возрасте у них десять лет. Встречаются раз в неделю, не реже. Счастливые времена.
Даже страна по-своему счастлива. Пятидесятые для Великобритании легкими не были. Все тянулся и тянулся послевоенный режим жесткой экономии. Нормирование товаров, казалось, не отменят никогда. Империя начала распадаться, а с нею и британская уверенность в себе. Но сейчас вроде бы забрезжило некое возрождение, не экономическое или политическое, а культурное. Через несколько дней Джон Леннон скажет миру, что “Битлз” популярнее Иисуса. Песня лета – “Солнечный денек” группы “Кинкс”, она вторую неделю подряд возглавляет хит-парады. Кузины видели, как “Кинкс” поют в “Топе поп-музыки”, они эту еженедельную передачу смотрят вместе с детьми. Они знают все группы: “Кинкс”, “Битлз”, “Роллинг Стоунз”, “Холлиз”, “Ху”, “Херманз Хермитс”, “Дэйв Ди, Доузи, Бики, Мик энд Тич”[26]. Со смутным томлением смотрят они еженедельно на этих длинноволосых смазливых юнцов, гримасничающих перед камерами в цветастых рубашках с обширными воротничками; песни кажутся депешами из другого мира – мира мелодии и цвета, свободы и невесомости, неоднозначности и беззакония. В ста милях отсюда Лондон явно свингует. А Борнвилл? Не то чтобы.
Сегодня Мэри и Силвия привели младших детей на пруд, где запускают модели кораблей. Тот самый пруд, где летом 1952-го Мэри нашла Кеннета с его племянником, но об этом она сейчас не думает. Это было невозможно давным-давно. Обе женщины в коротких платьях без рукавов, в солнечных очках и соломенных шляпках. Дует нежнейший ветерок, небо в легчайших облаках. Во всем остальном Борнвилл, как обычно, – сама неподвижность.
Ни у сына Мэри (Питера), ни у сына Силвии (Дэвида) нет игрушечного кораблика, не понимали бы они, что с ним делать, если б таковой имелся, но Дэвид прихватил с собой пластиковую модель “Буревестник 4”[27], она в некотором роде плавучая, и мальчики взялись развлекаться ею, Силвия же говорит:
– Приятно смотреть, как они играют вместе. Похоже, ладят, да?
– Ладят, – соглашается Мэри. – Я рада, что Дэвиду Питер нравится. В садике у него друзей немного, по-моему.
– Да? Интересно, почему так?
– Застенчивый, наверное. Робкий он малыш. Весь в отца.
Силвия поглядывает на Мэри. Не впервые уже слышит она, как Мэри говорит что-то подобное – в общем, не критикует Джеффри, но в то же время и не хвалит. Подмечает, что замужем они обе за очень похожими мужчинами: оба безнадежно сдержанны и необщительны.
– Джеффри застенчив, это известно, – говорит она, пытаясь придать сказанному положительный заряд, – но вы поэтому такая хорошая пара. Ты сама очень приветливая и компанейская. Может, вышло бы чересчур, если б вы оба такие были.
– Хм-м. Может быть. Просто хотелось бы, чтобы Джеффри не был таким… Ну вот как он общается с Джеком, например. Бедный мальчик до смерти хочет, чтоб его взяли на какой-нибудь матч Кубка мира. Но Джеффри ни в какую. Отказывается наотрез.
– Я слыхала, оно может оказаться неважнецким, – замечает Силвия. Кое-что из событий Кубка мира происходит прямо у них на пороге: аргентинская команда, как ни невероятно, живет в гостинице “Олбени” в центре Бирмингема, и в Вилла-Парке запланированы три матча, но никто из ее друзей (или даже их мужей) разговоров об этом не ведет.
– То ли дело у нас, – говорит Мэри. – Чокнулся он на футболе, Джек-то. У него в спальне фотокарточками и схемами футбольных матчей все стены увешаны. Он тебе назовет имя любого играющего за Англию и сколько голов тот забил в прошлом сезоне. И ему надо всего ничего – чтобы Джеффри сводил его на матч в Вилла-Парке.
– А почему не сводит?
Мэри качает головой и выдыхает слова:
– Я не знаю. – Затем, подумав миг, говорит: – Хотя на самом деле знаю все же. Ты понимаешь, он, кажется, считает, что это вульгарно. Для таких, как он, по чину теннис и гольф, а не футбол. И в Вилла-Парк он не поедет, потому что это ему паршивая часть города и если там оставить машину, с ней что-нибудь случится. Он ужасный сноб, скажу я тебе. Это у него от родителей, думаю.
– Или от деда.
– От деда?
– Я с ним один раз виделась – у твоих стариков. В день коронации. Он был, помню, жуть какой чопорный.
– Карл? Да, он был чопорный, но вообще он нормальный. В душе он был славным и милым человеком.
– Поверю тебе на слово.
– Я толком не успела в нем разобраться, что уж там, но перед его смертью мы приятно поболтали немножко. Что странно, он жуть какой больной был, а я жуть какая беременная Джеком, и тут Джеффри говорит, что мистер Шмидт хочет меня увидеть, и я пошла к нему, и мы повидались – он сидел на кровати, в том же домике, где прожил пятьдесят лет, и смотрелся так, что краше в гроб кладут, но мы поболтали какое-то время, полчаса или где-то так, и он сказал, до чего счастлив, что я беременна и что Джеффри скоро станет отцом, а сказать он мне хотел, что Нелли – его жена – всегда говорила, что времена, когда ее дочки были маленькими, остались счастливейшими в ее жизни, и он хотел, чтобы я это знала, и надеялся, что ближайшие годы такими для меня и станут.
– Да, и впрямь милый человек вроде, – признает Силвия. – И как, стали?
Мэри задумывается над ответом.
– Счастливейшие времена в моей жизни? Наверное, да – пока.
3
– С этим всё, – говорит Мартин походя и бросает журнал комиксов старшему брату на постель.
Джек поднимает голову от “Ивнинг мейл”, от которой старательно отрывает страницу, прежде чем обстричь ее ножницами и вклеить к себе в альбом с вырезками из прессы, посвященными чемпионату мира.
– На этой неделе хорошее, да? – говорит он.
– Да, ничего.
Обсуждаемый журнал – “Победитель”. Мартину он не очень-то по вкусу. Малоинтересны ему истории о сорвиголовах Второй мировой войны. Он холоден к похождениям “Убийцы” Кеннеди. Приключения Мэтта Брэддока, кавалера Креста Виктории, – на этой неделе тот сражается за штурвалом “бофайтера”[28] против немецкого самолета-минера – никакой страсти в нем не пробуждают. Этим он отличается от старшего брата, тот упоенно поглощает все это, неделю за неделей: истории военных подвигов, которые, как бы ни различались в подробностях обстоятельств, всегда можно свести к простейшему поединку между любезным англичанином и трусливыми немцами, и исход у них всегда один и тот же – просто самой своей английскостью англичанин всегда берет верх над немцем, как бы ни шли дела в гору у фрица. (Более того, чем круче была та гора, тем грандиознее торжество, а чем призрачнее победа, тем слаще ее вкус.)
– Смешного там маловато, – добавляет Мартин. – Я думал, комиксы должны быть смешные.
– Не все, – говорит Джек. – Ну, короче, вот тебе анекдот. Как называется немец, участвующий в финале Кубка мира?
– Не знаю, – отвечает Мартин.
– Арбитр.
Брат смотрит на него непонимающе.
– Не дошло.
– Потому что их команда никогда в финал не попадет.
Мартин осмысляет сказанное. Не стыкуется.
– Я думал, у них команда вроде хорошая.
Джек вперяет в него сердитый взгляд и берется за ножницы.
– Да, хорошая. Это просто анекдот такой.
– А чего ты вообще вырезаешь оттуда?
Вытягивает шею, глядит на вырезанную газетную страницу и видит смазанный снимок неулыбающегося человека преклонного возраста. Сопровождающая заметка сообщает, что субъект на снимке – “мистер Роналд Такер, проживающий по адресу Бёрч-роуд, 18, Борнвилл; 55 лет”, его осудили за два случая непристойного публичного поведения и приговорили к полугоду в тюрьме.
– На обратной стороне, балбес.
Мартин переворачивает страницу и обнаруживает заметку, какая, несомненно, способна привлечь одержимого футболом старшего брата. В заметке две фотографии: чернявый футболист в аргентинской форме – и добродушного вида мужчина в медицинском комбинезоне, сияет улыбкой в объектив, в руках держит какой-то хирургический инструмент. Заголовок гласит: “У АРГЕНТИНЦА РАТТИНА БОЛИТ ЗУБ”.
– Кто это? – спрашивает Мартин.
– Капитан аргентинцев. У него разболелся зуб, и этот вот дядька его удалил. У него зубной кабинет прямо здесь, дальше по улице. – Он отрезает квадратик клейкой ленты и принимается вклеивать страницу к себе в альбом. – Я бы на его месте, – продолжает он, – укол не стал вкалывать.
– Почему?
– Аргентишки гнусно играют. Лишь бы обжулить противника. И им плевать, что это всем видно. Позорят игру. Худшая команда во всем чемпионате.
– Хуже западных немцев?
– Те не такие паршивцы, как аргентишки. – Поднимает взгляд. – Это правда, что у нас троюродный брат немец?
– Да.
– И мы с ним увидимся на выходных?
– Да. Здорово, правда?
– Не очень, – говорит Джек. – Вряд ли у нас есть что-то общее. О чем разговаривать?
– Ну, о футболе, – говорит Мартин. – По-моему, это само собой.
4
Капитан аргентинской команды, вынужденный удалять зуб посредством стоматолога в бирмингемском пригороде, – не единственный иностранный футболист, поневоле познакомившийся с принимающей страной лучше, чем планировал. Пока турнир набирает обороты, Англия – которую в эти послевоенные годы можно было бы упрекнуть за некоторую свернутость внутрь себя самой, – оказывается, приоткрывает двери гостям из других уголков мира, и разные футбольные культуры начинают соприкасаться.