Ощутимо было разочарование твоего сына, что посмотреть игры ему удастся только по телевизору, а не лично, а потому, помня о нем, мы с Лотаром купили две программки финального матча на стадионе “Уэмбли”, в том числе на долю Джека. Прилагаю одну. Передай ее, пожалуйста, Джеку от Лотара, с наилучшими пожеланиями, в память об их первой встрече.
Радость обладания настоящей программкой финала чемпионата мира по футболу 1966 года для Джека несколько подпорчена обидой на такой великодушный жест его немецких родственников. Тем не менее у подарка есть потенциал сделаться драгоценной реликвией, если сохранить его в безупречном состоянии, однако через несколько недель после получения почты Джек изуродует программку, подрисовав гитлеровские усики изображениям немецких игроков. После этого она окажется в старом сундуке, переживет череду переездов, но свет дня не увидит вплоть до воскресенья 27 июня 2010 года, когда Джек и его двадцатиоднолетний сын Джулиэн сядут смотреть вторую по счету игру в чемпионате мира, где Англия выступает против Германии, – игру для Англии катастрофическую, она закончится поражением со счетом 4:1. Когда удар Фрэнка Лэмпарда попадает в перекладину и отчетливо пересекает линию ворот и арбитр не засчитывает гол, зеркальный отзвук того, что произошло в 1966-м, несомненен. После игры Джек рассказывает сыну всю историю того знаменитого матча и, чтобы проиллюстрировать сказанное, извлекает тот сувенир из гостевой спальни. Но Джулиэна, когда тот видит, что вытворил его отец с фотографиями игроков много лет назад, это решительно не забавляет. Более того, он в ужасе и не пытается это скрыть. И лишь тогда Джек, устыдившись своей юношеской выходки, втихаря выбрасывает программку.
Событие четвертоеИнвеститура Чарлза, принца Уэльского1 июля 1969 года
От: Дэвид Фоули
Отправлено: пятница, 22 июля, 2005 11:42
Кому: Питеру Агнетту
Тема: Хланбедр
Дорогой Питер!
Прошло несколько недель с тех пор, как ты мне написал, прости, что долго не отвечаю. Первым делом вот что: ты спрашивал, нет ли у меня фотографий, какие можно было бы добавить в альбом, который ты делаешь на золотую свадьбу твоих родителей. Мне удалось найти только одну, но она хороша: наши семьи в отпуске в Хланбедре, на коротких летних каникулах в 1969-м. Нас восемь человек, сидим возле вашего жилого прицепа (судя по всему, снимал мой отец), после барбекю, вид у нас очень счастливый и довольный. В первом ряду пятеро детей, взрослые сидят позади нас. Особенно здорово получились твои родители, улыбка твоей мамы, как обычно, озаряет весь снимок. (А ты, как обычно, цепляешься за нее, как за спасательный круг. На этой фотокарточке – вроде бы держишься за ее ноги.) Прикрепляю к этому письму. Боюсь, файл великоват – почти 2 МБ! Надеюсь, компьютер у тебя загрузит его без проблем.
Кстати, передай, конечно же, мои поздравления твоим маме с папой. Пятьдесят лет в браке – это целое достижение. Мои родители тоже, наверное, смогли бы, если б мама так рано не ушла. Впрочем, я всегда считал, что у твоих родителей брак несколько крепче, нежели у моих. У мамы с папой с годами накопилось немало трудностей – их, в общем, хватало уже тогда, когда мы в тот отпуск вместе ездили. Но, конечно, ты бы в свои юные годы ничего не заметил.
На самом деле я откопал этот снимок больше трех недель назад, сразу после того, как ты мне написал, и собрался было ответить сразу, но вот это сообщение я сочинял в итоге так долго, что закончил только вчера вечером. Получились довольно подробные воспоминания о той неделе. Шлю их тебе еще одним приложением к этому письму – с некоторыми колебаниями, должен признать. Надеюсь, я не чересчур разоткровенничался: кажется, кое-что из того, что я пишу, тебе может быть трудно читать, но, сам знаешь, мое всегдашнее кредо как писателя – говорить правду как можно прямее. (НАХЕР ВСЕ ЭТО ВРАНЬЕ, как говорил великий Б. С. Джонсон[45].) Надеюсь, моя память не внесла никаких сильных искажений, дело было тридцать шесть лет назад, как ни крути! Но в ту пору я уже начал вести свои знаменитые дневники, а потому знаю, во всяком случае, что даты и время верны. Дело в том, что я всегда хотел написать что-нибудь о той неделе, о нас и о Шонед и о водохранилище над Капел-Келин[46] – все это было и остается живым у меня в мыслях, и вот теперь ты меня вдохновил. Ты сказал, что собираешься произнести небольшую речь на праздничном вечере у родителей, а потому, если с этой целью захочешь выбрать что-то из моего рассказа, – вперед. В любом случае надеюсь, все сложится великолепно. Уверен, вы чудесно побудете вместе всей семьей. В той части Девона в это время года очень красиво.
Вслед за этим Питер тут же щелкнул по приложенному файлу и прочел:
Итак, Питер, вот что я помню.
Шли короткие каникулы лета 1969-го. Мне было десять, а тебе почти восемь. Дневник я веду уже второй год. Каждое Рождество начиная с 1967-го и далее получал (среди прочего) в подарок от родителей “леттсовский” настольный дневник[47]. Бросил я эту привычку в 1980-е, но недавно вернулся к ней, и поэтому теперь у меня почти двадцать томов таких дневников; я пишу эти строки, а разноцветные корешки и золотые надписи смотрят на меня с полки над моим столом. Поэтому с абсолютной точностью могу указать не только дату нашего отъезда (воскресенье 31 мая), но даже время: десять утра. Мы ехали колонной из трех автомобилей. Твой отец тогда уже продал свой “остин-кембридж” и купил солидный голубой “1800” – исходя из того, надо полагать, что у этой машины хватит мощности, чтобы возить ваш новый жилой прицеп. Его они с Джеком и тащили в той машине. Твоя мама в своем бодром маленьком “хиллмене-импе” – в середке нашей колонны, с ней Мартин и ты. Замыкающими ехали мы вчетвером, набившись в мамин “моррис-майнор”. В последние пару лет папа начал зарабатывать серьезные деньги в рекламном деле и с этого купил себе “ягуар”, но в тот раз он остался дома. Подозреваю, папа хотел на нем ездить по возвращении, а кроме того, не верил, что мама не попортит ему автомобиль на узких валлийских проселках.
Мой дневник, переполненный мельчайшими бытовыми подробностями, сообщает, что мы в том путешествии останавливались дважды. Первый раз – в Хлангиноге в долине Танат, чтобы желающие сбегали в туалет. Здесь же поменяли рассадку: мы тогда с тобой, как ты помнишь, уже близко сдружились, и я попросился в машину к твоей маме, чтобы мы ехали вместе. Мартин же решил пересесть к отцу и старшему брату в машину, тащившую прицеп. Ты, твоя мама и я поехали первыми, вверх по тому крутому склону, что тянется до окраин заповедника “Сноудония”, где пейзаж вдруг делается диким и распахнутым, а главная опасность для водителя – овцы, выбирающиеся на узкую извилистую дорогу. Манера вождения твоей мамы зачаровала меня. Мои родители водили осторожно, на поворотах тормозили, сбрасывая передачу на любом перекрестке или светофоре. У твоей матери на все это не было времени. Она вела на предельной возможной скорости и пролетала эти серпантинные извивы с мастеровитой уверенностью гонщика “Формулы-1”. Если машина впереди нее шла слишком медленно, она обгоняла ее при первой же возможности и тоже не всегда в самый безопасный момент. Несколько минут – и прицеп вашей семьи и автомобиль нашей остались в милях позади нас, далеким воспоминанием. А потому, когда мы прибыли к Хлин-Келин, водохранилищу в четырех-пяти милях за Балой, нам еще предстояло скоротать немало времени, пока подтянутся остальные.
Мы расположились на берегу водохранилища и устроили пикник. Никакой особой нужды в нем не было: до места назначения у побережья оставалось меньше часа пути. Но час дня, пора обедать, а семейное расписание трапез твоя мама блюла. Она сложила в дорогу несколько стопок сэндвичей с сыром и огурцом, завернутых в фольгу, пакеты с картофельной соломкой и термосы с чаем, и есть это все полагалось сейчас, ни часом позже и ни получасом раньше. И все же вежливости ради надо было дать остальным подтянуться, а потому она повела нас к воде, пока ждем.
Тут надо сказать пару слов о моих тогдашних несколько особых отношениях с твоей матерью. Я не только приходился ей родственником (она мне двоюродная тетка, видимо, хотя, как ты помнишь, мы всегда звали ее просто “тетя Мэри” – так же, как ты звал мою мать “тетей Силвией”), она еще и вела у меня в школе физкультуру. И вот поэтому, в некотором чудно́м смысле, я знал ее лучше, чем ты, – или, во всяком случае, я знал ту часть ее жизни, которая была скрыта от тебя; та часть ее жизни, о которой ты, вероятно, никогда и не задумывался (потому что рабочая жизнь наших родителей не представляет для нас, детей, совсем никакого интереса), была мне очень знакома. Более того, твоя мама не только вела у меня физкультуру: роль, которую “миссис Агнетт” играла в жизни нашей школы, была гораздо масштабнее. Она еще и давала уроки фортепиано, играла на этом инструменте на утренних школьных собраниях, а иногда читала нам что-нибудь в конце учебного дня.
Впрочем, бывало, из-за того, что моя учительница мне еще и родственница, возникали трудности – например, если я набедокурил и ей приходилось меня наказывать. Настоящей опасности это почти не представляло, что да, то да, поскольку ребенком я был почти патологически смирным. И все же отчетливо помню один случай, когда подобная дилемма все же возникла. Как и многие мои сверстники, я периодически подпадал под влияние самого зловредного и шалопутного мальчишки во всей школе, которого звали Тони Бёркот. Было в нем некое темное обаяние, он наводил немалый страх и был прирожденным проказником, хотя слово это на самом деле толком не отражает его поведения, которое к концу нашей учебы в школе далеко вышло за пределы проказ: хулиганство, криминал, а разок и сексуальное насилие. Большинство мальчишек в нашем классе по очереди становились его не вполне добровольными прихвостнями, и как раз когда пришел мой черед, случилось нечто странное: в туалетах и других стратегически значимых точках появились многочисленные объявления, сообщавшие всем, что наблюдается СЕРЬЕЗНАЯ НЕХВАТКА ВОДЫ, для мытья рук и для питья всем следует расходовать МИНИМАЛЬНЫЕ ОБЪЕМЫ ВОДЫ и НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ОСТАВЛЯТЬ КРАНЫ ОТКРЫТЫМИ после того, как ими воспользовался. Естественно, Тони Бёркоту это послужило неотвратимым искушением, и он занялся тем, что на утренней переменке прошелся по всем туалетам – и девчачьим, и мальчишечьим – и пооткрывал все краны; меня он привлек в помощники. Но тут приключилась двойная проруха: нас застукали на месте преступления не просто в наихудшем месте – в туалете для младшеклассниц, – но в придачу поймал нас там самый неудачный для нас человек – твоя мама: она зашла, как раз когда мы завершали свой саботаж. То был один из самых болезненных эпизодов в моей юной жизни, и он до сих пор запечатлен у меня в памяти. В том преступлении мы с Тони явно были подельниками, а потому ни о каком фаворитизме речи не шло – твоя мама не могла спустить меня с крючка, лишь дружелюбно пожурив, и мне предстояло испытать на себе полную меру ее официального порицания. Срам был невыносимый, и дело не в том, что именно она мне сказала, а в мучительном понимании, явном для нас обоих, что все это чудовищно театрально, что всего лишь на прошлой неделе я был в ки