Сеанс начинался в 18:45. Мартин прибыл вовремя и зашел в фойе кинотеатра, но отца нигде не было видно.
Через несколько минут объявилась некая молодая женщина. Она оказалась очень хорошенькой и смутно знакомой – и, к удивлению Мартина, двинулась прямиком к нему.
– Здравствуйте, – сказала она. – Помните меня?
Не имея крепкой памяти на лица, он поначалу безуспешно пытался нащупать имя. Но потом вдруг все сошлось.
– О… да… Пенни, верно?
– Верно. Мы познакомились в доме у вашего отца.
Отцова секретарша.
– Он, кстати, сам тут скоро появится, – сказал Мартин. – Вы тоже приехали кино посмотреть? Можете сесть с нами, если хотите, или… нет, вы, наверное, сами здесь с кем-то встречаетесь.
– Встречаюсь. С вами.
– Со мной?
– Джеффри пришлось остаться на работе допоздна. Он не хотел, чтоб билет пропал, и спросил, не соглашусь ли я сходить вместо него. – Вид у Мартина сделался… не то чтобы поникший, однако, несомненно, изумленный, и она добавила: – Он просил передать вам, что ему очень жаль. Он знал, что вы очень ждали этой встречи.
Мартин кивнул.
– Эх, ну что ж.
– Вы не возражаете? В смысле, что я приехала.
Тут Мартин осознал – чуть поздновато, – что он не очень-то учтив и не выказывает особой признательности: с ее стороны это было, как ни крути, любезно – появиться здесь, чтобы составить ему компанию. У нее, вероятно, были свои планы, а она их ради него отложила.
– Нисколько. Пойдемте в зал? С минуты на минуту начнут анонсы крутить.
Они вооружились попкорном и “Киа-Орой”[69] и нашли себе два свободных места в партере. Свет еще не погасили, в динамиках звучала фоновая музычка. Несколько минут они поддерживали натянутый разговор о пустяках. Мартин узнал, что Пенни живет рядом, в Дорридже, в банке работает с тех самых пор, как окончила школу в восемнадцать лет, квартиру снимает с двумя подружками, а о Джеффри отзывалась исключительно хвалебно – он нравится всем, кто с ним работает, сказала она, особенно женщинам, потому что всегда обращается с ними уважительно, не то что Энди, старший конторщик, тот вечно руки распускает. Мартин, в свою очередь, предложил несколько крупинок личных сведений, однако о Бриджет не упоминал (говорить о ней почему-то показалось лишним) и уже добрался до середины, может быть, чрезмерно подробного изложения последней еженедельной встречи местного отделения СДП, когда, к его облегчению – и, скорее всего, к ее, – свет погас и начался киножурнал. Помимо анонсов, высидеть предстояло немало рекламы – в основном низкобюджетных роликов местных предприятий. Пенни потешалась над ними, нашептывая Мартину на ухо шутливые ехидные комментарии. Он изо всех сил старался отвечать в том же беззаботном духе, однако это вновь показалось ему и странным, и неуместно интимным – эдак с придыханием обмениваться любезностями с женщиной, которая не Бриджет, и когда начался фильм, Мартин обрадовался, что дальше можно смотреть молча.
Судя по отзывам, “Только для твоих глаз” – фильм посерьезней своих предшественников, попытка кинематографистов воссоздать суровость эпохи Шона Коннери. Мартин, чей вкус на вымысел – как и вкус на что угодно – был умеренный, такую смену вектора одобрил. Действительно, пора уже Бонду войти в 1980-е. Пока шла заставка, где силуэты нагих молодых женщин совершали всевозможные провокационные вращения, он счел необходимым повернуться к Пенни и сказать:
– Пора им уже было выкинуть все это дело.
Однако Пенни, кажется, не разделяла его неприятия.
– По-моему, это сексуально, – сказала она и вправду всю первую половину фильма куда громче Мартина хохотала над немногословными убийствами и бездумными половыми победами Бонда, не говоря уже о жалких шуточках и пошлых намеках, сопутствовавших всему этому. Во второй части Мартин отвлекся от фильма из-за того, что, как он сперва подумал, ему почудилось, но постепенно он, к своей тревоге, понял, что нет, не почудилось: Пенни подалась ближе и прижалась к нему – так, что ее нога прижималась теперь к его, и особенно тесно они соприкасались бедрами. Мартин не мог понять, что́ ему с этим делать. Отодвинуться, сознательно отстраниться от нее – значит признать происходящее, а этого ему не хотелось. А потому они посмотрели всю вторую половину фильма в этом положении: нога Пенни мягкая и расслабленная, нога Мартина одеревеневшая от напряжения.
Когда потянулись титры, она повернулась к нему и спросила:
– Хорошее кино, а? Хотите выпить?
– Ну… – Он глянул на часы. – Уже довольно поздно.
– Да бросьте. Девять пятнадцать. Идемте, по одной маленькой.
Она взяла его под руку и, можно считать, потащила из кинотеатра в ближайший паб. Он заказал половинку “Гиннесса”, а она – большую водку с “колой”. Затем, через несколько секунд после того, как они уселись и отпили по первому глотку, она подалась вперед, объявила, что он похож на Оливера Рида[70], и поцеловала его в губы.
Мартин отстранился и сказал:
– Слушайте, Пенни, не хочу показаться грубым, но что вообще происходит?
– Я подумала, что я вам нравлюсь, – сказала она. Он не подтвердил и не опроверг это утверждение, и она пояснила: – Так, во всяком случае, сказал ваш отец. Он сказал, что когда я к вам в дом приходила, вы заметили вслух, что я хорошенькая.
Мартин воскресил в памяти тот вечер. Да, он действительно говорил, что она хорошенькая. Он сказал это Питеру, а тот, видимо, передал отцу, отец же, видимо, сообщил Пенни. Но зачем?
– Сказал ли он вам заодно, что у меня есть девушка?
– Да, но сказал, что это несерьезно.
Мартин сильно притих. Более того, на некоторое время он полностью умолк. Он понял – окончательно и с чудовищной ясностью, – что за план привел в действие его отец.
Пенни смотрела на него и видела, что лицо у Мартина помрачнело.
– Ой, – произнесла она. – Это все-таки серьезно.
Мартин кивнул.
– Мы в понедельник съезжаемся, так совпало.
– Ой, – повторила она. – А ваш отец об этом знает?
– Да.
– Ой, – сказала она в третий раз. – Странновато это в таком случае. То есть он нам устроил свидание. Верно же?
– Видимо, да.
– Зачем это ему? Это не очень-то честно по отношению к вам.
– Да и к вам. Это не очень-то честно по отношению к нам обоим. – Когда до Мартина постепенно дошел полный смысл отцова поступка, Мартин в гневе стиснул кулаки. Только это ему и оставалось, чтобы не грохнуть ими по столу. – Мне очень жаль, – наконец сказал он. – Вы впустую потратили вечер.
– Да не то чтобы, – сказала Пенни. – Кино мне понравилось. А вам?
Мартин улыбнулся, желая хоть как-то ее приободрить. Она вроде такая радостная и милая пришла в фойе кинотеатра несколько часов назад, а теперь вид у нее был несчастный. Он потянулся через стол и взял ее руку в свою. Они допили заказанное, и Мартин довез ее до ее квартиры. В двигателе уже несколько дней постукивало. По дороге домой стук усилился. Мартин понятия не имел, что это означает. Джеймс Бонд, вероятно, знал бы, что с этим делать, но вместе с тем Джеймс Бонд никогда не водил “остин-аллегро” 1976 года производства.
13
Из кухонного окна, возле которого Бриджет мыла тарелки и кружки, она не только видела, как Мартин беседует с отцом, она еще и слышала каждое сказанное слово. Она слышала, как Мартин излагает, что случилось в прошлый четверг вечером, она слышала извинения, предложенные отцом, – вернее, полуизвинения. Она ушла наверх ненадолго и уселась в дальней спальне. Ее отсутствие заметили не сразу. Услышав, что Мэри спрашивает:
– А где Бриджет? Ее что-то не видно давным-давно, – Бриджет встала, вытерла глаза, спустилась и присоединилась к семье в гостиной.
Экран телевизора показывал парадный балкон Букингемского дворца. Свадебная церемония успешно завершилась, королевские особы и их свита возвратились домой. Два соединившихся семейства выстроились на балконе – они болтали, смеялись и махали публике, столпившейся вокруг Мемориала Виктории. Полмиллиона человек. Центральный Лондон, 13:10, 29 июля 1981 года.
Чарлз и Диана целуются. Хлопают вспышки. У завтрашних газет есть первая полоса. 750 миллионов телезрителей по всему миру. Среди них и семья, собравшаяся перед телевизором в Борнвилле, Бирмингем, почтовый индекс В30.
Вы только послушайте эту братию. Только послушайте. Чего они ликуют? Почему мы обязаны радоваться за этих людей? Почему вся нация как целое должна за них радоваться? Меня сейчас вырвет.
Ну, я ему сказал, что́ я думаю. Уже кое-что. Теперь он знает, до чего все серьезно, и пусть, к черту, смирится. Если способен. Придется ему измениться. Придется ему измениться, иначе быть ему озлобленным, отсталым и чудны́м, потому что вот куда ведет дорога теперь, мир шагает дальше, вперед, и если такие, как он, не могут с этим справиться… О, хороший какой поцелуй. Очень хороший. Удачи им обоим.
У них любовь. У них и впрямь любовь. Приятно видеть. Никуда не денешься, оно все же радует. По моим прикидкам, это поворотная точка – для нас, для страны. Первая пара лет получилась суровая, но теперь-то мы встанем на правильные рельсы. Деньжат можно сколотить, если знаешь, что делаешь. Надо просто не зевать и брать быка за рога, когда только можешь. И с правильным человеком быть – с кем поделиться, чтоб помог. Вряд ли это Патриша, увы. Прости, милая. Но было весело.
Надеюсь, ты понимаешь, во что ввязываешься, девочка. Я б не хотела, чтоб мой первый поцелуй был на глазах у всей этой толпы. Не думаю, что легко быть королевской особой, хотя плюшки все же обалденные. А эта вот семейка все утро действует мне на нервы будь здоров как. Но, похоже, Джек все равно вострит лыжи от меня. Может, я его опережу.